Жилищное строительство в СССР

Советская жилая архитектура, по мнению искусствоведа В. Э. Хазановой, от романтики проектов 1918—1921 годов перешла к проектам 1920-х годов, в которых на первый план выходили экономия, удовлетворение санитарно-гигиенических требований и утилитаризм. «Техника, экономика и гигиена» — так А. В. Щусев определил «самые верные лозунги» эпохи[25]. Пояснительные записки к проектам новых домов содержали детальные подсчёты материалов, метров и кубометров, рентабельности построек. На первых порах поиски наиболее экономичных решений приводили к малоэтажным деревянным домам[29]. Малоэтажное жильё было преобладающим по объёму проектирования и строительства в 1-й половине 1920-х годов[25]. Однако в массе своей это были не дома рабочих, а усадебная особняковая застройка на средства средних слоёв городского населения[30].

Города-сады ещё до Революции занимали умы российских архитекторов и градостроителей, но реализовывавшиеся тогда проекты были весьма далеки от идей Э. Говарда[31]. Теперь же, после Революции, сторонники идей Э. Говарда прониклись уверенностью, что новые социалистические реалии — благоприятные условия для создания истинных городов-садов[32]. Популярность малоэтажного строительства в эти годы предопределил целый ряд социально-экономических условий: отток населения из городов; стремление в трудные голодные годы обзавестись личным приусадебным хозяйством; устремление капитала нэпманов в индивидуальное пригородное строительство; дефицит стройматериалов, кадров и техники для многоэтажного строительства; на тип складывавшихся рабочих поселений оказало влияние строительство за пределами городов рабочих посёлков электростанций и промышленных предприятий[33][34]. Развёрнутая аргументация в пользу концепции города-сада и индивидуальных усадебных домов содержалась в докладах и статьях членов «Общества городов-садов», в частности В. Н. Семёнова. Он считал, что развитию городов-садов поспособствует относительно низкая степень урбанизации России. По мнению В. Н. Семёнова, города-сады должны были вобрать в себя положительные стороны города и деревни, преодолев тот разрыв между ними, о котором так часто говорилось после Революции. Важным аргументом были санитарно-гигиенические преимущества городов-садов. В этом вопросе проектировщиков поддерживали выступавшие в печати и на совещаниях врачи и гигиенисты: Н. А. Семашко, А. В. Мольков, А. Н. Сысин, И. Г. Гельман, 3. П. Соловьёв, С. А. Гуревич. Подчёркивалось также стремление самих рабочих к индивидуальным усадебным домам[33][35].

Первый Рабочий посёлок в Иванове

Инициатива по строительству советских рабочих посёлков, восходящих к концепции города-сада, исходила от ведомств, органов власти, предприятий и их рабочих, акционерных обществ[36]. Их экономическая модель состояла в следующем. Рабочие фабрики или завода, образовывая кооперативное товарищество, недалеко от этого предприятия возводят посёлок (то есть концепция советского рабочего посёлка характерна наличием промышленного ядра), для чего государство на льготных основаниях предоставляет землю и средства. Товарищество, используя коллективную форму собственности на землю и строения и аккумулируя прибыль предприятия, направляло эту прибыль на развитие посёлка. В дальнейшем члены товарищества могли выкупить у него недвижимость[37].

В советских рабочих посёлках предполагались комфортные индивидуальные дома на одну семью с персональными участками для сада, огорода, разведения живности[38]. Формы обслуживания — обобществлённые; элементы коллективного быта должны были лишить коттеджи «мелкобуржуазного жала». Эти идеи получили отклик и в провинции. Так, в 1925 году редакция «Саратовских известий» упрекала автора статьи о новом жилищном строительстве в том, что он «не затрагивает такого, например, важнейшего вопроса, как необходимость коллективизации быта, без которой не может быть освобождения женщины от кухни и пелёнок»[25]. Реализация проектов далеко не всегда соответствовала замыслам архитекторов: на предназначенных для зелёных насаждений и спортплощадок землях устраивали сараи и помещения для птицы; не в полной мере создавалась инфраструктура обслуживания[39]. Противники концепции города-сада утверждали, что она связана с капитализмом, а индивидуальному жилищу не место в советском обществе, основанному на принципах коллективизма, поскольку коттеджи «будут отрицательно влиять на социальную психологию рабочих, прививать им мелкобуружазную идеологию, формировать из рабочего мелкого хозяина и обывателя»[35][40]. Во многих реализованных проектах строились не коттеджи на одну семью, а квартирные дома. По некоторым данным, большинство в построенных посёлках составляли сильно удешевлённые дома: 2-квартирные 1-этажные дома, лишённые водоснабжения и канализации; на втором месте — 4-квартирные 2-этажные дома. Но на деле даже эти дома оказывались достаточно дорогим жилищем[39]. Например, жители Первого рабочего посёлка в Иванове жаловались, что их квартирная плата выше, чем в соседнем 400-квартирном доме-коммуне[41]. Как и дореволюционные города-сады, советские рабочие посёлки на деле имели массу различий с изначальной концепцией Э. Говарда[40].

Серафимовский участок в Ленинграде

К концу 1920-х годов, оставшись без властной поддержки (по мнению М. Г. Мееровича, индивидуальные дома мешали властям использовать жилище в качестве средства управления людьми)[42], потеряв популярность среди архитекторов и градостроителей[25], а также под влиянием социально-экономических причин (перемещение строительства из пригородов в городские районы на фоне возобновившегося стремительного роста городского населения, неэкономичность индивидуального жилого строительства)[43], усадебная застройка сошла на нет. Постепенно её вытесняли сначала блокированные дома, а затем многоквартирные секционные дома и дома-коммуны[43]. Переходный характер от поселковой застройки к многоэтажным жилым комплексам имела, например, коммунальная 2-этажная застройка в районе Красной Пресни в Москве с палисадниками и участками для огородов[44].

Квартиры секционных домов состояли из двух-трёх (очень редко четырёх) комнат[25]. Одни из первых городских жилых комплексов для рабочих, состоящих из секционных домов, созданы в Ленинграде (его жилой фонд сократился во время войны на 17 % и пострадал от наводнения 1924 года): Крыловский и Серафимовский участки Московско-Нарвского района (трёх-, четырёхэтажные дома) и Палевский жилмассив (двух-, трёхэтажные дома). В задании на их проектирование требовалось «не задаваться какими-либо утопическими планами создания типа построек, которые будут резко отличаться от существующих жилых домов». Постепенно этажность проектировавшихся домов возрастала. В Москве в 1928 году уже проектировали 6-этажные дома[43], хотя гигиенисты тогда настаивали на 3-4 этажной застройке[39]. Распространённым в 1920-е годы типом жилья были «дома переходного типа» от традиционных секционных квартирных домов к домам-коммунам. В них наряду с семейными квартирами предусматривались минимальные жилые ячейки и частичное обобществление домашнего хозяйства. Но многих архитекторов и такое традиционное жильё не удовлетворяло. «Недостаточно класть заплаты на старое, перестраивать и приспосабливать существующее, идя путём полумер», — писал И. А. Фомин[25].

