Купер, Дэвид Грэхем

Основным источником вдохновения для Купера был марксизм, хотя сам Купер последовательно отрицал марксистский характер своих взглядов; кроме типичного для антипсихиатрии сочетания марксизма и экзистенциализма, стоит упомянуть и ещё одно направление, лёгшее в основу взглядов Купера, — французский структурализм и постструктурализм. В то время как для других антипсихиатров, особенно британских, характерна некоторая обособленность от современного им постструктурализма, Купер часто использует в своих работах постструктуралистские концепты смерти субъекта, смерти автора, приоритетности языка и власти и прочие[5].

Как и работы других антипсихиатров, работы Купера имеют ярко выраженный критический оттенок, но для критики Купера характерны и свои отличия: в то время как, например, Сас является полемистом, обличителем, критиком, Купер — прежде всего революционер, и его критика — всегда призыв, призыв к объединению, борьбе и революции. Купер полагал, что он и его современники живут в предреволюционной ситуации и что революция должна начаться с освобождения безумия («революции безумия»)[5] — уничтожения психиатрических клиник, а также с «сексуальной революции» («революции любви») — то есть сексуального раскрепощения, поскольку, согласно Куперу, «постель, возможно, является величайшим неиспользованным секретным оружием революции»[11].

Купер утверждал, что в течение ближайших двух десятилетий психиатрические институции будут полностью дискредитированы, однако на смену им так и не придут институциональные формы антипсихиатрии: это в принципе невозможно, поскольку антипсихиатрия является революционной по своей природе. Революция в психиатрии, как заявляет Купер, — это только первый шаг, за которым должны последовать революции во всех социальных институциях[5] и разрушение устоев буржуазного общества[11].

По Куперу, если революция безумия будет успешно осуществлена, буржуазное общество станет менее контролируемым и жёстким или же вообще неконтролируемым; произойдут революционные изменения во всем мире, и революция безумия парализует функционирование каждой семьи, каждой школы, университета, фабрики и так далее, поставив на их место мобильные неиерархические структуры. Революция должна начаться с преобразований в революционных группах, причём революционным потенциалом обладает не только социальная группа, но и один человек, способный, изменившись, изменить также и отношения в своей ядерной семье и других социальных группах. Чтобы разрушить систему, каждый должен актуализировать свою собственную мощь, ведь власть системы в том, что ей подчиняются и приписывают ей силу, которой у неё нет[5]:

Как отмечает Купер, власть режима во многом зиждется на принципе «разделяй и властвуй»: реформаторы и новаторы в различных социальных областях — в области науки, образования, психиатрии, искусства — часто не связаны с другими такими же деятелями в других областях. Одиночки находятся во власти социальной бюрократической системы, с которой они совладать не могут, так как для этого им следовало бы объединиться[5].

Отсюда следует вывод Купера, что революция должна включать в себя как коллективную борьбу, так и индивидуальную работу. В послесловии к изданным материалам конференции «Диалектика освобождения» Купер заявляет о необходимости создания революционных центров сознания, которые могли бы, на его взгляд, существовать в виде антиинституциональных, спонтанных групп людей, функционирующих вне формальных бюрократических структур фабрик, школ, университетов, больниц и т. д. и действующих без подавления личности, развивая её автономию[5].

Как и Лэйнг, Купер немало пишет о механизмах образования группы и функционирования общества, об экзистенциальном подтексте безумия, об опыте и его статусе в обществе. Он вводит понятие «грамматики политического», примерно аналогичное понятию «политики опыта» у Лэйнга, и отмечает, что грамматика развёртывания власти в социальном пространстве проявляется на нескольких уровнях[5]:

1. Микрополитический уровень внутреннего пространства личности — сознание и тело, которые включены в развёртывание власти. Глубокая личная обеспокоенность вовлекает в политику наши воспоминания, мечты, сознательные и неосознаваемые ожидания и фантазии, телесные проявления и телесные органы; по Куперу, даже язва желудка может расцениваться как политический акт.
2. Микрополитический уровень семьи: буржуазная семья является посредником в осуществлении власти политического правящего класса и благодаря социализации задаёт для личности принимаемую ею роль, которая отвечает господствующей системе. Семья создаёт конфликт между активной реальностью, опытом и поведением человека и принимаемой им пассивной социальной ролью, и именно благодаря семье начинается разрушение правящим классом угнетаемых им граждан.
3. Микрополитический уровень конфронтационных групп — на этом уровне существуют группы, копирующие семейный опыт и ролевую структуру семьи: полиция, армия, медицинские и образовательные институции, с которыми человек, как и с семьёй, имеет дело с первых лет жизни.
4. Макрополитический уровень, представляющий собой уровень политических образований как системы и политической активности.

В духе постструктурализма Купер утверждает, что деконструкция семьи должна стоять в центре преобразования общества и культуры: «Бессмысленно говорить о смерти Бога или смерти Человека, пародируя серьёзные намерения некоторых современных богословов и философов-структуралистов, пока мы не увидим своими глазами смерть семьи, — той системы, социальная функция которой состоит в незаметной фильтрации нашего опыта и последующем лишении наших действий всякой подлинной и полноценной спонтанности». Семья, по Куперу, не только поддерживает власть правящего класса, но и является прообразом для всех институциональных структур общества: политических партий и правительственного аппарата, школ и университетов, фабрик и профсоюзов, армии и церкви, больниц. Все эти институции имеют «семейную» структуру. Модель семьи, как полагает Купер, универсальна для общества, поскольку универсальна функция посредничества, которую должна выполнять любая социальная институция[5].

