Древненовгородский диалект

Древненовгоро́дский диале́кт — средневековый диалект древнерусского языка. Был распространён на территории Новгородской земли с дописьменной эпохи до XV века. Известен в основном по берестяным грамотам, которые датируются XI—XV веками[5].

Древненовгородский диалект
Самоназвание неизвестно
Страны Новгородская Русь (на рубеже IX—X веков),
Новгородская земля (в составе Киевской Руси) (рубеж IX—X веков — 1136),
Новгородская республика (1136—1478),
Псковская республика (начало XIII века — 1510)[1]
Общее число говорящих
  • 0 чел.
Вымер в XV веке[2]; часть черт сохранилась в севернорусском наречии[3] и западных среднерусских говорах[4]
Классификация
Категория Языки Евразии

Индоевропейская семья

Славянская ветвь
Восточнославянская группа
Древнерусский язык
Письменность кириллица

Древненовгородский диалект рассматривается в узком смысле как диалект самого Новгорода и непосредственно прилегающих к нему земель — на основе этого диалекта сложилось койне, использовавшееся на всей территории древненовгородского государства, прежде всего в городах. К нему можно отнести и очень близкий диалект Псковской земли — древнепсковский, который вместе с новгородским (в узком смысле) образует древний новгородско-псковский диалект (соответственно, с древненовгородским и древнепсковским поддиалектами). В широком смысле под древненовгородским диалектом понимают совокупность всех говоров древнерусского языка, распространённых в Новгородской и Псковской землях, включая также восточноновгородские говоры и древнепсковский диалект[6][5].

Древненовгородский диалект и наддиалектный древнерусский язык генетически восходят к единому источнику, вероятнее всего, не на правосточнославянском, а на праславянском уровне. Включение древненовгородского диалекта в восточнославянскую языковую общность стало результатом позднейших процессов сближения с остальным древнерусским языковым ареалом[7]. Ряд славистов объясняют особенности древненовгородского диалекта его особой архаичностью или древнейшими контактами с пралехитскими, прасерболужицкими и отчасти праюжнославянскими диалектами[8][9]. Архаичная новгородская топонимия и лексикостатистические данные по древненовгородскому диалекту обнаруживают большую выделенность древненовгородско-западнославянских схождений[8][10].

В XIII—XV веках отмечается вытеснение древненовгородских специфических особенностей в условиях усиливающихся междиалектных контактов на территории формирования будущего русского языка. Этот процесс ускоряется с 1478 года после присоединения Новгородской республики к Великому княжеству Московскому. Древненовгородский диалект распадается на ряд самостоятельно развивающихся групп говоров, влившихся в общерусский диалектный континуум[2]. Значительное влияние древненовгородский диалект оказал на развитие севернорусского наречия[3], часть его древних черт сохранилась в западных среднерусских говорах, прежде всего в псковских[4].

Древненовгородский диалект характеризовался рядом отличий от наддиалектной формы древнерусского языка, а в некоторых отношениях и от всех прочих славянских языков. В области фонетики к таким отличительным чертам относятся: реализация праславянского *ě в виде широкого гласного; переход *TorT > TorəT или ToroT (возможно, и *TroT); переход *ТъrT > ТъrъТ, ТrъТ или Тъr̥ъТ; отсутствие эффекта второй и третьей палатализации для заднеязычных и т. д. В области морфологии — формирование окончания -е в именительном падеже единственного числа мужского рода твёрдого *ŏ-склонения и т. д.[11][12]

В истории древненовгородского языка письменной эпохи выделяют два периода, разделяемых процессом падения редуцированных — раннедревненовгородский (XI — первая четверть XIII века) и позднедревненовгородский (вторая четверть XIII—XV век). Памятники письменности созданы на кириллице (в Новгороде известны и глаголические надписи, но они кратки и не содержат диалектизмов). Древненовгородский диалект представлен одними из древнейших текстов на славянских языках (вторыми после старославянского языка)[13].

Лингвогеография

Ареал
Восточная Европа в конце IX — начале X века

Область распространения древненовгородского диалекта — древний Новгород и примыкающие к нему районы древней Новгородской земли[5]. Изначальный ареал диалекта — окрестности озера Ильмень в бассейнах рек Волхов и Шелонь, а также в бассейнах нижнего и среднего течения рек Мсты и Ловати. Ареал древненовгородского диалекта в широком смысле также включал бассейн реки Великой и окрестности Псковского озера. Значительная часть области расселения носителей древненовгородского диалекта размещалась в окружении ареалов языков и диалектов финно-угорских племён: води, ижоры, веси (на севере), мери (на востоке), эстов (к северо-западу от древнепсковского ареала). К югу от этой области размещалось восточнославянское племя смоленско-полоцких кривичей, а к юго-западу (от древнепсковской территории) — балтоязычное племя латгалов[14][15]. С VIII века ареал древненовгордского диалекта стал расширяться — из Приильменья его носители продвигались на восток в Волго-Окское междуречье[16], составив здесь часть его славянского населения. Новгородские словене перемещались через верховья Волги к её левым притокам — Тверце и Мологе, затем через правые притоки — в бассейн Клязьмы (одновременно с ними междуречье заселяли смоленские кривичи и, немного позднее, — вятичи). По реке Шексне словене продвигались на север, в Заволжье до Белого озера[17]. Позднее, в XI—XII веках поток славянской колонизации на север из новгородских земель охватывал территорию современной Карелии и бассейн среднего и нижнего течения Северной Двины до берегов Белого моря, населённые карелами, чудью заволочской и другими финно-угорскими племенами[18].

Социолингвистические сведения

Древненовгородский диалект в его наддиалектной форме, сложившейся в центре Новгородской земли — в Новгороде, был распространён в основном в городах по всей территории феодальной республики. Древненовгородский диалект в форме говоров использовался как средство бытового общения в том или ином регионе Новгородской земли. Обе формы диалекта являлись не только разговорными, они представлены также частными письмами на бересте, принадлежащими различным слоям городского населения. Функции языка литургии и литературного языка для населения Древней Руси и, в частности, для новгородцев выполнял церковнославянский язык в его местной разновидности («изводе»). Этот язык воспринимался книжниками как наддиалектная кодифицированная (книжная) разновидность родного языка. Кроме того, в Новгородской земле бытовала стандартная форма древнерусского языка. В той или иной ситуации она могла употребляться новгородцами и воспринималась как престижная — преимущественно на ней составлялись официальные документы политического и юридического характера. Изучение берестяных грамот показало, что для составления официальных документов существовали определённые формы пересчёта с древненовгородского диалекта на наддиалектный язык. Сравнительно широко стандартный древнерусский язык употреблялся в кругах, близких к княжеской администрации. Отчасти это могло быть связано с тем, что в данной среде кроме новгородцев постоянно присутствовали жители других русских земель, в том числе и приезжие из Киева. Изначально наддиалектная форма древнерусского языка была предположительно ориентирована на киевский говор, с XIV века для Новгорода образцом стандартного древнерусского языка постепенно становится ростово-суздальский книжно-письменный язык[1][12][19].

Диалектные различия

На территории распространения древненовгородского диалекта на основании анализа берестяных грамот, пергаменных грамот, летописей и других письменных памятников, а также согласно современным диалектологическим исследованиям, выделялись две группы говоров — западные и восточные. Западный древненовгородский ареал (к западу от Новгорода) был наиболее близок к древнепсковскому диалекту и характеризовался наибольшими отличиями от наддиалектной формы древнерусского языка. Восточный ареал, охватывавший коренные новгородские земли к северо-востоку и к востоку от Новгорода, а также территории позднейшей новгородской колонизации на северо-востоке, был сравнительно близок к стандартному древнерусскому[5]. Особенностью формирования данных ареалов было отсутствие общего «прановгородского предка» для западных и восточных древненовгородских говоров — они имели разное генетическое происхождение, их единые диалектные черты формировались в результате консолидационных процессов, вызванных междиалектными контактами носителей различных говоров в рамках одного государства — Новгородской республики[20].