Дом-коммуна «Культурная революция» в Нижнем Новгороде

Дом-коммуна на улице Орджоникидзе в Москве

Создание нового типа жилья требовало поиска ответов на труднейшие вопросы о жизни человека: характере семьи и её будущем, о собственности, о будущем бытовом укладе. Теоретики и практики первых послереволюционных лет, как и утописты прошлого (например, Ш. Фурье), видели в домах-коммунах основу будущего коммунистического быта. Дома-коммуны, по их мнению, должны были способствовать «товарищескому сближению всех в них живущих». Общие прачечные, кухни, столовые, детские, домовые клубы и гостинные должны были быть устроены по последнему слову науки и освободить от бытовой «обывательщины» жильцов дома-коммуны, живущих в уютных снабжённых водой и электричеством комнатах, придущих на смену семейным квартирам. Комнаты могли быть рассчитаны как на одного, так и на нескольких человек. В радикальных вариантах индивидуализацию жильцов видели только в отдыхе и сне[25]. Программа нового типа жилища вырабатывалась в ходе изучения опыта организации рабочих и молодёжных коммун в старых домах. Существенную роль в этом процессе сыграли экспериментальные и конкурсные проекты. Первые прообразы домов-коммун можно увидеть в проектах 1919—1920 годов (это работы Н. А. Ладовского, В. Ф. Кринского и Г. М. Maпу в Живскульптархе, а также вышеупомянутые временные жилища рабочих)[45][25]. Затем был проект К. С. Мельникова, созданный в рамках конкурса 1922—1923 годов на разработку двух показательных жилых кварталов для рабочих в Москве. В нём уже выявлены такие характерные черты будущих домов-коммун, как развитая коммунальная часть (включающая секторы питания, культурного отдыха, воспитания детей, хозяйственно-бытовой), жилые корпуса с ячейками для одиноких (без кухонь и других подсобных помещений), крытые переходы, соединяющие жилые и коммунальные корпуса, а также современно решённый облик здания в духе архитектуры советского авангарда[43]. В 1925 году Моссовет объявил конкурс на проект коммунального дома в Москве, рассчитанного на 750—800 человек. Предполагалось, что 10 % из них — одинокие люди, 30 % — бездетные семьи, 60 % — семьи из 3-5 человек. Население дома обслуживалось общей столовой, которая должна была одновременно служить местом общих собраний. Культурно-досуговая функция была представлена библиотекой-читальней и клубом. Детский сад и ясли располагались на первом этаже и удобно сообщались с детской площадкой во дворе дома. В доме проектировалась прачечная. В программе конкурса из семейных квартир исключались кухни. Только небольшие разогревательные плиты на этажах служили для приготовления пищи детям и больным. Отказ от индивидуального питания — характерная тенденция тех лет, хотя здесь сказалась и дороговизна индивидуальных кухонь, для оборудования которых в массовом строительстве было затруднительно использовать газ или электричество[25].

Во 2-й половине 1920-х — начале 1930-х годов велось проектирование и строительство домов-коммун в разных частях Советского Союза и для разных слоёв населения[45][25]. После того, как в 1928 году жилищной кооперации разрешили 5 % средств, ассигнованных на строительство, тратить на постройку культурно-бытовых учреждений, кооперативы стали массово заказывать архитекторам дома с развитой общественной частью («дома переходного типа» и дома-коммуны). Кооперативы как бы приняли эстафету от бытовых коммун периода военного коммунизма в области внедрения в быт коллективистских начал[46]. К этому времени в проектной мысли уже возобладали крайне левые устремления по обобществлению быта[25]. Но в полной мере реализоваться в домах-коммунах им было не суждено. Острая жилищная нужда приводила к тому, что они заселялись с превышением проектных значений, а из-за нарушений условий их нормального функционирования (коммунальные учреждения не работали, общественные помещения отводились под жильё, предназначенные для одиноких и малосемейных корпуса заселялись семьями с детьми и т. д.) о комфортной жизни в большинстве таких домов не могло быть и речи. Кроме того, были переоценены сами перспективы коммунальной жизни. Архитекторы и социологи расширительно трактовали нравы и бытовой уклад молодёжных коммун 1920-х годов как ростки нового быта. На деле эти коммуны носили временный характер, они существовали, пока молодые люди учатся и ещё не обзавелись семьями[45][47]. Проекты коммунальных домов стали всё чаще подвергаться критике населения и профессионального сообщества. Говорилось, что дома-коммуны — это «забегание вперёд» (жильцы совсем не спешили обобществлять свою частную жизнь), обращалось внимание на неэкономичность проектов с непомерно разросшейся общественной частью (хотя некоторые проекты без индивидуальных квартир своими расчётами демонстрировали экономическую рентабельность в сравнении с обычными жилыми домами, к 1931 году комиссии по отбору типовых проектов не могли выбрать ни одного в качестве типового, где стоимость строительства по экономическим показателям была бы меньшей или хотя бы равной стоимости обычных квартирных домов)[46][45][48]. По словам С. О. Хан-Магомедова, ни один из социально-бытовых и типологических экспериментов в архитектуре 1920-х годов, ни в домах-коммунах, ни в «домах переходного типа», не был доведён до конца «ни в части проверки экономический целесообразности малометражных квартир, ни в части организации коммунального обслуживания жителей домов, ни в части применения новой строительной техники»[49]. О реальной практике внедрения обобществлённого быта в Доме-коммуне инженеров и писателей, шуточно прозваном «слеза социализма», вспоминала поэтесса и писательница О. Ф. Берггольц[46]:

Мы, группа молодых (очень молодых!) инженеров и писателей, на паях выстроили его в самом начале тридцатых годов в порядке категорической борьбы со «старым бытом» (кухня и пеленки!), поэтому ни в одной квартире не было не только кухонь, но даже уголка для стряпни. Не было даже передних с вешалками — вешалка тоже была общая, внизу, и там же, в первом этаже, была общая детская комната и общая комната отдыха: еще на предварительных собраниях отдыхать мы решили только коллективно, без всякого индивидуализма. Мы вселялись в наш дом с энтузиазмом, восторженно сдавали в общую кухню продовольственные карточки и «отжившую» кухонную индивидуальную посуду — хватит, от стряпни раскрепостились, — создали сразу огромное количество комиссий и «троек»… И вот, через некоторое время, не более чем года через два, когда отменили карточки, когда мы повзрослели, мы обнаружили, что изрядно поторопились и обобществили свой быт настолько, что не оставили себе плацдармов даже для тактического отступления… кроме подоконников; на них-то первые «отступники» и начали стряпать то, что им нравилось, — общая столовая была уже не в силах удовлетворить разнообразные вкусы обитателей дома. С пеленками же, которых в доме становилось почему-то все больше, был просто ужас: сушить их было негде!
<…>
Нет, мы не отдадим нашего дома. Мы любим его. Не за удобства, да их и немного — неудобств куда больше! Мы любим его просто так, потому что он наш, часть нашей жизни, нашей мечты, наших дерзаний, пусть не всегда продуманных, но всегда искренних.

