Различия в речи москвичей и петербуржцев

Основной причиной лингвисты обычно считают особенности истории становления двух[25] столичных[26] городов России. К процессу возведения Санкт-Петербурга царём Петром было привлечено большое количество специалистов в различных областях техники, управленцев, купечества из самых разных областей России и из-за границы. Из них позже и сформировался столичный образованный[27] слой, элита.

Петропавловская крепость в Санкт-Петербурге

Мы, не вдаваясь в подробности, разделили бы жителей Петербурга на четыре разряда — на чиновников, офицеров, купцов и так называемых петербургских немцев[28]. Кто не согласится, что эти четыре разряда жителей нашей столицы суть настоящие, главнейшие представители Петербурга, с изучения которых должно начинаться ближайшее физиологическое знакомство с Петербургом?[29]

Для продвижения по карьерной лестнице в свежеотстроенной столице представители всех видных столичных прослоек были заинтересованы не только в изучении иностранных языков, но и в возможно более быстром овладении русским — грамотный русский язык был[30] (и остаётся[31]) статусной принадлежностью образованного класса.

Однако эти специалисты понимали, что не могут опираться на во многом хаотический конгломерат говоров, отголоски которых они слышали вокруг, так как на тот момент не было и не могло быть уверенности, что простолюдинами воспроизводится именно общерусская языковая норма. Например, Михаил Ломоносов писал в «Российской грамматике» (1757): «Московское наречие не токмо для важности столичного города, но и для своей отменной красоты прочим справедливо предпочитается…»[32]. Однако из-за разницы между читаемым и слышимым вокруг в XVIII веке сложилось парадоксальное положение: одновременно существовало сразу две нормы произношения, одна — при чтении книг, стихов и т. д., другая — свойственная разговорной речи. Ломоносов продолжал: «Сие произношение больше употребительно в обыкновенных разговорах, а в чтении книг и в предложении речей изустных к точному выговору букв склоняется».

Приходилось во многом доверять прежде всего письменным источникам, а значимый процент последних составляли бумаги канцелярского оборота, и речевым оборотам и лексикону, принятым в тех кругах, где тот или иной неофит надеялся обосноваться — что влекло неумеренные заимствования. Фёдор Достоевский обыграл эти черты в «Скверном анекдоте» (1862):

Есть два существенные и незыблемые признака, по которым вы тотчас же отличите настоящего русского от петербургского русского. Первый признак состоит в том, что все петербургские русские, все без исключения, никогда не говорят: «Петербургские ведомости», а всегда говорят: «Академические ведомости». Второй, одинаково существенный, признак состоит в том, что петербургский русский никогда не употребляет слово «завтрак», а всегда говорит: «фрыштик», особенно напирая на звук фры.

Вот строки о Санкт-Петербурге Некрасова[33]:

В употреблении там гнусный рижский квас,
С немецким языком там перемешан русский,
И над обоими господствует французский,
А речи истинно народный оборот
Там редок столько же, как честный патриот![34]

В итоге петербургская речь стала традиционно тяготеть к письменной литературно-канцелярской, а не к устной норме, формироваться на основе первой. «Мы, петербуржцы, вызвучиваем каждую букву…» — отмечает доктор филологических наук Владимир Котельников, заместитель директора Института русской литературы РАН[35]. Научный сотрудник лаборатории этимологических исследований филфака МГУ имени М. В. Ломоносова Людмила Баш пишет: «На Невском произносили слова более книжно, „буквенно“, под влиянием правописания».[36] Москва в этом смысле давала больше свободы, так как общественные прослойки в городе не были так сильно перемешаны и, в результате, сохранялась возможность выбирать круг общения и воспринимать соответствующий ему стиль речи более естественно. На это накладывался и больший консерватизм: старомосковская знать традиционно не так быстро воспринимала реформы и нововведения, предпочитая более плавную эволюцию, порой с трудом расставалась с архаизмами. Владимир Котельников отмечает: «Сравните: барское московское „пошто“ и классическое петербургское „зачем“…».