Говоры центральной территории древненовгородского ареала, прилегающие непосредственно к Новгороду, размещались в зоне наиболее интенсивного междиалектного взаимодействия говоров западноновгородского и восточноновгородского диалектного типа. В результате длительных контактов носителей западных и восточных говоров, на основе западноновгородской речи, воспринявшей некоторые восточноновгородские черты, сложился диалект смешанного типа. В процессе возникновения, развития и превращения Новгорода в центр одного из крупнейших древнерусских феодальных государств речь горожан (жителей Новгорода) смешанного характера приобрела функцию койне и распространилась по всей территории Новгородской земли, прежде всего по городам[5].

История диалекта

Происхождение

Ряд языковых явлений, отмечаемых в древненовгородском диалекте, восходит непосредственно к эпохе праславянского языка. Вероятнее всего, в основе диалекта Новгородской земли, лежали говоры, которые развивались, а, возможно, и формировались независимо от остального правосточнославянского языкового ареала. Уже в начальный период обособления восточной ветви праславянского языка (в VI—VII веках) диалектный тип (северно-восточнославянский), на основе которого позднее развился древненовгородский диалект, был противопоставлен диалектному типу (южно-восточнославянскому), объединившему весь остальной правосточнославянский ареал. В соответствии с этим нельзя рассматривать древненовгородский диалект как одно из ответвлений формировавшегося с IX века древнерусского языка. По-видимому, имело место позднейшее сближение древненовгородского с остальными диалектами древнерусского языка, связанное с объединением их носителей в едином государстве (с центром в Киеве)[16][2][21].

Существуют по крайней мере две точки зрения, объясняющие обособление в правосточнославянском ареале его северной части. Согласно одной из них, древненовгородские диалектные особенности могли сложиться в рамках восточнославянской языковой общности — древненовгородский ареал стоит рассматривать как отдалённую периферию правосточнославянского ареала, в которой формировались инновации (нередко под иноязычным влиянием) и сохранялись праславянские архаизмы (иногда параллельно с другими восточнославянскими диалектами), получавшие в древненовгородском ареале своеобразное развитие[22]. В рамках данной позиции, ряд исследователей, все же отмечают, что архаичная новгородская топонимия и лексикостатистические данные древненовгородского диалекта показывают очевидное тяготение к западнославянской зоне[8][10]. По другой точке зрения, прасеверно-восточнославянский сформировался при тесных языковых контактах с пралехитскими и прасерболужицкими диалектами[9][23], возможно, древненовгородский диалект имел и невосточнославянское происхождение — он был изначально больше связан с западнославянским, нежели с восточнославянским языковым ареалом[24][25].

Культура псковских длинных курганов на карте балтийских и славянских археологических культур V—VII веков

С вопросом генезиса древненовгородского диалекта тесно связан вопрос раннего переселения предков новгородцев в Приильменье. Вероятными путями заселения Приильменья из исходного восточнославянского ареала VI—VII веков (территория лесной и лесостепной зон между Западным Бугом, Припятью и Днепром) с последующим, в течение VII века, переселением также через средний Днепр на восток, были путь из Галиции и Западной Волыни через Западный Буг, верхний Неман и среднюю Двину, и путь к востоку от Днепра и вверх по Днепру через верхнюю Двину[26]. В. В. Седов связывает археологическую культуру псковских длинных курганов с культурно-племенной группировкой славян (кривичей), расселившейся в V—VII веках в бассейнах рек, связанных с Псковским озером, и в Южном Приильменье, считая их предками носителей древненовгородского диалекта. По его мнению, данная группа племён переселилась из Повисленья через Мазурско-Неманские области в Псковско-Ильменский регион. Восточную часть славянского населения Приильменья составила более поздняя волна миграции, которую отражает культура сопок VIII—X веков. Новые переселенцы (вероятно, давшие начало племенному объединению ильменских словен и так же имеющих западное происхождение) заняли восточную часть Ильменского бассейна, в их состав частично влились славяне культуры ранних длинных курганов. Две волны миграции вызвали разделение древненовгородского диалекта на псковские говоры (в западной и юго-западной частях ареала псковских длинных курганов) и собственно новгородские говоры (в области расселения словен ильменских). Кривичи, переселившиеся южнее, дали начало смоленско-полоцким говорам. В. В. Седов напрямую связывает древнерусские диалекты с современной группировкой русских говоров[27]. Сторонником теории переселения славян из южной Балтики в Приильменье является также В. Л. Янин.

Согласно Г. А. Хабургаеву, изначальный ареал северно-восточнославянского диалектного объединения с центром в Приильменье был связан, по всей видимости, с землями словен ильменских и кривичей псковских. Из этого региона носители северно-восточнославянских говоров с VIII века начинают заселять верховья Волги, Днепра и Западной Двины (кривичи полоцко-смоленские), междуречье Волги и Оки, а также позднее проникают на восточноевропейский Север, включая бассейн Северной Двины[16]. В то же время, вопрос преемственности племенных восточнославянских диалектов с диалектами древнерусских феодальных государств в настоящее время окончательно не прояснён. Так, соотнесению собственно древненовгородского диалекта с диалектом летописных словен ильменских и древнепсковского диалекта с диалектом псковских кривичей противоречат такие факты, как наличие сходных языковых черт у древнепсковского диалекта и древненовгородского диалекта в узком смысле, в то время как согласно археологическим и летописным данным, Псков был кривичским городом, а Новгород — словенским; кроме того, яркие языковые черты древнепсковского диалекта отсутствуют на территории, населённой южной ветвью кривичей — полоцкими и смоленскими кривичами[28].

Следствием расселения восточных славян на землях финно-угорских племён стали межъязыковые контакты и ассимиляционные процессы, приводившие к появлению в языке новгородцев заимствований и субстратных явлений. В частности, предположительно финно-угорским влиянием объясняется появление в древненовгородском диалекте такой черты, как цоканье[29]; из финно-угорских языков были заимствованы слова типа соломѧ (фин. salmi) «морской пролив»[30].

Формирование и развитие диалектных черт

В дописьменную эпоху для древненовгородского диалекта были характерны, как правило, общевосточнославянские процессы, протекавшие или окончательное оформлявшиеся в VIII—XI веках: формирование полногласия, начальных ro- и lo- (из праславянских сочетаний *orT, *olT), начального o- на месте праславянского *(j)e, развитие одинаковых рефлексов носовых гласных, динамического ударения и т. д.)[29].

В истории древненовгородского диалекта письменной эпохи выделяют два периода — раннедревненовгородский (XI — первая четверть XIII века) и позднедревненовгородский (вторая четверть XIII—XV век). Оба периода разделяет процесс падения редуцированных[13].

В ранний период развития древненовгородский диалект характеризуют такие черты, как цоканье (во всём ареале), в западноновгородских и древнепсковских говорах — переход *TorT > TorəT или ToroT (возможно, и *TroT); отсутствие эффекта второй палатализации; отсутствие эффекта третьей палатализации (в основном для *x); переход *ТъrT > ТъrъТ, ТrъТ или Тъr̥ъТ; реализация праславянского *ě в виде широкого гласного; формирование окончания -е в именительном падеже единственного числа мужского рода твёрдого *ŏ-склонения и т. д. Преимущественно в древнепсковской диалектной зоне отмечались особое развитие рефлексов праславянских *tj, *dj, *sj, *zj в общем случае и в составе сочетания *stj, *zdj; изменение сочетаний *tl, *dl в kl, gl и т. д. В восточноновгородской диалектной зоне фонетические и морфологически процессы развивались аналогично процессам в наддиалектном древнерусском языке[11].

Колонизационные потоки новгородцев на карте Руси конца X — начала XII веков

Обособление Новгородской земли от остального древнерусского государства в период феодальной раздробленности способствовало интеграции в её границах разнородных западноновгородских и восточноновгородских говоров[20], а также дало возможность для консервации архаических древненовгородских особенностей и дальнейшего самостоятельного развития диалекта.

Позднедревненовгородский период открыл процесс падения редуцированных[11].

