Лев Троцкий и политика экономической изоляции

Профессор Мирон Хедлин из Университета штата Огайо считал, что основной целью автора в данной книге («чрезвычайно интересном исследовании политической дискуссии среди коммунистов об экономической политике 1920-х годов»[10]) являлось противостояние ряду исторических мифов, которые окружили программу Троцкого по экономическому развитию страны Советов после Октябрьской революции. Хедлин полагал, что Дэй преуспел в выполнении данной задачи, проделав работу, которая пересматривала ряд важных интерпретаций как личности самого революционера, так и его экономических программ[11], которые часто считались «пророческими»[12][3][13][14][15] (см. Трилогия Дойчера):

Согласно автору, после революции и до 1925 года, отбросив (как не имеющую отношения к текущей ситуации[17]) теорию перманентной революции, Троцкий отдал предпочтение экономической изоляции России — нарком опасался возникновения зависимости от кредитов со стороны капиталистического Запада. Дэю также удалось показать, что даже после того как Троцкий сменил свои экономические воззрения с изоляционистских на интеграционные, революционер по-прежнему не отвергал возможность построения социализма в одной стране: нарком после 1925 года лишь утверждал, что политическая изоляция Советской России не требовало её экономической изоляции; то есть, что для построения социализма в СССР вполне возможно и даже необходимо использование западных технических навыков[11][18][19][20] (см. «Наша революция»[21]).

«Новая экономика» Преображенского (2008)

Более того Дэй считал, что интеграционный план Троцкого, способствовавший сбалансированности между легкой и тяжелой промышленностью, никоим образом не совпадал с концепцией Евгения Преображенского (см. книгу «Новая экономика»). Идея Троцкого заключалась в том, что торговля с Европой подготовит путь для последующего сотрудничества СССР с социалистической Европой, а интеграция советской экономики в общемировую будет способствовать мировой революции. Таким образом, после 1925 года Троцкий утверждал только то, что строительство социализма в отдельной, экономически изолированной стране является невыполнимой задачей: строительство же социализма в единственной стране, участвующей в мировой экономике, было, по версии революционера, вполне осуществимо[22][23]. С этим суждением был согласен и профессор Барух Кней-Пац, писавший, что в «прекрасной» работе Дея основной тезис заключался в том, что противоречия между Сталиным и Троцким не были связаны с социализмом в отдельно взятой стране и перманентной революцией; лидеры большевиков расходились во взглядах по гораздо более непосредственному и практическому вопросу о том, какие конкретные шаги следует предпринять для содействия экономическому подъему и движению в сторону социализма[24] — между экономической изоляцией и экономической интеграцией. Троцкий возражал не социализму в одной стране, а социализму в отдельной стране[25][26][27][28][29][10].

Признавая плодовитость Троцкого как теоретика, Дэй отмечал способность наркома совершать самые глупые политические ошибки в самое неподходящее для этого время. По мнению ряда критиков, Дэю, проанализировавшему как огромное количество опубликованных в 1920-х годах материалов, так и архив Троцкого в библиотеке Гарварда[26][30][31][32], удалось раскрыть и собственные попытки Троцкого создать миф о себе и своих экономических программах. В итоге, по оценке рецензентов, профессор Дэй в своей концентрированной (англ. dense) и хорошо написанной книге бросил вызов историкам 1970-х годов, внеся важный вклад в исследования экономической и политической истории СССР[33][3][34][35][36]. При этом автор иногда чрезмерно подчеркивал влияние идеологии на политические дебаты, пренебрегая более прагматическими (в том числе и личными) политическими соображениями участников дискуссий[30][37]. В частности, Дэй вообще не упоминает «ключевую» дискуссию 1926 года, в рамках которой Троцкий, Зиновьев и Каменев попытались привлечь к ответственности Сталина (за фальсификацию наследия Ленина) и, только призвав на помощь партийную организацию, генеральному секретарю удалось принудить своих критиков к молчанию[14]. Иначе говоря, Дэй следует большевистскому афоризму, что «политика есть самое концентрированное выражение экономики»[6].