— Берггольц О. Ф. Дневные звёзды. — М., 1967. — С. 43—45.

Жилищно-строительный заем Моссовета. 1924 г.

Процесс перехода жилья в собственность государства в годы Гражданской войны шёл медленно. Например, в Москве на начало 1919 года из 28 тысяч домов в собственность государства перешло всего 4,5 тысяч. Власти признавали, что муниципализация всего жилого фонда оказалась им не по силам[1]. К началу нэпа политика «жилищного передела» была фактически свёрнута. С 1921 года стартовала «новая жилищная политика». Жилая площадь в основной своей массе демуниципализировалась: возвращена прежним хозяевам или передана новым. Возможности института государственного обеспечения жильём были ограничены[14][17]. Восстановлено взимание квартплаты с рабочих[10].

С окончанием войны и улучшением экономических условий возросли объёмы ввода жилья. С принятием в 1922 году закона «О праве застройки» всё большую долю в нём занимает частное строительство. В середине 1920-х годов 70-80 % жилья возводилось частным путём. В 1924 году был законодательно признан уже сформировавшийся институт кооперативной собственности в виде жилищных товариществ. Установлено три вида товариществ: жилищно-арендные кооперативные товарищества (ЖАКТы), создаваемые для эксплуатации муниципализированных домовладений; рабочие жилищностроительные кооперативные товарищества (РЖСКТ) по сооружению новых и восстановлению разрушенных домов; общегражданские жилищно-строительные кооперативные товарищества (ЖСКТ), куда входили группы кустарей, ремесленников и мелкой буржуазии, лица свободных профессий, квалифицированные служащие, то есть группы населения, имевшие возможность строить жильё на собственные средства. По замыслу сторонников создания товариществ, они должны были не только смягчить жилищный кризис, но и «с одной стороны, воспитывать в людях чувство хозяина и развивать опыт самоуправления, а с другой — эксплуатировать жильё на принципах самоокупаемости»[14]. Данные свидетельствуют об относительном комфорте проживания в кооперативных домах[50].

В целях стимулирования роста жилищного строительства был создан Центральный банк кредитования коммунального и жилищного строительства (Цекомбанк) и сеть местных коммунальных банков. Помощь властей индивидуальному застройщику отчасти была продиктована необходимостью прекратить самозахват городских и пригородных земель для индивидуального строительства[51]. В конце 1920-х — начале 1930-х практиковались «самоуплотнения», когда по велению местного начальства квартира превращалась в коммуналку. Тогда же вновь активизировалась муниципализация жилья и выселение нетрудовых элементов, в том числе нэпманов и священнослужителей[7][52].

Согласно официальной статистике, новое строительство, достройка и восстановление составили в 1923 году — 1,08 млн м², в 1924 году — 1,2 млн м², в 1925 году — 1,85 млн м² (по другим данным, более 3 млн м²[15]), в 1926 году — 3,23 млн м², в 1928 году — 4,89 млн м² жилой площади[1]. В 1924 году показатель средней жилой площади на городского жителя составлял 5,8 м². В июле 1926 года Пленум ЦК ВКП(б) в своём постановлении указал, что всё более усиливающийся жилищный кризис задерживает развитие промышленности, препятствуя вовлечению в производство новых рабочих[51]. В том же году данные переписи населения показали, что в среднем на одного человека в стране приходилось 5,9 м² (на рабочего — 4,9 м², на служащего — 6,9 м², на прочих граждан — по 6,1 м²[14]), в Москве — 5,2 м², в провинциальных городах — 6,3 м², совсем тяжёлой была ситуация в фабричных центрах — на одного жителя там приходилось 1,5-4,5 м²[1]. Для провинциальных городов в 1926 году установили норму в 6,3 м² минимальной жилой площади на человека[16]. К 1928 году средняя жилищная норма по СССР упала до 5,53 м². Возможно, это стало одной из причин выхода в том же году постановления «О мерах поощрения строительства жилищ за счёт частного капитала»[7].

За 1923—1925 годы в городах и посёлках городского типа построено почти 5,5 млн м² жилья[55]. По данным, приводимым Ю. С. Яраловым, с 1923 по 1927 годы, в СССР было построено более 12,5 млн м² жилой площади[56]. В учебнике «История советской архитектуры (1917—1954 гг.)» сказано, что за 1928 год было построено свыше 1 млн м² жилой площади (главным образом малоэтажные дома)[57].

Хотя властью были отринуты некоторые идеи «урбанистов», всё-таки их позиции в гораздо большей степени сходились с концепцией расселения, сформулированной властью, нежели позиции «дезурбанистов» и членов АРУ. Расселенческая политика власти в период индустриализации отдавала приоритет развитию неосвоенных территорий, где должна была быть создана крупная промышленность. А при ней — «новостройки», то есть соцгорода на 40-100 тысяч человек и соцпосёлки. Соцгорода должны были стать новыми хозяйственными центрами осваиваемых территорий; отрываемые от земли крестьяне служили материалом для формирования индустриального пролетариата соцгородов и соцпосёлков; жилище коммунального заселения выступало «предметом распределения» — средством упорядочивания миграций трудовых ресурсов. Существующие же города предлагалось реконструировать[59].

Концептуальные представления о соцгороде основывались на идее «искусственно-технической» организации процессов функционирования поселений. Труд, быт, отдых в них должны были быть организуемы целенаправленно, на основе научных знаний и расчётов так, чтобы сформировать новые типы межличностных отношений и исключить любые неконтролируемые процессы жизнедеятельности. То есть соцгород виделся своего рода «одним большим сложным производством»[61]. По мнению Д. С. Хмельницкого, концепция соцгорода, изложенная Л. М. Сабсовичем, скорее напоминала лагерную систему, где личное пространство сведено к минимуму[21]. В 1929 — начале 1930-х в стране прошла череда конкурсов на проектирование соцгородов Магнитогорска, Нижнего Новгорода (Автострой), Коминтерновска, Кузнецка, Чарджуя, Челябинска и других. Во всех программах-заданиях этих конкурсов поначалу предписывалось проектировать «жилкоммуны» «на основе полного обобществления культурно-просветительной и бытовой жизни». «Жилкоммуны» понимались как комплекс корпусов, рассчитанный на 1-5 тысяч человек. Эти корпуса включали в себя жилые ячейки — спальные помещения площадью 7-9 м² для одиноких или 2-3 человек, где можно было разместить минимальный набор мебель (в том числе трансформируемой) и умывальник. Для коллективного времяпрепровождения предусматривались спортзалы, помещения для занятий, библиотеки-читальни. Кроме того, необходимы были различные бытовые службы, хозяйственный центр с продажей товаров, информационно-обслуживающий центр, бытовой центр. Воспитание детей на коллективных началах должно было вестись в яслях, детских садах и интернатах. Постановлением «О работе по перестройке быта» в 1930 году идеи домов-коммун и проекты перепланировки городов были раскритикованы, а предложения немедленного и радикального обобществления всех сторон быта перестали поддерживаться правительством. Они были объявлены утопическими и вредными «левацкими загибами», так как привели бы к «громадной растрате средств и жестокой дискредитации самой идеи социалистического переустройства быта». Практика «обобществления быта» была заменена понятием «общественное обслуживание», а в конкурсных программах на проектирование «жилкоммуны» заменены термином «жилкомбинат» — под ним понимался не комплекс корпусов, соединённых переходами, а отдельные дома, сгруппированные близ объектов обслуживания, то есть по сути жилой квартал[62][63]. Н. А. Милютин в 1931 году в статье «Основные вопросы жилищно-бытового строительства СССР» призвал к проектированию домов переходного типа[19].