К XIII веку в период после завершения процесса падения редуцированных (XI—XII века), сопровождавшимся усилением диалектных различий древнерусского языка[16][29], Г. А. Хабургаев выделяет в древнерусском языке пять диалектных зон: северо-западную, северо-восточную, центральную, юго-западную и южную. Образующие северо-западный ареал древненовгородский и древнепсковский диалекты сохранили взрывное образование [g] (как и северо-восточный ареал), в то время как в остальных древнерусских диалектах развился фрикативный [γ]; сохранили развившиеся ранее цоканье, известное среди древнерусских диалектов только в некоторых говорах северо-восточного ареала, и корреляцию задненёбных и средненёбных /x/ : /x’/, /k/ : /k’/, /g/ : /g’/. Для западной части северо-западного ареала (древнепсковского диалекта) фиксируется сохранение сочетания /gl/, /kl/, противопоставленное общевосточнославянскому l. Кроме того, для северо-западной диалектной зоны были характерны следующие черты[31]:

  • вокализм с рядом гласных верхне-среднего подъема /ê/ и /ô/ (данные гласные утратились в северо-восточной и центральной диалектных зонах);
  • отвердение конечных губных согласных после падения редуцированных: сем’ > сем «семь», как и в юго-западной и южной диалектных зонах (мягкие губные на конце слова сохранились в северо-восточном ареале);
  • развитие долгих мягких согласных на месте сочетаний с /j/: плат’jе > плат’:е «платье», подобное развитие отмечалось в юго-западной и южной диалектных зонах, в северо-восточном ареале сохранились сочетания согласных без ассимиляции /j/;
  • сонантизация звонких взрывных зубных и губных в сочетании с тождественными по месту образования сонорными: одно > он: о «одно»; обман > ом: ан «обман» и другие черты.
Территория распространения древненовгородского диалекта в конце XIV века

Древненовгородский диалект выходит из употребления после присоединения Новгородской земли к Московскому княжеству в 1478 году (при этом некоторые черты начали утрачиваться и ранее, например, сокращалась употребительность окончания -е в формах имён мужского рода именительного падежа единственного числа).

С историко-лингвистической точки зрения, в XI—XV вв. совокупность местных идиомов Новгородской земли образовывала пучок диалектов, развитие которого в самостоятельный язык было прервано с концом новгородской независимости и включением Новгородской земли в состав Московского государства (т. е. это своего рода предъязык, которому не суждено было развиться дальше этой фазы)[32].

В то же время междиалектное взаимодействие говоров новгородского с говорами ростово-суздальского типа способствовали появлению ряда новгородских по происхождению явлений в языке центра Русского государства. По утверждению А. А. Зализняка, новгородское влияние отразилось в современном русском литературном языке в таких чертах, как[2]:

  • отсутствие чередования согласных к / ц, г / з, х / с в формах типа на руке, на ноге, на сохе, секи, помоги;
  • наличие окончания -а в сочетаниях типа два лета;
  • распространение повелительного наклонения (императива) на -ите типа берите, несите, помогите;
  • распространение деепричастия на -я типа беря, неся.

Севернорусское наречие

Древненовгородский диалект стал одной из основ формирования севернорусского наречия. Ряд диалектизмов новгородского происхождения долгое время сохранялся в русских говорах, а отчасти сохраняется до сих пор (цоканье, окончание -е вместо -ы в формах существительных родительного падежа и т. д.), как на территории севернорусского наречия в области русских говоров раннего формирования, так и в районах, которые носители северных говоров заселили позднее — на Урале, в Сибири, на Дальнем Востоке.

Освоение территории Русского Севера (территории распространения будущего севернорусского наречия) происходило при тесном взаимодействии и смешении колонизационных потоков и волн новгородцев и ростово-суздальцев, в результате чего ареалы древненовгородского и ростово-суздальского диалектов образовывали не две сопредельные диалектные области, а небольшие разнодиалектные районы, рассеянные по всей северной территории, с преобладанием в той или иной части Русского Севера новгородского или ростово-суздальского населения при наличии между ними интенсивных междиалектных контактов. В условиях равного влияния друг на друга древненовгородского и ростово-суздальского диалектов протекал процесс формирования северного наречия русского языка (наиболее интенсивно — в XIII—XIV веках)[33]. При этом новгородские диалектные черты распространялись и усваивались на исконной ростово-суздальской территории (прежде всего инновации периода наибольшего могущества Новгородской республики с XII до середины XV века: произношение твёрдого /т/ в окончаниях глаголов 3-го лица; произношение /мм/ на месте сочетания /бм/; совпадение форм дательного и творительного падежей множественного числа прилагательных и существительных и т. д.)[34], а ростово-суздальские диалектные черты вытесняли черты новгородского происхождения в генетически древненовгородских говорах (изменения е в /о/ перед твёрдыми согласными; распространение долгих шипящих, формировавшихся в результате утраты затвора в сочетаниях /ш’ч’/ и /ж’д’ж’/; распространение чередования губно-зубных согласных /в/ с /ф/; совпадение основ в падежных формах личного местоимения 2-го лица и возвратного местоимения с различением окончаний у тех же местоимений (формы родительного и винительного падежей меня, тебя, себя и формы дательного и предложного падежей мне, тебе, себе); выпадение интервокального /j/ и т. д.)[35].

Северо-западная
диалектная зона[36][37][38]

Наиболее тесно исторически связаны с древненовгородским диалектом севернорусские говоры Вологодской, Ладого-Тихвинской и отчасти Поморской групп. Распространение данных говоров на периферии территории Новгородской земли позволило им лучше сохранить диалектные черты новгородской метрополии XI—XIV веков, нежели собственно новгородским говорам в районе озера Ильмень, подвергшимся уже в ранний период сразу после завоевания Новгорода Московским государством наиболее интенсивному воздействию ростово-суздальского диалекта[39]. В современных новгородских говорах черты древненовгородского происхождения встречаются достаточно редко. Более того, даже в близких им севернорусских ладого-тихвинских говорах не сохранилось цоканья, губно-губных спирантов и чередования л с /ў/ в конце слога и слова, сохранившихся в территориально отдалённых от них вологодских говорах[40].

Западные среднерусские говоры

Значительно лучше в силу своего периферийного положения сохранили исконные диалектные черты и тенденции их развития современные псковские и гдовские говоры. В этих говорах нередко сохраняются те явления, которые были утрачены говорами центральной части Новгородской земли в период усиления влияния Московского государства[41].

Авторы диалектного членения русского языка 1964 года связывают происхождение сочетания ареалов ряда диалектных явлений, которые группируются, во-первых, в области Новгородской земли раннего периода (до XIV века) и, во-вторых, в области, охватывающей помимо исконной новгородской территории районы поздней колонизации, с древненовгородским диалектом[42]. Данные сочетания ареалов были выделены в числе особых объектов в классификации русских диалектов, имеющих вспомогательное значение, как северо-западная и северная диалектные зоны. Показательно, что ареал северной диалектной зоны, охватывающий почти все говоры северного наречия, не включает в себя говоры Костромской группы, генетически восходящие к ростово-суздальскому диалекту[43][44].

Источники и письменность
Берестяная грамота № 155 (фрагмент). Из собрания Исторического музея[45].

Древненовгородский диалект представлен одними из самых древних письменных текстов, созданных на славянских языках[13]. Основным типом источников изучения древненовгородского диалекта являются берестяные грамоты — записи на кусках берёзовой коры, найденные в Новгороде и других городах данного ареала (Пскове, Старой Руссе, Торжке) и датируемые XI—XV веками (первые грамоты были найдены в 1951 году)[46]. Тексты берестяных грамот чаще всего написаны на чистом диалекте, лишь иногда — с влиянием наддиалектных древнерусских или церковнославянских норм. Кроме того, имеются некоторые надписи на предметах (в частности, на деревянных «цилиндрах-замка́х» для мешков сборщиков дани) и приписки на полях церковных книг этого же периода. Сведения о древненовгородском диалекте фиксируются также по отклонениям от норм наддиалектного древнерусского языка или церковнославянского языка, содержащимся в пергаменных грамотах, летописях, книгах новгородского происхождения XI—XV веков. Для реконструкции древненовгородского диалекта имеют косвенное значение данные топонимики и описания современных русских говоров, распространённых на территории Новгородской земли, включая области поздней колонизации[5][47].

