Телемахида

«Приключения Телемака» французского писателя Франсуа Фенелона стали известны в России раньше, чем вышло официальное парижское издание 1717 года. Агент Петра Великого за границей — барон Генрих фон Гюйссен — рекомендовал роман для воспитания царевича Алексея, видя в нём политический трактат в беллетристической форме. К 1724 году относится и первый русский перевод «Телемака», известный в четырёх рукописных копиях. Академия Наук выпустила русский перевод в печатном виде в 1747 году, он был выполнен А. Ф. Хрущовым полутора десятилетиями ранее. Этот вариант был известен Тредиаковскому, и в «Предызъяснении» к своей «Телемахиде», он указывал, что считает данное издание неудовлетворительным в литературном отношении, но при этом не упоминает имени переводчика, казнённого по политическому делу. Тредиаковскому также было известно об ещё одном рукописном переводе первых частей «Телемака» ритмической прозой, а также о стихотворном переводе рифмованным александрийским стихом первых трёх частей, представленном ему на просмотр. Л. Пумпянский предполагал, что его выполнил молодой Г. Державин. Это означает, что Тредиаковский не начинал историю русского «Телемака», а подводил черту под большим этапом его традиции[5].

Изгнанному из Академии наук в 1759 году Тредиаковскому пришлось печатать «Телемахиду» за собственный счёт. Она вышла в свет в 1766 году в двух томах, тиражом 412 экземпляров. Автор расплатился за издание гонораром за перевод последних томов «Римской истории» Роллена[6].

По мнению Л. В. Пумпянского, опыты Тредиаковского с гекзаметром объяснялись его личными вкусами в литературе, которые тяготели к повествовательной поэзии, а не к оде. В результате «Телемахида» может быть охарактеризована как политический роман в форме гомеровской поэмы, но при этом В. К. Тредиаковский «думает о читающей публике; именно для неё он хочет создать высококультурную беллетристику, поучительную и заодно сюжетно-занимательную»[7].

Остановившись на романе Фенелона «Приключения Телемака», Тредиаковский увидел в нём героическую поэму — своего рода «перевод» французской прозой неизвестного античного оригинала. Такая задача вполне соответствовала эстетике классицизма вообще и самого оригинала Фенелона в частности. По словам Т. Громовой, для самого Фенелона идеалом был эпос «Одиссеи», но приспособленный к аудитории — дамам из великосветских салонов конца XVII века. Тредиаковский же ставил принципиально иную задачу — «пробиться» сквозь фенелонов «перевод» к идеальному античному «оригиналу»[8]. Отсюда изменение заглавия: вместо «Приключений Телемака» (фр. Les aventures de Télémaque) — «Телемахида», не романное заглавие, а эпическое[9].

«Телемахида» является точным переводом романа Фенелона. Переводчик практически не выпустил и не заменил ни одного слова оригинала, за исключением специфических служебных слов французского языка[10]. Однако Тредиаковский вставил в текст прямые переводы с древнегреческого и латинского языков, в том числе семь стихов Гомера[11].

Огромный объём текста и размах поставленной задачи привели Тредиаковского к необходимости создания в русском языке гекзаметра — стиля эпического, разнообразного в ритмическом отношении. Чтобы не допустить однообразия, В. К. Тредиаковский решился сохранить в русском языке стилистический колорит античности. Этот труд стал итогом всей работы Тредиаковского над русским стихом. Гекзаметр «Телемахиды» — тонический (а не античный долготный) дактило-хореический 6-стопный стих, разработанный в направлении наибольшего ритмического разнообразия и звуковой выразительности, стилистически и фразеологически восходящий к Гомеру и Вергилию[12].

Первый русский гекзаметр был написан в 1704 году шведом Спарвенфельдом, но его попытка не привела ни к каким практическим последствиям для развития русского стихосложения[13]. М. В. Ломоносов привёл примеры гекзаметра в «Письме о правилах российского стихотворства» 1739 года, но и он не пользовался эти размером при переводе античных авторов, используя для Гомера, Вергилия и Овидия шестистопный ямб. Тредиаковский впервые использовал гекзаметр для перевода некоторых частей «Аргениды», а также всех цитат из поэм Гомера в «Римской истории» Роллена[14].