В проектировании соцгородов-новостроек принимало участие практически всё архитектурное сообщество страны, а также множество иностранных специалистов левых убеждений, среди которых были Э. Май, Х. Майер. Но эффективность работы проектировщиков оказалась невысокой: как пишет М. Г. Меерович, «проекты, в рамках сложившейся на тот момент общегосударственной системы проектно-строительного дела, были слишком оторваны от реалий осуществления строительной деятельности на местах»[64].

Типология и количество жилья регулировались властью. Для программ на проектирование соцгородов и рабочих посёлков первой пятилетки характерно следующее соотношение типов жилья[65][66]:

• 70-80 % — секционные дома для семейных (коммунальное жилище покомнатно-посемейного заселения или дома с посемейно-поквартирным заселением)
• 15-20 % — общежития для одиноких (казармы, бараки, дома-коммуны)
• иногда 2-5 % составляло жильё повышенной повышенной комфортности (коттеджи, блокированные дома)

Памятник первой палатке Магнитогорска, на котором высечены стихи поэта-рабочего Б. А. Ручьёва:

  Мы жили в палатке с зелёным оконцем,
  Промытой дождями, просушенной солнцем,
  Да жгли у дверей золотые костры
  На рыжих каменьях Магнитной горы.

Нормативно специальные зоны для индивидуального жилища при проектировании городов были запрещены в 1929 году постановлением ЭКОСО РСФСР «Правила и нормы застройки населённых мест, проектирования и возведения зданий и сооружений», что было довольно уникальным случаем в практике мирового градостроительства. Но на деле частное индивидуальное жилищное строительство в соцгородах-новостройках и на перефирии старых городов никуда не исчезло. В условиях острейшего жилищного кризиса власть была вынуждена закрывать на него глаза. Кроме того, власти сами предусматривали строительство для иностранных специалистов и советского партийно-административного начальства коттеджей и кирпичных или деревянных квартирных домов улучшенной планировки. Обычно они группировались в отдельные зоны[67].

В условиях ускоренной индустриализации страны однозначный приоритет отдавался промышленному строительству, а жилищное и культурно-бытовое строительство получало минимальные инвестиции. Результатом этого стала предельная экономия на материалах, удешевление и упрощение проектов, малые объёмы ввода жилья. Переориентация с романтических конкурсных проектов городов будущего на реальные планировочные решения тесных коммуналок без удобств проходила тяжело для профессионального менталитета архитектора[67]. Неожиданным столкновение с реальностью стало и для ведомственного начальства, полагавшего, что для труженников новых предприятий будут возводится комфортные поселения-сады. Оказалось, что ни денег, ни ресурсов, ни времени на подобное строительство у них нет. Излишняя растрата ресурсов на жильё пресекалась сотрудниками ОГПУ.

Приезжавшие на стройки индустриализации первые жители соцгородов (до 25 % из них составляли осуждённые[68], значительную долю составляли вчерашние крестьяне[69]) поначалу селились во временных жилищах: бараках, балаганах, шатрах, юртах, хижинах, палатках, полуземлянках, землянках. В условиях нехватки жилья эти «кратковременные» жилища, какими они представлялись в советской историографии, существовали годами. Бараки — самый распространённый тип жилья новых поселений в 1930-е годы. Они были соломитовыми (камышитовыми), «дуковыми» (что это такое, не выяснено), деревянными (дощатыми, фанерными, щитовыми), каменными. Как правило, это были одноэтажные здания коридорного типа. Отличившиеся труженники с семьями получали места в семейных бараках с изолированными помещениями, порой имевшими отдельные входы. В отдельных строениях между бараками располагались туалеты с выгребными ямами, будки для хранения дров, углей, разведения птицы. Питались рабочие за длинными деревянными столами в столовых при бараках. Мылись в общественных банях. Бараки возводили дирекции промышленных предприятий, заселяя туда своих рабочих. В дальнейшем основная часть жилого фонда советских моногородов находилась в руках предприятий. Более простые жилища, такие как землянки, юрты, возводились «самостроем». Самовольно и беспорядочно[70]. Они образовывали целые посёлки, прозванные «нахаловками».

Одни из первых бараков спецпереселенцев в Магнитогорске. 1932 г.

Внутри одного из бараков в Магнитогорске. 1933 г.

Постепенно жители соцгородов переселялись в более комфортное и капитальное жильё. Прежде всего в него заселяли передовиков производства[71]. На качестве этих домов тоже сказалась экономия. Изначально многие проекты секционных домов предусматривали посемейно-поквартирное заселение. Но под нажимом администраций градообразующих предприятий их проекты сдвигалась в сторону коммунального быта с преобладающим покомнатно-посемейным заселением[66]. В 1930 году Президиум ВСНХ СССР запретил использование в жилых и общественных зданиях профилированного железа, стальных и железобетонных каркасов и перекрытий. Каркасы в проектах заменяли на несущие стены из кирпича. Жильё в соцгороде ЧТЗ в Челябинске пришлось строить из местных материалов, 2-этажные дома были облегчённой конструкции, с печным отоплением и уличным водопроводом с водоколонками. В Магнитогорске велось строительство глиняно-деревянных и глинобитных 1-2-этажных домов[72]. А капитальные дома там, предполагавшие наличие санузлов и кухонь, нередко сдавались в эксплуатацию без ванн, унитазов, кухонь, а в некоторых случаях даже без перегородок и труб отопления[73]:

Поднявшись по деревянной (своеобразное облегчение строительства) лестнице, люди попадали в огромные залы, занимавшие целый этаж. Там они ставили свои топчаны, привезённые из бараков, складывали «буржуйки», выводили трубы в окно, и начинали жить…

— ГАРФ. Ф. Р-7952. Оп. 5. «Документы по истории фабрик и заводов Урала и Сибири». Д. 361. «Ивич: „Строительство города“»

Экономия на материалах привела к постоянным протечкам крыш и водопроводных труб, просадкам фундаментов[71]. Затягивалось строительство объектов соцкультбыта[72].