Все источники изучения древненовгородского диалекта можно разделить на прямые, к которым относятся тексты, написанные непосредственно на данном диалекте в период его существования в живой речи и сохранившиеся до настоящего времени в подлиннике, и косвенные, к которым относятся тексты, написанные непосредственно на древненовгородском диалекте, но известные в виде позднейших списков или созданные в более поздний период, а также тексты, написанные в основном по нормам другого языка (древнерусского или церковнославянского) в рассматриваемый или более поздний период, имеющие отклонения, вызванные влиянием древненовгордского диалекта, данные топонимики и ономастики, материалы современных говоров, заимствования в соседние языки и диалекты или заимствования из них[48].

Лингвистическая характеристика

Фонетика и фонология

Фонологическая система древненовгородского диалекта раннего периода в целом не отличалась от фонологической системы наддиалектного древнерусского языка. Основной особенностью северно-восточнославянского ареала было наличие цоканья (совпадения аффрикат /ц/ и /ч/ в звуке [ц’’]), наличие фонемы /г/ взрывного образования при южно-восточнославянской фрикативной /γ/ на месте праславянской *g, а также корреляция средненёбных и задненёбных непереднеязычных согласных (противопоставление вьрьгу «бросаю» и нога — Гюрьгю и могѧ)[49][50]:

Непереднеязычные
Средненёбные Задненёбные
Фрикативные x’ j x
Взрывные к’ г’ к г

Наличие фонемы /г/ и цоканья было характерно для древненовгородского диалекта в широком смысле. В частности, неразличение фонем /ц/ и /ч/ широко отражено, начиная уже с самого раннего периода, как в берестяных грамотах, так и в пергаменных новгородских рукописях: хоцоу «хочу», отьчеви «отцу», цето «что»[51][52]. Если во всем ареале древненовгородского диалекта совпали в одной фонеме рефлексы первой регрессивной и прогрессивной палатализации для *k и рефлексы сочетания *kj, то в восточноновгородских говорах совпали также рефлексы второй регрессивной палатализации для *k и рефлексы сочетаний *tj и *kt[53]. В южнорусском диалекте (и в наддиалектном древнерусском) этому соответствуют две фонемы: č и c: чисто, скачеши, печи, печь, пътица, цълъ. Прочие отличия древненовгородского от древнерусского касались в основном фонотактики. Например, возможность сочетания согласных [к], [г], [х] с последующими гласными переднего ряда [ê], [е], [и][49].

Основные фонетические изменения осуществились в древненовгородском диалекте (в общем или в узком смысле) в дописьменную эпоху и в письменную — в XI—XV веках[49].

Общевосточнославянские явления

Языковые явления, общие для всех восточнославянских диалектов, включая древненовгородский в широком смысле[53]:

  1. Утрата праславянских носовых гласных в первой половине X века: *ǫ перешло в u, *ę перешло в ä[54].
  2. Переход *ę̌‰ в ě во флексиях.
  3. Гласная o на месте праславянского *(j)e: осень, озеро, одинъ.
  4. Возникновение l эпентетического после губных согласных p, b, m, v на стыке морфем на месте праславянских сочетаний губного с j: *pj > pl, *bj > bl’, *vj > vl’, *mj > ml’: земля, купля[55].
  5. Изменения в сочетаниях *TelT, *TьlT > *TolT, *TъlT за исключением тех случаев, когда в позиции перед *el, *ьl находились шипящие согласные, образованные из *k, *g, *x в процессе первой палатализации.
  6. Переход праславянских сочетаний *orT, *olT в начале слова в зависимости от интонации в roT, loT или в raT, laT.
Собственно древненовгородские явления

Для всего древненовгородского ареала, включая восточноновгородские говоры, были характерны два явления, отличавшие его от южно-восточнославянского ареала: цоканье и сохранение исконного взрывного [г][53].

Сочетания типа *TorT развивались в полногласные сочетания в древненовгородском ареале неодинаково. Для восточноновгородских говоров (как и для остальной части ареала, на которой сформировался русский язык) предполагается переход *TorT > ToroT. В части западноновгородских и древнепсковских говоров (как и в ареале формирования белорусского и украинского языков), вероятнее всего, развивались сочетания типа TorəT или ToroT (исходя из современных диалектных балэ́нья, балы́нья «болотистое место» из *bolnьje, сочетаний олы, оры в севернорусских словах: по́лымя, го́лымя́ наряду с го́ло́мя́ «открытое море», шо́лымя наряду с шо́ломя «пригорок, холм», скорынью «щёку»). В некоторых западноновгородских говорах, возможно, развивались особые рефлексы сочетаний гласных с плавными согласными *TorT > *TroT как и в польском языке: в памятниках — 2 срочька «два сорочка» (сорочькъ — товарно-денежная единица, первоначально «40 шкурок»), срочькъ (форма родительного падежа множественного числа), сроцеке (форма именительного падежа единственного числа), погрод(ье) «погородье» (подать, взимавшаяся с городов), дрогое «дорогое», Вълосъ «Волос»; в диалектах (западнорусских, севернорусских, сибирских) — млóдому, млóчная трава, на́влока «наволочка», облока́ться «одеваться», броздни́к «род мотыги», злота́вка «гольян» (вид рыбы), злоту́ха «ягода черемухи», крони́ться «прятаться, хорониться»; в топонимах — Дрогини, Клодовище, Скроботово, Хлопово и т. д. В то же время написание с ро, ло вместо оро, оло встречается и в древнерусских памятниках других регионов, оно объясняется контаминацией русских и церковнославянских форм (неточным написанием русских слов по церковнославянской модели), а в западнорусских источниках — польским влиянием. В диалектах же возможны случаи позднего выпадения гласной[56][57].

Ряд явлений, отсутствующий в восточноновгородских говорах, характеризует прежде всего западноновгородский и/или древнепсковский ареалы (новгородско-псковский пучок диалектов):