Профессор Моше Левин считал, что Дэй предоставил читателям полезный обзор идей Троцкого по экономической политике, но не объяснил отношение Троцкого к нэпу. У Левина создалось впечатление, что первоначально Троцкий принял нэп, чтобы уменьшить собственные политические трения с большинством советских коммунистов; и только впоследствии революционер более позитивно оценил новую экономическую стратегию как таковую. Но данные суждения не были доказаны автором[38][39]. Кроме того, Левин ставил под сомнение утверждение, что Троцкий был сторонником экономической изоляции: нарком никогда не создавал никакой систематической теории изоляции СССР; по версии Левина, он лишь отреагировал на фактическое изолированное состояние единственной страны, в которой установилась диктатура пролетариата[27][35][40].

Профессор Эндрю Дьёрдь отмечал в качестве одного из наиболее интересных моментов в «грустной»[41] книге Дэя описание подхода Троцкого к авторитаризму и милитаризму. Несмотря на то, что сам нарком был «профессиональным гражданским» (англ. professional civilian), он активно настаивал на строгой военной дисциплине: при мобилизации промышленных рабочих РСФСР Троцкий «проповедовал» их перемещение с места на место, публикацию списков дезертиров, создание штрафных подразделений из дезертиров и даже их интернирование в концентрационных лагерях. Таким образом, своей собственной деятельностью в первые годы послереволюционной России Троцкий создал почву для последующего террора 1930-х годов (см. Большой террор)[3][42][43].

Бывшее здание ЦК КПСС (Москва, 2007)

Профессор истории в Калифорнийском университете в Ирвайне Кендалл Бейлс считал вопросы о советской экономической политике двадцатых годов, обсуждавшиеся в монографии Дэя, актуальными и в 1970-х: они помогали пониманию Советского Союза, в частности имевшийся в те годы тенденции к расширению внешней торговли и привлечению инвестиций (освоению технологий). Книга Дэя напоминала, что вопрос об экономической изоляции (или большей интеграции с капиталистической экономикой) существовал с первых дней большевистской революции. Полагая, что Брежнев, как и его коллеги по Политбюро ЦК КПСС, были ли бы потрясены мыслью, что они являются последователями взглядов Троцкого (а не Сталина), Бейлс напоминал о «шквале» переговоров и контрактов с западными и японскими фирмами, шедших и заключавшихся в те годы. Бейлс отмечал, что «волну» книг о диктаторах «освежают» работы, в которых реконструируются идеи проигравших политических оппонентов будущих вождей и раскрываются разнообразные альтернативы, обсуждавшиеся до консолидации диктаторской власти в тех или иных руках[45][46][47]. Кроме того, экономические дебаты о России 1920-х годов имели универсальное значение и как источник теоретических моделей для индустриализации развивающихся стран, для многих из которых Советский Союз являлся «чем-то вроде прототипа». В дискуссии о внешнеэкономической политике Дэй поднял известные вопросы о том, как развивающаяся страна может получить помощь из «передовых капиталистических государств» — в виде технологий, капитала или в рамках обычной торговли — не ставя под угрозу свою политическую и экономическую самостоятельность[14][48].

Профессор Университета Британской Колумбии Пол Маранц отмечал, что Дэй мог бы «расставить свою сеть» немного шире: дабы включить в книгу более подробное обсуждение мыслей Троцкого (и их соотношение с наследием Карла Маркса[14][32]). Маранц добавлял, что Дэй четко поставил свою цель и сумел её творчески воплотить, написав небольшую, лаконичную и крайне полезную книгу для интересующихся историей марксизма, троцкизма, а также СССР и экономикой социализма в целом[40][49][50].

В 1977 году книга профессора Дэя вошла в список «Reading lists in radical political economics»[51].