Таким образом, фактически созданная типология жилья соцгородов оказалась сильно отличной от предложений конкурсных проектов. Например, в Магнитогорске в конце 1930-х годов она представляла собой следующее[69]:

• 50 % — «временное жильё» (бараки)
• 25 % — землянки
• 15 % — трёх-, пятиэтажные дома с покомнатно-посемейными коммуналками (по 3-4 человека в комнате)
• 8 % — самострой «нахаловок»
• 2 % — коттеджи обособленного посёлка Берёзки для высшего начальства и крупных специалистов, а также центральная гостиница

Жилой дом на Моховой в Москве

1930-е годы в архитектуре ознаменовались отходом от авангардной архитектуры. В 1932 году, объявляя результаты конкурса на проект Дворца Советов, Совет строительства Дворца при Президиуме ЦИК СССР отметил, что «поиски должны быть направлены к использованию как новых, так и лучших приёмов» классической архитектуры. После этого советские архитекторы стали массово переходить на позиции ретроспективизма. Внешне это выглядело как естественный процесс эволюции взглядов, хотя, конечно, он происходил не без вмешательства властей страны и довольно болезненно для архитекторов-авангардистов. «Гвоздём в гроб конструктивизма» стал творческий манифест И. В. Жолтовского — жилой дом на Моховой для сотрудников Моссовета, построенный в 1934 году. Проекты в духе авангардной архитектуры к этому времени были запрещены.

По мнению В. З. Паперного, в 1-й половине XX века советский тип жилого помещения прошёл эволюцию от воплощения идеалов коллективного до индивидуального быта, водоразделом между которыми стала смена архитектурных приоритетов в начале 1930-х[74].

К концу 1930-х годов новое жильё негласно разделилось на элитное и рядовое коммунального заселения[19]. Появившиеся в 1930-е годы многоквартирные секционные «сталинки», названные так по имени И. В. Сталина, преподносились как дома, которые со временем станут «штучными дворцами для рабочих». Но значительная доля этих домов в действительности была элитным жильём номенклатурных работников, представителей технической и творческой интеллигенции. Они имели высокие потолки, хорошую планировку с кабинетами, детскими, библиотеками, большими кухнями, раздельными санузлами и подсобными помещениями. Отдельные 20 м² полагались[19] научным работникам. А для рядовых рабочих советских городов строились предназначавшиеся под коммунальное заселение дома, лишённые богатого декоративного убранства. В старых городах материально-технические условия строительства были лучше, чем в соцгородах-новостройках. Но и там, и там жилища рабочих уступали элитным домам в метраже и по степени удобств. Как правило, они формировали целые районы на окраинах городов. Как и в соцгородах и соцпосёлках, зачастую это были бараки. Бараки существовали даже в Москве. И, несмотря на запрет Моссовета 1934 года о запрете строительства бараков в городе, к 1938 году их количество даже выросло с 5 до 5,2 тысяч. Плохие жилищные условия отчасти компенсировались его дешевизной. В 1932—1933 годах у семей рабочих на жильё уходило всего 4-5 % расходов семьи. Но затем был взят курс на полную самоокупаемость жилья[75][16][76][77].

Строительство домов Судостроя (ныне Северодвинск). 1938 г.

Жильё и его распределение использовались как средство привязывания рабочего к производству. В 1931 году принят закон, по которому работники, нарушившие трудовую дисциплину, теряли право на жильё от своего предприятия[14]. Постановление ЦИК и СНК СССР от 17 октября 1937 года «О сохранении жилищного фонда и улучшении жилищного хозяйства в городах» возлагало управление всем государственным жилищным фондом на местные советы, предприятия и учреждения[16]. В сталинскую эпоху частное жилищное строительство было подорвано. В 1931 году введён запрет на частное проектирование. На первый план выдвинулось сначала кооперативное строительство. По сведениям Центрожилсоюза РСФСР, в 838 районных кооперативных товариществах в 1935 году не были вселены 50,7 % пайщиков, треть которых полностью оплатили довъездовский пай. Такая неэффективность вызвала отток людей из кооперативов. Удельный вес кооперации в общем жилом строительстве снизился с 25 % в 1929 году до 3,9 % к 1935 году. А в 1937 году жилищная кооперация была окончательно ликвидирована. Пришедшее ей на смену ведомственное строительство тоже имело существенные недостатки. Вскоре после постройки дома оказывались лишь юридически связанными с ведомством или предприятием. Они заселялись лицами, потерявшими связь с ведомством. Попытки их выселения обычно были безнадёжны. Нарком коммунального хозяйства Н. П. Комаров сообщал во ВЦИК о неудовлетворительном ведении хозяйства в домах, принадлежащих промышленности, и недостаточном вводе жилья вследствие недовыполнении плановых заданий. В 1940 году началась борьба с самовольным строительством в городах, рабочих, курортных и дачных посёлках. Лишившись возможности улучшать свои жилищные условия самостоятельно, граждане стали зависимыми от скромных бюджетов местных органов власти и предприятий[7][16].

В 1930-е годы деревня впервые столкнулась с уплотнением. Это было временное явление эпохи коллективизации, когда рабочие крупных промышленных предприятий («двадцатипятитысячники») были отправлены на помощь колхозному строительству[74].

Жилищное строительство не поспевало за стремительным ростом населения городов, вызванным индустриализацией. В довоенный период шло абсолютное уменьшение жилого фонда и ухудшение санитарно-гигиенических условий[14]. Если в 1930 году в Москве средняя норма жилой площади составляла 5,5 м² на человека, то к 1940 году она сократилась почти до 4 м²[7]. Особенно катастрофическая ситуация была в соцгородах-новостройках. В коммунальные жилища там заселяли, исходя из «голодной» нормы в 3-5 м² жилой площади на человека, а иногда и ещё плотнее[78]. В Донбассе в середине 1930-х годов 40 % рабочих имели менее 2 м² жилой площади[7]. Городское население, по переписи 1939 года, составляло 56,1 млн человек. На каждого из них приходилось в разных городах в среднем от 4,5 до 8 м²[16]. К 1940 году городской жилищный фонд СССР насчитывал 421 млн м² общей площади[6] или (по другим данным) — 167,2 м² жилой площади[79].

Бо́льшую часть жилищного фонда составляло различное коммунальное жильё — «коммуналки», уже ставшие привычным атрибутом советского города[16]. Теснота жизни в них в 1-й половине XX века не особо снижала социального энтузиазма поколений строителей социализма. Исследовательница советского жилья Т. П. Хлынина считает, что жилищная политика населением СССР лишь изредка воспринималась наказанием[74], какой она предстаёт в работах М. Г. Мееровича[80]. На качестве жизни сказывалась значительная изношенность жилья. Особенно изношен был частный жилой фонд, составлявший 35 % городского жилья в 1936 году. При минимальной потребности в кредите на ремонт этого фонда в 60 млн рублей в год, Цекомбанк на 1936 год выделил всего 10 млн рублей[7].