  1. Отсутствие эффекта второй регрессивной палатализации заднеязычных — согласные *k, *g, *x в позиции перед гласными ě и i были только смягчены, а не перешли в свистящие согласные, как во всех остальных праславянских диалектах[58][59].
    • В корнях слов: кѣле «цел»; хѣрь «серь», «серое (некрашеное) сукно»; кьркы «церковь»; хѣде «седой»; в северо-западных говорах: кеп «цеп»; кевь, ке́вка «цевка», «катушка»; кеди́ть «цедить», ке́ли́ть «дразнить, сердить»; топонимы Хъдово, Хърово и т. п
    • На стыке основы и окончания: в формах a-склонения дательного-местного падежа единственного числа (къ тетъкѣ, на Лугѣ); именительного-винительного падежа двойственного числа (бльстъкѣ); в формах o-склонения местного падежа единственного числа (на отрокѣ, по великѣ дьни), именительного падежа множественного числа (отроки, вежьники); местного падежа множественного числа. (въ торокѣхъ); в различных формах адъективного (въ другѣи, въ другѣмь) и местоименного склонения (вьхѣ, вьхѣмъ); в императивах (лѧги, реки, моги, испеки, могите); в формах, где окончание -ѣ не первично — родительного падежа единственного числа (отъ Нѣжькѣ, у Лодыгѣ), именительного-винительного падежа множественного числа женского рода (гвѣздъкѣ) и т. д.
    • В сочетаниях *kv, *gv (по-видимому, также *xv) в позиции перед гласными ě, i, ь (как и в западнославянских языках): гвѣзда «звезда»; квѣт «цвет»; квѣлити «дразнить, сердить»; гвьрста (гвьрзда) «дресва»; топонимы Гвездено и Гвезденка и т. п.
В наддиалектном древнерусском вторая палатализация была осуществлена (цѣлъ, сѣръ, сѣдъ, на руцѣ, на нозѣ, къ сосѣ, друзии, мози и т. п.), в восточноновгородских говорах эффект второй палатализации очень рано начал устраняться в позиции на стыке основы и окончания. Рефлексы второй палатализации регулярны в книжных памятниках Новгорода (при наличии в ряде случаев ошибок в тексте), в берестяных грамотах они присутствуют только лишь в церковной лексике.
  1. Отсутствие эффекта третьей прогрессивной палатализации для *x — так, основа «весь» имела вид вьх- во всей парадигме: в[ъ]хоу, въхо, отъ въхоѣ, въ въхъ, овхо «совсем, полностью», вхого «всего», на вхыхъ и т. п., включая топоним Вховежъ (от имени *Вьховѣдъ «Всевед»). Наряду с редкими примерами отсутствия эффекта палатализации для фонемы *g (не лего «не позволено»; «нельзя», нелга «нельзя», древнескандинавские заимствования варѧгъ; стѧгъ) зафиксированы формы слов, в которых палатализация осуществилась (кънѧзь «князь»; оусерѧзи «серьги»). Для *k палатализация была определённо осуществлена: вѣверицѣ, отьць, сужьдальць, задьница, мѣсѧць и т. п.[60]
  2. Рефлексы праславянских *tj, *dj, *sj, *zj в общем случае и в составе сочетания *stj, *zdj в наддиалектном древнерусском — согласные č, ž, š, ž, древненовгородский диалект в узком смысле и восточноновгородские говоры отличаются лишь наличием c’’ (иначе — ц’’) на месте č: хоц’’”еши, прихажаи, прашаи, кожюхе и т. п. Помимо этого, в берестяных грамотах встречаются примеры с [g’] или [z’] на месте *dj: ноугене (нугьнѣ) «очень, сильно» из *nudjьn-; ризьи «рыжий» из *rydjьjь и мезенъ «межень» из *medj-. В современных псковских говорах на месте *tj, *dj, *sj, *zj отмечаются согласные к, г, х, ɣ: сустрека́ть «встречать»; рога́ть «рожать», ве́хать «вешать», ва́ɣывать «важивать, возить». На месте праславянских *stj, *zdj в древнерусском развились сочетания [š’č’], [ž’ǯ’] в восточноновгородских говорах [s’’c’’], [ž’ǯ’], в древнепсковском диалекте [š’k’], [ž’g’], в древненовгородском диалекте в узком смысле сосуществовали восточноновгородские и древнепсковские рефлексы. Сочетание [š’k’] в письменных памятниках, по-видимому, передаётся буквой «щ»[61].
  3. Сочетания *tl, *dl в древнепсковском развивались в kl, gl: клещь «лещ»; жерегло «узкий пролив»; жагло «жало», ёгла, егль «ель»; мочигло «болото»; привегле «привёл»; въсѣгли «сели», сустрѣкли «встретили», учкле «учёл»; топонимы псковского и новгородского ареалов — Жаглово, Виглино, Еглино, Раглицы, Сеглицы. В восточноновгородском ареале данные сочетания развивались как и в древнерусском языке *tl, *dl > l: лещь, жало, ель, сустрѣли и т. д. В говорах Новгородской земли в узком смысле отмечено сосуществование обоих типов рефлексов при широком распространении топонимов с kl, gl[62].
  4. Основной тип развития сочетаний гласных с плавными типа *ТъrT в древненовгородском диалекте — переход в ТъrъТ с двумя гласными вокруг плавного. Так же *TъlT > ТъlъТ, *TьrT > ТьrьТ (причём перед твёрдыми зубными ТьrьТ > ТьrъТ), *TьlT (не перешедшее в *TъlT) > ТьlъТ: мълъви «скажи»; въ бъръзѣ «быстро, спешно»; смьрьди «смерды»; смьръда «смерда» и т. п. В последующем новые гласные были заменены так же, как и прочие редуцированные в остальных позициях. Отмечаются случаи, когда в подобных рефлексах вторая гласная развивалась в ы: молыния, молыньа. Стандартное древнерусское написание с одним гласным перед плавным — типа ТъrТ (исконное сочетание не изменилось, либо мог возникать после плавного слабый вокалический призвук, не развившийся затем в самостоятельную гласную). Сохранение исконного ТъrТ характерно и для восточноновгородских говоров. Помимо перехода *ТъrT > ТъrъТ в древненовгородском ареале отмечен также переход *ТъrT > ТrъТ (с редуцированным после плавного) или Тъr̥ъТ (со слоговым плавным, окружённым с обеих сторон нефонологическими вокальными призвуками): мловила «сказала»; во брозѣ «спешно»; къ Влъчькови «к Волчку»; не длъжьнъ (в берестяных грамотах); на трогу «на торгу»; проты «порты, одежды»; помродавъ «усмехнувшись»; млониꙗ «молния»; влочець «волчец»; мрезци «мерзкие» (в Житии Андрея Юродивого конца XIV века). В пергаменных рукописях такие написания встречаются наряду с другими вариантами развития сочетания *ТъrT. В современных говорах встречаются словоформы типа клоч, клочь, клочи́ — колч, ко́лча́, ко́лчи́ «кочка, поросший мхом островок»; мро́да — мо́рда «рыболовная сеть, верша»; кропа́ть — корпа́ть, корпе́ть «чинить обувь, одежду», «штопать», «делать мелкую, трудоёмкую работу», «копаться, возиться» и т. д. При этом рефлексы типа TroT встречаются чаще всего на севере (и в Сибири), типа TorT — на юге; обоих типов — в новгородских, псковских и смоленских говорах. Вероятно, данный рефлекс возник в одной из групп западноновгородских говоров и проникал в древненовгородский диалект в узком смысле[63][64].
  5. Для древнепсковского диалекта (или части его говоров) характерно такое явление, как шоканье (шепелявенье) — совпадение s’ — š’, z’ — ž’ с появлением фонем s’’, z’’ (иначе — с’’, з’’): с’’ила, с’’есть «шесть», з’’има, з’’алоба «жалоба» при словоформах сила, шесть, зима, жалоба в наддиалектном древнерусском и восточноновгородских говорах. В псковских памятниках шепелявенье отражается очень широко в смешении букв «с» — «ш», «з» — «ж». В собственно новгородских говорах данное явление встречается очень редко (шизыи «сизый», «сивый»; зеребе «жеребьи»; здуци «ожидая»)[65][51].
  6. Реализация праславянского *ě в виде широкого монофтонга или дифтонга с широким вторым компонентом в древнепсковских и западноновгородских говорах. В восточноновгородском ареале преобладала реализация *ě в виде узкого монофтонга или дифтонга, свойственная большей части остальной древнерусской территории. Со второй половины XII века в древненовгородских памятниках отмечаются случаи смешения «ѣ» с «и», они усиливаются в XIII—XV веках, отражая процесс перехода *ě > i. Таким образом, в древненовгородском диалекте в узком смысле существовала узкая реализация фонемы *ě, о существовании наряду с ней также и широкой реализации точных данных нет[66][52].
  7. Наличие протетического [j] в ряде слов, соответствующим древнерусским без начального [j] (в правосточнославянском jу- в начале слова любого происхождения, как из *ju-, так и из *jǫ-, перешло в у-): юбрѫсе «убрус» («платок», «полотенце»),. Учитывая наличие ряда слов народного происхождения (ю́ркий, юла́, юли́ть, юти́ться), которые не объясняются церковнославянским влиянием, вероятно, что переход jу- в у- осуществился непоследовательно. При этом та часть слов, которая осталась не охваченной данным переходом несколько различалась в древненовгородском и наддиалектном древнерусском[67].
  8. Случаи ассимиляции редуцированных в зависимости от качества гласной следующего слога с изменением ь в ъ или наоборот. В основе *vьx- переход ь > ъ осуществился в позиции перед слогом с гласной заднего ряда (въхо), перед слогом с гласной переднего ряда такой переход отсутствовал (вьхемо). Подобным образом изменилась редуцированная в слове възъмъ (из възьмъ—). Переход ъ > ь зафиксирован в словах в вьзѧлъ (из възѧлъ), вьз[ьми] (из възьми)[68].
  9. Поздний переход [w] > [v] (по крайней мере, не в позиции начала слова) в древнем новгородско-псковском ареале, что может объяснить передачу в заимствованиях из древнескандинавского и из прибалтийско-финских языков звука [v] как б: либь «ливы» (прибалт.-финск. liiv-); Улѣбъ Улеб (др.-сканд. Óleifr); кълбѧгъ «колбяги» (др.-сканд. kylfingr) и т. д.[69]
  10. Возможное отсутствие в древнепсковском диалекте противопоставления фонем /ɔ/ (о открытого) и /ô/ (о закрытого). В остальном восточнославянском ареале, включая восточноновгородские говоры и язык Новгорода, отмечается развитие данного противопоставления[70].
  11. Развитие ъ перед [j] и в определённых случаях также перед мягкими согласным в [e] или [ы] (а ь— в [и]) в древнепсковском диалекте. Данные изменения произошли в период процесса падения редуцированных, но их предпосылки, по-видимому, сложились намного раньше[70].
  12. Переход в определённых позициях s > x, š > x, осуществившийся, вероятно, в письменную эпоху (был возможен лишь после падения редуцированных): смехно «смешно», страхно «страшно» и т. п.[70].