Эта петербургская традиция имела и свои негативные последствия: опора на письменные образцы в ущерб устным привела к тому, что к началу-середине XIX века в Петербурге сильно развился канцелярит. Столичный статус, обилие чиновничества не могли не сказаться на разговорном и письменном языке формировавшегося разночинного среднего класса и, в свою очередь, повлиять на обычаи культурной среды города:

На днях мы видели блистательное доказательство этого неуменья петербургских жителей правильно выражаться по-русски. В протоколе 13-го заседания Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым напечатано в пункте 8-м следующее: «Если в каждом образованном человеке значительно развито чувство благородной деликатности, запрещающей не только не напрашиваться на пособие, но и стыдливо принимать пособие добровольное, то оно должно быть ещё сильнее развито в человеке, посвятившем себя литературе или науке» (см. «СПб.» и «Москов. ведом.»). Может ли хоть один москвич допустить такое выражение, явно извращающее смысл речи? Чувство деликатности запрещает не напрашиваться! Запрещает стыдливо принимать!!! Боже мой! Да где же г. Покровский с своим памятным листком ошибок в русском языке? Где А. Д. Галахов, который так громил, бывало, Греча и Ксенофонта Полевого? Хоть бы он вразумил этих петербургских литераторов, не умеющих писать по-русски со смыслом![37]

Собор Василия Блаженного и Спасская башня Московского Кремля

Синтез абсолютистско-бюрократической западной культуры с российскими традициями самодержавия, произошедший в «петербургской» России в конце XVIII — середине XIX веков, привёл её образованный столичный слой к осознанию себя главным источником и проповедником ценностей модернизации и отдельной ценностью — интеллигенцией. У значимой части интеллигентов развилось чувство собственной исключительности, снобизм и корпоративная солидарность, претензии на «высшее знание» и мессианские черты: озабоченность судьбами отечества, стремление к социальной критике при неспособности активно и системно действовать, чувство моральной сопричастности судьбам низших классов при реальной оторванности от народа, упорно не отличавшего интеллигентов от «господ»[38].

Может быть, правильнее делить русское искусство: Петербург и Москва. Это гораздо слабее чувствуют москвичи. В своей сутолоке и неразберихе, в вечных московских междуусобицах они не сознают в себе единства стиля, которое так явственно в Петербурге. Петербургские поэты как бы связаны круговой порукой…

— [39]

Описанные выше контрасты не могли не привести ко взаимному социальному отчуждению, «закукливанию» интеллигенции, снижению её авторитета как источника и верификатора культурных ценностей и, как следствие, серьёзному ограничению степени реального общероссийского влияния многих выработанных образованным Петербургом культурных традиций — в том числе (и прежде всего) языковых стандартов. На это наложились и неизбежные последствия бурных исторических событий XX века — революции, ликбеза, индустриализации и урбанизации, Великой Отечественной войны, послевоенного развития и ускорения технического прогресса, повышения роли и развития кинематографа, звукозаписи и современных СМИ с общесоюзным охватом аудитории. Всё это привело к новым массовым переселенческим волнам, выравниванию и общему резкому повышению экономического, образовательного и культурного уровня населения страны и, как следствие, постепенному нивелированию его диалектных и социолектных различий, в том числе и в двух столицах страны[40].

У освобождённого от сословных перегородок общества появились новые возможности, у людей расширился кругозор, они перестали так нуждаться в особых «проводниках», а сами стали источником и потребителем культурных ценностей — и, в частности, генератором общероссийской языковой нормы. Модернизация языка, появление и укоренение новшеств происходили стремительно[41].

Вновь ставшая столицей в 1918 году Москва переняла, наравне с остальными городами, некоторые петроградско-ленинградские особенности речи, в свою очередь, также сильно повлияв на речь ленинградцев:

Прежде, обращаясь к малышам, мы всегда говорили: дети. Теперь это слово повсюду вытеснено словом ребята. Оно звучит и в школах и в детских садах, что чрезвычайно шокирует старых людей, которые мечтают о том, чтобы дети снова назывались детьми. Прежде ребятами назывались только крестьянские дети (наравне с солдатами и парнями). «Дома одни лишь ребята». (Некрасов, III, 12) Было бы поучительно проследить тот процесс, благодаря которому в нынешней речи возобладала деревенская форма…

Конечно, я никогда не введу этих слов в свой собственный речевой обиход. Было бы противоестественно, если бы я, старый человек, в разговоре сказал, например, договора, или: тома, или: я так переживаю, или: ну, я пошел, или: пока, или: я обязательно подъеду к вам сегодня. Но почему бы мне не примириться с людьми, которые пользуются таким лексиконом? Право же, было бы очень нетрудно убедить себя в том, что слова эти не хуже других: вполне правильны и даже, пожалуй, желательны.