Что касается деревни, где традиционно каждая семья имела свой дом, она в гораздо меньшей степени испытывала жилищную нужду[74].

Официальная статистика сообщала, что во время войны[88]:

более 1700 городов и поселков оказались разрушенными, уничтожено около 70 миллионов квадратных метров жилой площади, свыше 25 миллионов человек полностью лишились крова. В трудных условиях военного времени было построено и восстановлено жилых домов общей площадью около 50 миллионов квадратных метров.

— Постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР от 31 июля 1957 г. № 931 «О развитии жилищного строительства в СССР»

Секретная «Справка ЦСУ СССР Л. M. Кагановичу о состоянии городского жилищного фонда в 1940—1952 гг.» сообщала, что обобществлённый жилищный фонд (жилищный фонд государственных, кооперативных и общественных учреждений, предприятий и организаций) составил[79]:

То есть уже к концу 1940-х годов был достигнут довоенный уровень жилой площади. Но составитель справки отмечал, что рост жилого фонда не успевает удовлетворять потребности населения в жилье, из-за значительного прироста городского населения. Средний размер жилой площади на 1 постоянно проживающего в городах и рабочих поселках на 1 января 1953 года в обобществлённом фонде составлял 5,6 м², в том числе на одного постоянно проживающего в домах местных советов — 6,0 м² и в домах министерств и ведомств — 5,3 м². С учётом временно проживающих и непрописанных обеспеченность жилой площадью в действительности значительно ниже. Средняя обеспеченность жилой площадью в 1952 году осталась на уровне 1950 года и незначительно превысила уровень 1940 года. В некоторых городах в 1952 году (Куйбышев, Молотов, Челябинск, Новосибирск) обеспеченность жилой площадью была ниже 5 м². Впрочем, по мнению Д. С. Хмельницкого, данные по жилой площади на человека в справке завышены до полутора раз. Кроме того, в справке приведены данные о том, какую долю в общем городском жилом фонде занимают бараки (в 1952 году — 18 млн м², рост к 1940 году — 144 %). В целом справка показывает, что ситуация с жильём в СССР за 1930—1940-е годы ухудшилась. В частности, жилая площадь советских городов в 1940 году оказывается практически равной жилой площади 1929 года (166 млн м²). Это значит, что новое строительство последних десятилетий едва покрывало утрату жилого фонда[79][89].

Каркасно-панельный дом архитектора Посохина. Москва. ул. Куусинена, 11

Тем временем продолжалось совершенствование конструкций панельных домов, был учтён опыт строительства бескаркасных панельных домов в Магнитогорске. В 1955 году в Ленинграде в Щемиловке (ул. Полярников, 10) был выстроен опытный жилой 5-этажный двухсекционный бескаркасный панельный дом (Ленпроект, архитектор А. Васильев и инженер З. Каплун) с продольными несущими стенами. Наружные стены из шлакобетонных панелей размером на комнату были облицованы шлифованными плитками гипсового камня. Высота потолков — 3 метра[100]. Рядом в 1956—1958 годах выстроено два квартала панельных домов. Проекты разработаны коллективом института Ленпроект (архитекторы Е. Левинсон, Д. Гольдгор, Г. Александров, А. Шприц, И. Райлян, И. Тевьян и А. Аланнэ). Макет одного из кварталов демонстрировался на Международной выставке в Брюсселе и получил премию на конкурсе лучших строек РСФСР[112][113].

В Москве коллектив во главе с архитектором Н. А. Остерманом и инженером Г. Кузнецовым в 1955 году выстроили семиэтажный бескаркасный крупнопанельный дом на Октябрьском Поле (ул. Маршала Бирюзова, 7). А в 1954—1957 годах коллектив Посохина возвёл дома на Песчаных улицах. Это был первый опыт в СССР по созданию каркасно-панельных домов высотой 6-10 этажей. В них уже было заметно меньше архитектурных «излишеств». Бескаркасная конструкция дома на Октябрьском Поле имела множество недостатков в сравнении с домами Посохина и Мндоянца, но всё же благодаря экономичности и гибкости планировки будущее оказалось именно за ней[100][96].

Участок под строительство экспериментальных домов, которые можно назвать первыми хрущёвками, был отведён близ подмосковной деревни Черёмушки. Новый район получил название Новые Черёмушки, а участок экспериментальных домов стал его 9-м кварталом. Строительство началось в 1956 году при участии инженера Лагутенко и архитекторов Остермана, С. Лященко, Г. Павлова. 16 4-этажных домов возводились с применением разных технологий: были и блочными, и панельными, имели в основном по четыре подъезда и были расставлены в соответствии с тщательно продуманным планом специалистов по озеленению и ландшафтных архитекторов. В этих проектах архитекторы ещё пытались вносить в оформление уникальные элементы. Например, на улице Гримау хрущёвки увенчаны плитами с цветочным орнаментом. В 1957 году в дома заселились первые жильцы[114][110][96]. Во многих городах страны первые районы, застроенные хрущёвками, тоже прозвали Черёмушками[106].

Встала задача поставить метод бескаркасного панельного домостроения на поток. В её решении принимал участие в том числе и завоевавший доверие Хрущёва Посохин. Его коллектив опирался на удачный французский опыт. В 1948 году во Франции была запатентована система панельного домостроения инженера Раймона Камю (Raymond Camus), прозванная Camus system. Она применялась при строительстве новых домов во время реконструкции Гавра после войны по проекту О. Перре и стала широко известной по всему миру. В 1959 году советская делегация, в числе которой были специалисты в области строительства и Хрущёв, посетила Гавр и осмотрела панельные дома. В это время Камю уже имел контакты с СССР. Он по приглашению советской стороны несколько раз приезжал в Москву, с ним был подписан контракт на поставку в СССР линии по производству панелей, была куплена лицензия на систему по массовому производству железобетонных изделий, которая была переработана советскими инженерами. По сравнению с французскими домами хрущёвки были упрощены до крайности[96][115][116].

Наиболее удачные дома московских Новых Черёмушек легли в основу одной из первых массовых серий хрущёвок — К-7 из каркасных панелей, разработанная Лагутенко. Она была отобрана для массового производства по итогам конкурса лично Хрущёвым[111]. Достоинство К-7 было в дешевизне и простоте. Зато он был предельно прост для изготовителей, конструкции монтировались «без раствора» в рекордные сроки: 12 рабочих дней[96].

• 
  К-7. Москва.
• 
  1-335. Санкт-Петербург
• 
  1-464. Солигорск
• 
  1-506Э. Санкт-Петербург
• 
  1-507. Санкт-Петербург
• 
  II-32 с малогабаритными квартирами. Москва.
• 
  1-515/5. Москва
• 
  1-510. Москва
• 
  1-447. Томск

Помимо К-7 ещё одной ранней серией панельных домов стала 1-506, которая возводилась в Ленинграде с 1956 по 1960 годы. Однако эти дома были спроектированы по старым нормам и отличались полнометражными квартирами, высокими потолками. Тоже в середине 1950-х годов в Ленинграде была разработана каркасно-панельная серия 1-335, ставшая широко распространённой по всей стране.