Письменная эпоха

К фонетическим явлениям, которые произошли в поздний период и зафиксированы в памятниках письменности, относят:

  1. Процесс падения неконечных слабых редуцированных, длившийся с первой четверти XII века до первой четверти XIII века, отдельные случаи этого процесса отмечаются в памятниках XI века. Падение конечных редуцированных произошло несколько ранее, вероятнее всего, в XI — первой половине XII века[52][71].
    • Основные данные о падении конечных редуцированных даёт отвердение [м’] в словоформах на *-мь, возможное лишь после падения конечного ь: чимь, чиме > чимъ, чимо, так как написание ъ, ь сохранялось после исчезновения сверкратких звуков для обозначения мягкости или твёрдости согласного. В некоторых позициях исчезновение редуцированных протекало сравнительно медленно: после согласной в (въдати, дѣвъка), после р и л в начальном слоге слова (ръжи, лъжица), после сочетания согласных, в том числе и передаваемого на письме как щ (Мѣстъке, поселищьныи) и перед сочетанием согласных (почьста, дъска). Редуцированный сохранялся в древненовгородском в сочетаниях TrъT, хотя в ряде случаев отмечается выпадение его и в этой позиции: Пльсковъ > Пьсковъ, Псковъ (с дополнительным выпадением сонанта л). Помимо е, о редуцированный в TrъT мог переходить в и, ы (позаоутрыкати), как в Юго-Западной Руси. Перед [j] редуцированные ъ, ь развивались в о (в восточно-новгородских говорах), и в ы, э или о (в западно-новгородских говорах). В суффиксе -ьj-e (а также в -ьj-a, -ьj-ь) слабый ь выпадал по общим правилам. Как обычные редуцированные выпадала вставная гласная в сочетаниях типа TъrъT. Длительное время сохранялось написание редуцированных в предлогах въ, къ, съ в позиции перед согласными и [j][72].
    • Прояснение сильных редуцированных.
  2. Для древненовгородского (и древнепсковского) диалекта характерно особое развитие праславянских *vj, *mj, выразившееся в упрощении сочетании vl’ и ml’, которые перешли в l’ и n’ соответственно. Данное явление широко представлено в древненовгородских памятниках и современных говорах: испралю «исправлю», ꙗколь вместо ꙗковль (притяжательное прилагательное от имени Ꙗковъ «Яков»), на зени «на земле», крень «кремль» и т. д. Переход vl’ > l’, ml’ > n’ фиксируется уже в XII веке, но, по-видимому, мог произойти и ранее[64].

Морфология

В морфологии самая яркая черта — именительный падеж единственного числа о-склонения на -е вместо -ъ: Иване (форма имени Иван), старе «старый», кето «кто», ср. древнерусское к-ъ-то; перед этим -е не было эффекта первой палатализации: замъке «замок», а не *замъче. В родительном падеже единственного числа а-склонения отмечалась флексия -ѣ вместо -ы (у женѣ вместо у жены) и др.

История изучения

Одним из первых исследователей, обративших внимание на особенности древних памятников письменности новгородского происхождения, был П. А. Лавровский («О языке северных русских летописей», 1852), он устанавливает древность новгородских диалектных особенностей, отвергая тем самым положение И. И. Срезневского о единстве древнерусского языка до XIV века. Историческая диалектология русского языка, и изучение древнего новгородско-псковского ареала в частности, привлекает внимание во второй половине XIX — начале XX века многих учёных. К этому времени относятся работы по изучению древнепсковского диалекта А. И. Соболевского и Н. М. Каринского[73]. Подробную характеристику древненовгородского диалекта даёт А. А. Шахматов («О языке новгородских грамот», 1885—1895, «Исследования о двинских грамотах XV в.», 1903), он же работает над изучением древнепсковских памятников («Несколько заметок об языке псковских памятников IV—V вв.», 1912). Ряд своих работ (с 1884 по 1919 годы) А. А. Шахматов посвятил проблеме истории формирования восточнославянских языков[74]. Его теория, в которой современные отношения между диалектными группами почти без изменений были перенесены в отдалённое прошлое, была критически оценена Т. Лер-Сплавинским, Р. И. Аванесовым и другими учёными. Р. И. Аванесов, в частности, указал на длительное самостоятельное развитие древненовгородского и ростово-суздальского диалектов, что не было принято во внимание А. А. Шахматовым[75]. Исследовавший древненовгородский диалект в этот период Б. М. Ляпунов был первым учёным, кто обратил внимание на отсутствие явления второй палатализации в древненовгородском диалекте.

Важнейшим событием в изучении древненовгородского диалекта стало обнаружение новгородских берестяных грамот в середине XX века. А. В. Арциховский и В. И. Борковский начинают регулярно публиковать тексты берестяных памятников, подводя итоги одному или нескольким сезонам раскопок (позднее публикацию продолжили Л. В. Янин и А. А. Зализняк). Значительный интерес учёных, вызванный этими находками, в начале 1950-х годов заметно снизился в последующие тридцать лет в связи с признанием того, что в плане лингвистики берестяные грамоты не несут какой-либо научной информации; в среде учёных сложилось представление о «безграмотности» берестяных находок. Во многом такое отношение к открытым памятникам новгородской письменности было вызвано низким уровнем исторической русистики того времени. Интерес к берестяным грамотам постепенно возрождается в связи с развитием науки, с усилившимся вниманием к изучению древнерусского языка (благодаря публикациям древнерусских памятников, появлению работ, связанных с изучением древних рукописей, изданиям исторических словарей и т. д.)[76]. Среди работ второй половины XX века, посвящённых памятникам древнерусской письменности, в которых затрагивалась проблематика древненовгородского диалекта, отмечаются: коллективное издание «Палеографический и лингвистический анализ новгородских берестяных грамот» (1955); «К истории древнепсковского диалекта IV в. (о языке Псковского пролога 1383 г.)» (1960) Т. Н. Кандауровой; «Очерки исторической диалектологии северной Руси» (1968) К. В. Горшковой[77]. Обобщающие работы этого же периода по истории древнерусского языка включают: «Вопросы образования русского языка в его говорах» (1947) и «Вопросы истории русского языка» (1958) Р. И. Аванесова; «История древнерусского языка» Л. П. Якубинского (1953); «Образование языка восточных славян» (1962) и «Происхождение русского, украинского и белорусского языков» (1972) Ф. П. Филина; коллективная монография «Образование севернорусского наречия и среднерусских говоров» под редакцией В. Г. Орловой, в которой использованы данные лингвистической географии; «Историческая диалектология русского языка» (1972) К. В. Горшковой[78].