— [42]

Теперь языковые нормы во многом задаются не коренными жителями двух российских столиц, а позавчерашними, вчерашними и сегодняшними переселенцами из разных регионов бывшего СССР[40].

Петербургский «говор» перемещается в присущую каждому крупному городу область местной субкультуры, где уже во многом стал характерным явлением и даже достопримечательностью, визитной карточкой Санкт-Петербурга. Особостью поребрика или бадлона порой гордятся, а наличие или отсутствие разницы в рецептурах шаурмы и шавермы служит предметом многих горячих споров петербуржцев с гостями города. Впрочем, отдельного выговора Петербурга-Ленинграда или Москвы как таковых в чистом «классическом» виде уже нет, и замечать различия с каждым годом становится всё труднее[1]. Например, газета «АиФ Москва» сообщает:

Только 7 % москвичей в слове «высокий» не смягчили «к», только 8 % не влепили «э» оборотное в заимствованные слова вроде «шинель». А что касается некогда типично московского «дощщь», то здесь мы перещеголяли и самих жителей культурной столицы — теперь «дошть» и «под дождём» вместо «дощщь» и «под дожжём» говорят 86 % москвичей и только 74 % петербуржцев.

— [43]

В 2017 году в Санкт-Петербурге установили памятник бордюру и поребрику, у него общий автор с памятником Чижику-пыжику[44].

Москва и Санкт-Петербург были[45] и остаются источниками языковой нормы[1] в текущем словоупотреблении русского языка.

• Лев Успенский. Слово о словах, — Л.: Лениздат, 1962
• Корней Чуковский. Живой как жизнь. Рассказы о русском языке, — М.: Издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», 1962
• Нора Галь. Слово живое и мёртвое, — М.: Международные отношения, 2001
• Кедрова Г. Е., Потапов В. В., Егоров А. М., Омельянова Е. Б. Русская фонетика. Московское произношение, — М:Филологический факультет МГУ.
• Библиотека словарей Российской Академии Наук.
• Орфоэпия // Литературная энциклопедия. Т. 8. — 1934
• Беликов, В. Сравнение Петербурга с Москвой и другие соображения по социальной лексикографии // «Русский язык сегодня». Вып. 3. Проблемы русской лексикографии. — М.: Ин-т рус. яз. РАН, 2004. — C. 23—38.
• Ирина Горюнова. Фонетические особенности сценической речи, 2001
• Л. В. Бондарко. Звуковая система языка и произносительная норма — СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2000

• Лев Щерба. О нормах образцового русского произношения. Избранные работы по русскому языку. М.: Учпедгиз, 1957
• Людмила Вербицкая. Варианты русского литературного произношения (неопр.) (недоступная ссылка). Дата обращения: 2 марта 2008. Архивировано 28 апреля 2013 года. на сайте gramota.ru
• Людмила Безрукова. «И голос музы еле слышный…»; Стихами ль говорит Нева? — «Нева» 2004, № 2
• Елена Новоселова. Тротуар против панели. 76 различий в словаре москвичей и питерцев — «Российская газета», 21 июня 2005
• Святослав Логинов. Пышка и пончик
• Святослав Логинов. Пышка, пончик и «аладья» — «Наука и жизнь», № 9, 2007
• Елена Пигрова. Орфоэпическая вариативность в лингводидактическом аспекте, — Тарту: Ruthenia, 2007
• Ольга Вендина. Отражение преемственности и соперничества российских столиц в национальном сознании — «Первое сентября. География», № 36, 1998
• Марина Панова, Анна Иванова. Культура устной деловой речи госслужащего. — «Государственная служба», № 5 (19), сентябрь-октябрь 2002
• Никита Миронов. Остались ли в столице коренные москвичи? — «Комсомольская правда», 05.02.2008
• Владимир Беликов. Москву никто за язык не тянул. — Новая газета, 9 декабря 2011 года.
• Тема различий моск.-питерск. словоупотребления на форуме любителей российской словесности
• 76 языковых различий «высокого петербургского стиля» и «живой московской речи». — Newsru.com, 21 июня 2005 года.