В июле 1958 года вышло постановление СМ СССР «О расширении применения типовых проектов в строительстве», которое поставило задачу свести разнообразие типовых проектов к минимуму. В Москве предлагалось строить 5-этажные дома по восьми типовым проектам на базе одной типовой секции[102]. В сельской местности и маленьких городах строили дома меньшей этажности. Но из-за слабой производственной базы внедрение сборного железобетона в массовое строительство происходило медлено. Поэтому были разработаны серии домов со стенами из крупных блоков (1-439) и из кирпича (1-447). 1-447 появилась в 1957 году в Гипрогоре и ещё до массового панельного строительства распространилась по всей стране. Она стала одной из самых массовых серий, имела множество модификаций, но всё же не была индустриальной. Наконец в 1959 году текст семилетнего плана утвердил сборный железобетон в качестве основы современного индустриального строительства. За 3-4 года было построено большинство домостроительных комбинатов страны[108][95].

В 1957—1963 годах наиболее распространёнными были четыре конструктивные схемы крупносборных жилых домов: с поперечными и продольными несущими стенами при малых пролётах (серии 1-464, K-7-II, МГ-300 и др.); с наружными несущими стенами и внутренним каркасом (1-335); с тремя продольными несущими стенами (1-439, 1-480); с поперечными несущими стенами при больших пролётах (1-467, 1-468)[108]. Наибольшее распространение получили серии 1-464 и 1-335 (в 1961 году в России из 89 заводов 67 были ориентированы на выпуск серии 1-464, и 18 — серии 1-335[95]). 1-464, разработанная в конце 1950-х годов под руководством Н. П. Розанова, с часто расположенными поперечными и продольными несущими стенами. Эта конструктивная схема обладает рядом достоинств: исключаются швы внутри помещения, равновесомость элементов способствует эффективному использованию кранов при монтаже здания. В серии предусмотрены одно-, двух- и трёхкомнатные квартиры. Были предусмотрены только совмещённый тип санузла и один тип кухни площадью 5,9 м², неудобные для больших квартир, функциональная организация трёхкомнатных квартир страдала рядом недостатков. В серии 1-467 применены четырёхквартирные секции с поперечными несущими стенами при широком основном шаге 6,4 м и дополнительном — 3,2 м. Такая конструктивная схема дала возможность применить двухрядную разрезку наружных стен и увеличить окна в горизонтальном направлении. Панельные дома были рассчитаны на срок эксплуатации в 25 лет для первых серий и 50 лет для более поздних.

В зависимости от климатических и геологических условий, а также существующей материально-технической базы новые серии жилых домов с квартирами односемейного заселения получили различные планировочные и конструктивные решения. Для строительства в средней полосе применялись в основном четырёхквартирные секции, а для южных республик были разработаны двух- и трёхквартирные секции, например, в сериях 1-295 и 1-310. Каждая квартира в такой серии имеет глубокую лоджию, которая сообщается с общей комнатой и кухней. Двух- и трёхкомнатные квартиры имеют сквозное проветривание, и только однокомнатные проветриваются через лестничную клетку. Однако и эти серии недостаточно учитывали особенности южного климата и бытовых привычек населения. Хрущёвки строились за полярным кругом. Благодаря хрущёвкам стало возможным возводить военные и индустриальные города в труднодоступных местностях.

Пик жилищного строительства пришёлся на 1960 год. Тогда было введено 82,8 млн м² жилой площади против 41 млн м² в 1956 году. Хотя, конечно, ещё значительную долю составляли кирпичные дома серии 1-447, но с годами доля панельного домостроения росла, существовали и другие методы индустриального домостроения, но они были распространены. После 1960 года наблюдался небольшой спад объёмов ввода жилья, но в 1964 году снова начался рост[95][111].

Хотя строительство домов велось быстрыми темпами, Хрущёв требовал бо́льших показателей. Монтажные бригады стали соревноваться в скорости возведения конструкций. Например, в Ленинграде смонтировали дом за 5 дней. Часто из-за спешки страдало качество строительства. В поисках ещё более дешёвых решений архитекторы и конструкторы предлагали использовать необычные материалы. Например, Б. М. Иофан, спроектировал дом, полностью выполненный из пластмасс. В Москве ему выделили участок в Южном Измайлове для экспериментов[106].

Жильё строилось на средства местных предприятий, советов. Были дома, возводившиеся на деньги рядовых граждан, которые получили право вступать в жилищные кооперативы. Вносили сумму, составлявшую 15-30 % стоимости жилья, затем, вселившись в квартиру, платили оставшуюся часть при ставке в 0,5 %. Но доля кооперативов[117] в строительстве не превышала 10 %. Дж. Хоскинг в «Истории Советского Союза» пишет, что обладание квартирой в кооперативном доме для советского человека стало в некотором символом промежуточного социального положения — между привилегированной элитой и простыми рабочими, которые в плане жилья зависели от работодателей и местных советов. Жилищный вопрос использовался для давления на граждан. Маргинальное поведение или протест вели за собой перемещение в конец очереди на жильё[109].

Технология панельного домостроения шла на экспорт в страны соцлагеря. С небольшими изменениями хрущёвки строились во Вьетнаме, в Китае, на Кубе[96].

Реконструкция интерьера хрущёвки. Музей энергетики и техники Литвы

К концу 1960-х годов хрущёвки стали подвергаться серьёзной критике за малые площади кухонь, проходные комнаты, неудачные пропорции некоторых помещений, совмещённые санузлы, отсутствие лоджий, совмещённую кровлю без чердака в большинстве домов, плохую звукоизоляцию, низкую энергоэффективность, невыразительность и унылость облика. На многих заводах был освоен выпуск лишь одного- двух типов домов, что не могло обеспечить полноценной комплексной застройки жилого квартала, его выразительной композиции. Из-за слабой изученности индустриального производства мало использовались возможности создания различной фактуры стеновых панелей и применения расширенной цветовой палитры. На архитектурном облике новой застройки значительно сказывались и невысокое качество строительно-отделочных работ, и незавершённость благоустройства. В профессиональных кругах стали говорить о травматичности модернистских преобразований для исторической городской среды[108][107]. Особенности хрущёвок всё чаще становились предметом шуток, о санузлах и низких потолках говорили: «Хрущёв соединил ванну с туалетом, но не успел соединить пол с потолком»[111].