А. А. Зализняк

Всплеск интереса к древненовгородскому диалекту был вызван прежде всего благодаря исследованиям, предпринятым в начале 1980-х годов А. А. Зализняком. Его работы выявили новые данные по исторической грамматике древненовгородского диалекта, представили новый подход к интерпретации письменности берестяных памятников, способствовали возрождению старых и появлению новых идей и гипотез, связанных с формированием древненовгородского диалекта и его местом по отношению к остальному восточнославянскому и славянскому в целом ареалам[79].

Одной из гипотез, получившей новые обоснования и привлекшей внимание исследователей древнерусского языка, была гипотеза о западнославянском генезисе древненовгородского диалекта. Подобные предположения существовали уже достаточно давно наряду с доминирующим в науке положением об изначальном единстве языка восточных славян (распавшегося позднее на диалекты), которое предлагалось ещё в середине XIX века И. И. Срезневским[80] и на рубеже XIX—XX веков А. А. Шахматовым[81]. Наиболее раннее появление гипотезы о связи предков новгородцев с западными славянами и заселении ими Приильменья с Балтийского Поморья было отмечено в работе историка М. Т. Каченовского в 1834 году. Эта гипотеза была поддержана А. А. Котляревским, С. А. Гедеоновым, И. Е. Забелиным, Н. М. Петровским. Подобные идеи рассматривали и такие лингвисты, как А. И. Соболевский и А. А. Шахматов, но предположения о родстве западнославянских языков и северо-западных («кривичских») восточнославянских говоров имели достаточно слабое обоснование[25].

В настоящее время гипотеза о западнославянском генезисе древненовгородского диалекта рассматривается такими исследователями, как Г. А. Хабургаев и С. Л. Николаев — данная гипотеза поддерживается не только лингвистами, но и историками и археологами (В. В. Седов, В. Л. Янин). С. Л. Николаев, в частности, утверждает, что гипотеза о существовании единого правосточнославянского языка, из которого обычно постулируют происхождение всех восточнославянских диалектов, не была строго доказана и по сути принята на веру. В свою очередь, кривический диалект, по его мнению, представлял собой особый поздне-праславянский диалект, который входил в единый лингвогеографический ареал вместе с северными западнославянскими диалектами. На территории Руси им реконструируется членение племенного языка кривичей на: псковский диалект, древненовгородский диалект (древненовгородское койне), смоленский диалект, верхневолжский диалект, полоцкий диалект и западный диалект белорусских говоров северной Гродненщины[82][83][84]. Также Г. А. Хабургаев в двух своих монографиях выдвинул положение о западнославянско-новгородском родстве и доказывал формирование древнерусского языка путём конвергенции разнородных славянских диалектов[24][85]. Данные положения в то же время были подвергнуты критике рядом исследователей. Так, например, Ф. П. Филин, полемизируя с Г. А. Хабургаевым, отстаивал факт существования единого восточнославянского праязыка, из которого позднее возникли диалекты древнерусского языка (включая древненовгородский), и считал этот факт неоспоримым[86]. В. Б. Крысько, не настаивая на промежуточном правосточнославянском этапе, полагал, тем не менее, что на основании тождественности либо близкой соотнесённости многих черт древненовгородского диалекта с чертами диалектов остального восточнославянского ареала нельзя отрицать существования общевосточнославянской языковой общности (совокупности достаточно близких друг другу восточнославянских диалектов)[22]. В свою очередь, Х. Шустер-Шевц, поддерживая точку зрения А. А. Шахматова и А. И. Соболевского, утверждал, что особенности древнесевернорусского диалекта Пскова и Новгорода могут быть объяснены тем, что в их основе лежат праславянские диалекты, которые в рамках славянской прародины находились в диалектной зоне, где, помимо диалектов-предшественников позднейшего восточнославянского, присутствовали оказавшие соответствующее влияние диалекты-предшественники лехитского, серболужицкого, а также частично — позднейшего южнославянского[9].

В своей обзорной статье 1986 года по новгородским берестяным грамотам А. А. Зализняк утверждал, что древненовгородский диалект представляет собой обособленный славянский диалект, отличия которого от других восточно-славянских диалектов в ряде случаев восходят к праславянской эпохе. При этом ряд изоглосс, как он полагал, связывают древненовгородский диалект с «западнославянским (особенно севернолехитскими) и/или южнославянскими (особенно со словенским)»[87]. В своем выступлении на X Международном съезде славистов в 1988 году А. А. Зализняк утверждал, что древненовгородский диалект XI—XII веков представлял собой продукт длительного взаимодействия севернокривического и ильмено-словенского диалектов. Соглашаясь отчасти с Г. А. Хабургаевым, он относил севернокривический диалект в северо-западную группу, которая включает в себя польский, северно-лехитский и лужицкие языки. В свою очередь, ильмено-словенский, по его мнению, входит в юго-восточную группу, состоящую из болгарского, сербохорватского, словенского и южных диалектов восточнославянской зоны, в которой ильмено-словенский объединяется по ряду изоглосс со словенским и сербским языками[88]. В работе 1993 года он в очередной раз высказался в пользу включения северно-кривичского в языковую группу — общую для польского, северно-лехитских и лужицкого[89]. Однако в дальнейшем он изменил свою точку зрения. После выхода в 1995 своей монографии «Древненовгородский диалект», А. Зализняк стал утверждать, что в позднепраславянскую эпоху различие между теми или иными племенными говорами было «с прагматической точки зрения ничтожным, взаимная коммуникация не составляла трудностей» и близкие друг другу в языковом отношении диалекты славянских племён образовывали этноязыковой континуум, в котором неоднократные миграции и перегруппировки племён приводили к смешению единого пространства в тех или иных его областях. Это отразилось на многочисленных языковых связях и параллелях не только внутри трёх основных славянских ветвей, но и между идиомами из разных подгрупп. Подобным образом носители древненовгородского и остальных древнерусских диалектов оказались в результате разного рода миграций, приводивших к тем или иным междиалектным контактам, включёнными в длительный процесс совместного развития, который сформировал восточнославянскую общность[90]. Однако, в последних выступлениях А. Зализняк говорит о том, что древненовгородский диалект отличался не только от остальных диалектов Руси, но от всех славянских языков, представляя "собой ветвь, которую следует считать отдельной уже на уровне праславянства", а современный русский язык формировался как конвергенция древненовгородского с остальными древнерусскими диалектами (а не как ветвь разветвляющегося дерева из общего восточнославянского в традиционном представлении)[91].

Наиболее полное описание грамматики древненовгородского идиома в настоящее время дано в работе А. А. Зализняка «Древненовгородский диалект» (1995; 2-е издание, 2004). Проблематике древненовгородского диалекта были посвящены исследования таких учёных, как В. Курашкевич, С. Гжибовский, Я. И. Бьёрнфлатен, В. Вермеер, Д. С. Ворт и других. В последние десятилетия были опубликованы работы А. А. Гиппиуса, посвящённые изучению берестяных грамот; работы В. Б. Крысько, посвящённые в основном тем или иным древненовгородским диалектным особенностям и т. д.