Главной проблемой автора-переводчика стала неразработанность гекзаметра в русском языке, поэтому стих Тредиаковского имеет экспериментальный характер[10]. По словам Л. Пумпянского, он «приложил сам все усилия к тому, чтобы обеспечить за своим большим делом непонимание и критическое пренебрежение». Речь идёт, в первую очередь, об изобретении «единитных палочек», которые должны были графически показывать интонацию, но «обезображивали графику стиха»[15]:

Как не забывший, что-Ментор о-том-мне говаривал часто.

То же самое относится к особенностям словоупотребления Тредиаковского. Целые группы стихов казались современникам непонятными или абсурдными. Однако Л. Пумпянский справедливо писал:

«В соединении с гибким разнообразием в чередовании ускоряющих дактилических и замедляющих хореических стоп, этим создается сложный и совершенный аппарат изобразительных средств, особенно нужный гекзаметру, как самому длинному (и к тому же безрифменному) русскому стиху. Этот аппарат создан именно Тредиаковским; тут русские гекзаметристы XIX в. — его ученики»[16].

«Тёмное» содержание стихов Тредиаковского объяснялось принципиальной позицией стилиста: ещё с 1730-х годов он считал латинский синтаксис образцом для всякой упорядоченной речи, и потому он пытался воссоздать свободный латинский порядок слов, используемый римскими классиками для выражения стилистических оттенков, и перенести его в русский стих[17]. Впрочем, тот же Л. Пумпянский указывал, что гекзаметры «Телемахиды» ближе к нормальному синтаксису русской стихотворной речи, и не только XVIII века. Некоторые гекзаметры он сравнивал с переводом «Одиссеи» Жуковского[18]:

То на хребет мы взбегаем волн, то низводимся в бездну.
…………………
Наши Киприйцы все, как жены, рыдали унывши.
…………………
Только и слышал от них я часто жалостны вопли,
Только что вздохи одни по роскошной жизни и неге.

Особые нарекания современников вызывало словоупотребление Тредиаковского, поскольку он «с безграничной свободой» совмещал церковнославянизмы, в том числе редкие, и разговорное просторечие. Из этого субстрата появился язык «Телемахиды», по определению Л. Пумпянского — «антикизирующая гомеровская норма языка»[19]. Характерный пример:

Ныне скитаясь по всей ширине и пространствам пучинным
Все преплывает места многопагубны он содрогаясь.
………………
Стены одеты кругом зеленисто-младым виноградом.
Тихо журча, текли ручьи по полям цветоносным.

По подсчётам академика А. С. Орлова, Тредиаковский ввёл более 100 составных прилагательных в русский язык по гомеровскому образцу, в том числе «медоточивый», «многоструйный», «громогласный», «легкопарящий». Имелись и смелые неологизмы: «денно-нощно», «огненнопылкий»[20].

В эпосе Тредиаковского, помимо приключенческого сюжета, важное место занимает спор об истинном монархе. Придерживаясь доктрины просвещённой монархии, В. К. Тредиаковский отстаивал просветительскую концепцию строгого соблюдения законов. Этот мотив подробно разбирается в сюжете о путешествии Тилемаха по Тартару: поскольку основная задача монарха — служение обществу, преступных царей ставят перед зеркалом, в котором они видят ужасы своих деяний и самих себя в виде чудовищ, более кошмарных, чем Лернейская гидра, Химера и пёс Кербер[21].

Второй по важности идеологический аспект «Телемахиды» — необходимость воспитания и просвещения будущего властителя. Практически все события, приключения, встречи, с которыми сталкивается Тилемах, несут жизненный урок, позволяющий будущему правителю понять человеческие чувства, постигнуть заблуждение и истину, горе и радость. Таким образом, обретя в финале отца, Тилемах обретает также качества будущего идеального монарха[21].

Высокий гражданский пафос своего труда акцентировался Тредиаковским в предисловии («Предызъяснение об ироической пииме»), поскольку «…автор Тилемаха (то есть Фенелон) соединил самую совершенную политику с прекрасной добродетелью»[22]. По мнению Г. Гуковского, «есть серьезное основание полагать, что насмешки Екатерины II над педантической тяжеловесностью поэмы Тредиаковского были внушены желанием дискредитировать политически неприятную и неудобную книгу», чей идеал законосообразной и либеральной монархии был едва ли не крамолой в первые годы после государственного переворота, в то время как во Франции того времени он уже становился анахронизмом[23].