Первоначально предполагалось, что средний срок действия первых индустриальных серий в строительстве составит пять лет. Однако переход на новые серии, разработка которых была завершена лишь к 1963—1964 годам, значительно затянулся[108]. Их строительство началось после отставки Хрущёва, во второй половине 1960-х, поэтому такие дома уже относили к ранним брежневкам. В них появились раздельные санузлы, лоджии, более просторные кухни, изолированные комнаты, увеличилось число многокомнатных квартир, появились мусоропроводы. Увеличилось число домов повышенной этажности, многие микрорайоны стали застраиваться 9-этажными домами. Застройка стала более разнообразной по высотности, протяжённости и отделке домов. Однако строительство хрущёвок продолжалось ещё долго, так как их замена на современные серии требовала перенастройки ДСК. В 1969 году вышло постановление ЦК КПСС и СМ СССР «О мерах по улучшению качества жилищно-гражданского строительства», начался постепенный отказ от строительства хрущёвок. В Москве и других крупных городах СССР дома возводились до 1972 года, а в Московской области и во многих регионах страны — до начала 1980-х годов[118][111][95]. В Ленинграде строительство хрущёвок было прекращено в 1970-х годах, там им на смену пришли так называемые «дома-корабли».

Благодаря хрущёвским реформам были построены сотни миллионов квадратных метров жилья. Пресса тех лет писала, что с 1956 по 1963 года национальный жилищный фонд вырос почти в 2 раза — с 640 до 1 184 млн м², то есть за данный период в СССР было построено больше жилья, чем за предшествующие 40 лет[109]. В других публикациях говорится об около 290 млн м² общей площади хрущёвок, построенных с 1959 по начало 1980-х годов в России, что сейчас составляет порядка 10 % всего жилого фонда страны[119]. В 1954—1963 года жилой фонд Москвы пополнился на 36 млн м²[111]. Миллионы советских граждан переселились в свои собственные квартиры из коммуналок, бараков, подвалов и землянок. Право на индивидуальное жильё со всеми удобствами стало диктовать совершенно новые потребности общества. Однако полностью жилищный кризис так и не был преодолён, ни Хрущёвым, ни следующими руководителями страны[106][109].

Говоря о хрущёвских преобразованиях в строительстве, историк архитектуры Д. С. Хмельницкий резюмирует[89]:

Правительственная установка на массовое проектирование квартирного индустриального жилья потянула за собой необходимость резкого изменения принципов градостроительного и объемного проектирования, системы проектных институтов и архитектурного образования.
<…>
Это был уже совсем новый, хрущевско-брежневский город, основанный на типовых градостроительных приемах, типовом домостроении и типовых квартирах для низших слоев населения. От сталинского города, состоявшего из парадного центра с жильём для привилегированных слоев населения и барачных поселков для рабочих, он отличался принципиально. При Хрущеве в архитектуру вернулся социальный смысл, а телом города стало массовое квартирное жилье для всех.
Это был революционный переворот в сознании и советского начальства, и советских архитекторов.
<…>
В СССР начали поступать западные архитектурные журналы, издаваться переводные книги. Это быстро привело к восстановлению архитектурного образования…

Гораздо хуже дело обстояло с практической реализацией. Отпустив стилистические вожжи, Хрущев сохранил в полной неприкосновенности сталинскую систему организации проектирования, в которой не было места индивидуальному творчеству.

Двор хрущёвки

Историк советской архитектуры С. О. Хан-Магомедов, признавая, что благодаря хрущёвским преобразованиям удалось значительно улучшить жилищные условия населения и «возвратить советскую архитектуру на столбовую дорогу мирового зодчества», отмечает множество негативных последствий. Во-первых, приоритет готовых типовых решений, причём именно крупносборных конструкций, перед оригинальными отрицательно сказался на развитии архитектуры и инженерии — проектировщики отвыкли решать сложные инженерные задачи с использованием монолитного железобетона. Во-вторых, до абсурда была доведена борьба с «излишествами», которыми назывались вообще любые декоративные элементы и оригинальные композиции, в действительности же изготовляемые заводским способом декоративные элементы не могли сильно удорожить строительство. В-третьих, несмотря на некоторое смягчение в отношении к наследию советского авангарда, его наработки так и остались недоступны для широкого круга архитекторов. Хан-Магомедов писал[103]:

В целом в архитектуре после 1955 года и в творчестве и в теории возобладал откровенный утилитаризм, что художественно обескровило нашу архитектуру на несколько десятилетий, архитектурная теория и критика пришли в упадок.

Кандидат архитектуры, урбанист В. Э. Стадников отмечает, что именно в хрущёвском строительстве берёт начало популярность депрессивных многоэтажных микрорайонов в России[104]:

С одной стороны, программа была очень успешной, поскольку никогда до этого в истории нашей страны в такой короткий срок (20-30 лет) не происходило столь массового переселения людей в индивидуальное жилье. В то же время это привело к чудовищным последствиям в отношении качества сформированной городской среды и, соответственно, к тяжёлым социальным последствиям.

«Брежневки» (разговорное, по аналогии со сталинками и хрущёвками) — название серий домов, строившихся в СССР и России с 1967 по 1999 годы, преимущественно в эпоху правления Л. И. Брежнева. Также встречается название «квартиры улучшенной планировки» (У/П), а для более просторных домов, возведённых в 1980-е годы — «новая планировка»

С принятием нового стандарта типового строительства начали проектировать новые или усовершенствовать готовые серии домов. Настала пора «брежневок» или «улучшенок» — предвестников современных новостроек.

Пик строительства «брежневок» был с 1970 года по начало 1990-х годов. Строили их из железобетонных панелей или силикатного кирпича, реже из блоков. Причиной запуска «брежневок» стал рост претензий населения к качеству жилья. Восторг от получения собственной «хрущёвки» постепенно рассеивался, и компромисс в итоге был найден — «брежневка». С начала 1990-х годов «брежневки» начали вытеснять более современные серии домов и многоэтажные дома, строящиеся по индивидуальным проектам с ещё более улучшенными планировками.

Чертаново. Вид из самолёта

В начале 1986 года будущий президент СССР Михаил Горбачёв пообещал, что к 2000 году каждая советская семья будет жить в отдельной квартире или доме. Тогда же была принята Государственная программа СССР «Жильё-2000».

Расчёты Госстроя СССР показали: для того чтобы каждая семья в стране жила отдельно, необходимо иметь среднюю обеспеченность жильём 22,0-22,5 квадратных метра на человека.

На тот момент средняя обеспеченность жильём составляла 14,6 квадратных метра на человека. Для заполнения имеющегося разрыва следовало за 15 лет построить 2190—2250 миллионов квадратных метров жилых площадей.

В период с 1986—1990 год было возведено 650 миллионов квадратных метров. Средняя обеспеченность жильём выросла с 14,6 до 16,5 квадратных метра на человека. Затем начался распад СССР, и темпы строительства значительно сократились. За последующие десять лет было введено в эксплуатацию всего 380 миллионов квадратных метров жилья, или 38 % от объёмов, предусмотренных программой. К 2001 году новое жильё лишь наполовину перекрывало выбывающий жилищный фонд.