См. также

Примечания
  1. Зализняк, 2004, с. 5—6.
  2. Зализняк, Шевелёва, 2005, с. 444.
  3. Горшкова, 1972, с. 144—146.
  4. Горшкова, 1972, с. 153—154.
  5. Зализняк, Шевелёва, 2005, с. 438.
  6. Зализняк, 2004, с. 5—7.
  7. Зализняк, 2004, с. 56—57, 153—154.
  8. Журавлев А. Ф. Лексико-семантическое моделирование системы славянского языкового родства. Москва: Индрик. 1994. стр. — 191
  9. Шустер-Шевц Х. К вопросу о так называемых праславянских архаизмах в древненовгородском диалекте русского языка Архивная копия от 4 октября 2015 на Wayback Machine // Вопросы языкознания. 1998. № 6. стр. — 9.
  10. Васильев В. Л. Архаическая топонимия Новгородской земли (Древнеславянские деантропонимные образования) // НовГУ имени Ярослава Мудрого. — Великий Новгород, 2005. стр. — 74
  11. Зализняк, Шевелёва, 2005, с. 439—444.
  12. Зализняк А. А. Значение берестяных грамот для истории русского языка // Берестяные грамоты: 50 лет открытия и изучения. — М., 2003. — С. 218—223. (Дата обращения: 30 мая 2014)
  13. Зализняк, Шевелёва, 2005, с. 438—439.
  14. Коряков Ю. Б. Приложение. Карты славянских языков. Славянские языки Восточной Европы в кон. IX — нач. X вв. // Языки мира. Славянские языки. — М.: Academia, 2005. — ISBN 5-87444-216-2.
  15. Карта I. Расселение славянских племён и их соседей в X веке (по материалам археологии) // Диалектологический атлас русского языка. Центр Европейской части СССР]]. Выпуск I: Фонетика / Под ред. Р. И. Аванесова и С. В. Бромлей. — М.: Наука, 1986.
  16. Хабургаев, 2005, с. 418.
  17. Александров В. А., Тишков В. А. Образование русской историко-этнической территории и государственности. Начало русской истории (X—XIV века) // Русские. Монография Института этнологии и антропологии РАН / под ред. В. А. Александрова, И. В. Власовой и Н. С. Полищук. — М.: Наука, 1999. — С. 14. (Дата обращения: 30 мая 2014)
  18. Александров В. А., Тишков В. А. Образование русской историко-этнической территории и государственности. Народные миграции и образование Российского государства (конец XIV — середина XVI века) // Русские. Монография Института этнологии и антропологии РАН / под ред. В. А. Александрова, И. В. Власовой и Н. С. Полищук. — М.: Наука, 1999. — С. 18. (Дата обращения: 30 мая 2014)
  19. Хабургаев, 2005, с. 419.
  20. Зализняк, 2004, с. 6—7.
  21. Иванов В. В. Древнерусский язык // Лингвистический энциклопедический словарь / Главный редактор В. Н. Ярцева. — М.: Советская энциклопедия, 1990. — 685 с. — ISBN 5-85270-031-2.
  22. Крысько, 1998, с. 85.
  23. Иванов В. В. Генеалогическая классификация языков // Лингвистический энциклопедический словарь / Главный редактор В. Н. Ярцева. — М.: Советская энциклопедия, 1990. — 685 с. — ISBN 5-85270-031-2.
  24. Хабургаев Г. А. Этнонимия «Повести временных лет» в связи с задачами реконструкции восточнославянского глоттогенеза. — М.: Изд-во МГУ, 1979. стр. 108—119
  25. Крысько, 1998, с. 75—76.
  26. Крысько, 1998, с. 88—89.
  27. Седов, 1994, с. 9—11.
  28. Зализняк, 2004, с. 6.
  29. Хабургаев, 2005, с. 420.
  30. Хабургаев, 2005, с. 434.
  31. Хабургаев, 2005, с. 434—436.
  32. Зализняк, 2004, с. 7.
  33. Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 230—231.
  34. Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 233—234.
  35. Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 233—235.
  36. Захарова К. Ф., Орлова В. Г. Диалектное членение русского языка. — 2-е изд. — М.: «Едиториал УРСС», 2004. — 88 с. — ISBN 5-354-00917-0.
  37. Бромлей С. В., Булатова Л. Н., Гецова О. Г. и др. Русская диалектология / Под ред. Л. Л. Касаткина. — М.: Academia, 2005. — С. 257. — ISBN 5-7695-2007-8.
  38. Букринская И. А, Кармакова О. Е. и другие. О диалектном членении русского языка: наречия и диалектные зоны. Язык русской деревни. Диалектологический атлас. (Дата обращения: 30 мая 2014)
  39. Горшкова, 1972, с. 146.
  40. Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 282.
  41. Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 445.
  42. Бромлей С. В., Булатова Л. Н., Гецова О. Г. и др. Русская диалектология / Под ред. Л. Л. Касаткина. — М.: Academia, 2005. — С. 250. — ISBN 5-7695-2007-8.
  43. Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 233.
  44. Захарова, Орлова, 2004, с. 85.
  45. Берестяная грамота 155. — 60-е — 90-е гг. XII в., Новгород, раскоп Неревский, усадьба «Е».
  46. Зализняк, 2004, с. 15.
  47. Янин В. Л. Очерки истории средневекового Новгорода. — 2008.
  48. Зализняк, 2004, с. 11.
  49. Зализняк, 2004, с. 38.
  50. Хабургаев, 2005, с. 421—422.
  51. Зализняк, Шевелёва, 2005, с. 439.
  52. Зализняк, Шевелёва, 2005, с. 441.
  53. Зализняк, 2004, с. 39.
  54. Галинская, 2004, с. 43—44.
  55. Иванов В. В. Восточнославянские языки // Лингвистический энциклопедический словарь / Главный редактор В. Н. Ярцева. — М.: Советская энциклопедия, 1990. — 685 с. — ISBN 5-85270-031-2.
  56. Зализняк, Шевелёва, 2005, с. 440—441.
  57. Зализняк, 2004, с. 39—41.
  58. Зализняк, 2004, с. 42—45.
  59. Галинская, 2004, с. 64—65.
  60. Зализняк, 2004, с. 45—47.
  61. Зализняк, 2004, с. 47—49.
  62. Зализняк, 2004, с. 49.
  63. Зализняк, 2004, с. 49—52.
  64. Зализняк, Шевелёва, 2005, с. 440.
  65. Зализняк, 2004, с. 52.
  66. Зализняк, 2004, с. 52—53.
  67. Зализняк, 2004, с. 54.
  68. Зализняк, 2004, с. 54—55.
  69. Зализняк, 2004, с. 55.
  70. Зализняк, 2004, с. 56.
  71. Зализняк, 2004, с. 58.
  72. Зализняк, 2004, с. 61—65.
  73. Горшкова, 1972, с. 6—8.
  74. Горшкова, 1972, с. 10—12.
  75. Захарова, Орлова, Сологуб, Строганова, 1970, с. 3—4.
  76. Крысько, 1998, с. 74.
  77. Горшкова, 1972, с. 14—15.
  78. Горшкова, 1972, с. 18.
  79. Крысько, 1998, с. 74—75.
  80. Горшкова, 1972, с. 6—7.
  81. А. А. Шахматов. Русский язык, его особенности. Вопрос об образовании наречий. Очерк основных моментов развития литературного языка // Очерк современного русского литературного языка. — 5-е изд.. — М.: Книжный дом «Либроком» 5 изд., 2012. — 232 с. — ISBN 978-5-397-02214-9. (Дата обращения: 30 мая 2014)
  82. Николаев С. Л. К истории племенного диалекта кривичей // Советское славяноведение. — М.: «Наука», 1990. — № 4. — С. 62. — ISSN 0132-1366.
  83. Николаев С. Л. Раннее диалектное членение и внешние связи восточнославянских диалектов Архивная копия от 4 октября 2015 на Wayback Machine // Вопросы языкознания, 1994, No 3. стр. 25—26
  84. Крысько, 1998, с. 76.
  85. Хабургаев Г. А. Становление русского языка: Пособие по исторической грамматике. (Для филол. фак. ун-тов и пед. ин-тов). — М.: Высшая школа, 1980. стр. 80—81
  86. Филин, 1980, с. 49—50.
  87. Зализняк А. А. Новгородских берестяных грамотах с лингвистической точки зрения // Янин В. Л., Зализняк А. А. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1977—1983 гг.). М., Наука, 1986, стр. 217—218.
  88. Зализняк А. А. Древненовгородский диалект и проблемы диалектного членения позднего праславянского языка // Толстой И. Н. (отв. ред.) Славянское языкознание: X Международный съезд славистов (София, сентябрь 1988). М.: Наука, 1988. С. 175—176.
  89. Зализняк А. А. К изучению языка берестяных грамот // В. Л. Янин, А. А. Зализняк. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1984—1989 гг.). М., Наука, 1993, стр. — 232
  90. Зализняк, 2004, с. 56—57.
  91. Зализняк А. А. Об истории русского языка. Элементы. Школа «Муми-тролль» (28 июля 2012).

Литература

Ссылки
This article is issued from Wikipedia. The text is licensed under Creative Commons - Attribution - Sharealike. Additional terms may apply for the media files.