Поддерживая власть правящего класса, государства и общества, семья должна, тем не менее, обеспечить себя поддержкой входящих в неё членов, и с этой целью она обманывает их. Поэтому любовь семьи не бывает бескорыстной; за безопасность, которая даётся её членам, они расплачиваются ложью. Купер словно бы срывает с семьи маску радушия, любви и теплоты, обнаруживая за ней пустоту, одиночество, утрату автономности, которые необходимы для поддержания власти общества. Так называемая счастливая семья на самом деле, по мнению Купера, оказывается жёсткой институцией, делающей несчастными и убивающей своих членов. Семья определяет роли своих членов и приемлемый в ней способ поведения; задача каждого нового члена семьи — непременно следовать роли, а не развивать собственную идентичность. Выполняя функцию социализации, семья прививает своим детям социальные средства контроля; каждый ребёнок, согласно Куперу, — художник, музыкант и поэт, однако семья постепенно уничтожает в нём творческое начало[5].

В семье всегда присутствует антитеза «родители — дети», «властители — подвластные», и разорвать семейные отношения очень непросто, поскольку самое жёсткое табу семьи, как утверждает Купер, — это запрет одиночества. Семья не позволяет своим членам быть одинокими: автономия наносит смертельный удар по семейной системе. Семья уничтожает в человеке способность сомневаться, а психическое заболевание представляет собой следствие сомнения, являет собой движение от семейственности к автономии, по сути нарушает самое жёсткое табу семьи и поэтому подвергается интенсивной репрессии[5].

Безумие для Купера сродни политическому диссидентству: «Безумие (вопреки большинству трактовок „шизофрении“) — это движение от семейственности (включая организованные по модели семьи институты) к автономии. В этом и заключается реальная „опасность“ безумия, а также причины её жесткой репрессии. Общество должно быть одной большой семьёй с ордой послушных детей. Нужно быть безумным, чтобы не хотеть этого»[12][9]. По мнению Купера и его сторонников, шизофрения, понимаемая в самом широком смысле слова, является следствием практики подавления личности в семье и обществе. «Первичное насилие» ведёт к ущемлению прав и изоляции в психиатрических учреждениях. Традиционная психиатрия рассматривается как последнее — ультрарепрессивное — звено общей цепи[13].

Согласно Куперу, психиатрия, как и другие социальные институции, построена по модели семьи и, следовательно, имеет те же функции, те же ролевые модели и механизмы воздействия на индивидов, находящихся внутри её системы. Движимая целью насилия и принуждения, психиатрия завершает «дело», начатое семьёй, если та по каким-то причинам не сумела типизировать кого-либо из своих членов. С момента, когда человека признаю́т душевнобольным, его статус меняется: человеку отказывают в активности и рассматривают его как пассивный объект, вещь. Он оказывается лишь носителем симптомов, и психиатры трактуют его как «придаток» к его болезни. Он уже не может принимать решений, должен делать всё, что говорит, предписывает и прописывает ему врач, выполнять действия под чётким наблюдением медсестёр или семьи. Пациент «овеществляется и превращается в объект, в котором проявляется патологический процесс»[5].

Проблему шизофрении Купер рассматривает в семейном контексте как проблему отчуждения: шизофрения возникает именно в тех семьях, где степень отчуждения чрезвычайно высока (более высока, чем в нормальных или в невротических семьях), и психиатрические симптомы представляют собой протест, хоть и противоречивый по своей сущности[5]. Находясь под влиянием концепции двойного послания Грегори Бейтсона, Купер отмечает: «…дилемму, вследствие которой оказывается запертым потенциальный шизофреник… невозможно разрешить до такой степени, что единственная ответная реакция, которую он может дать, обычно рассматривается как психиатрическая». При этом, по Куперу, те, кто оказывает двоякое принуждение (двойное послание) на потенциального шизофреника, в действительности и сами испытывают на себе двоякое принуждение по причине «совпадения в месте их проживания противоречивых общественных сил», отсюда проявляющаяся в их действиях «непоследовательность, или болезнь логики»[15].

Иными словами, для Купера шизофрения, как и для Лэйнга, — это свидетельство кризиса группы: так называемый шизофреник пытается вырваться из оков отчуждённой семейной системы[5].

Купер приходит к выводу о невозможности лечения этой совершенно душевнобольной семьи по причине подчинённости её самой двоякому принуждению (двойному посланию). Отсюда следует, что единственный способ разрешить проблему шизофрении, по Куперу, — это разрушить семью, все семейные образования, которые соответствуют супружеской семье капиталистического мира, так как они по определению являются душевнобольными[15].

Вместе с тем шизофрения, как утверждает Купер, является также и попыткой человека восстановить утраченную былую целостность, идущую в разрез с требуемым обществом дифференцированием опыта; шизофрения подрывает ложный раскол, который поддерживается наукой и искусством, образованием и семьёй. Купер характеризует шизофрению как «абортивную и всегда абортируемую попытку достигнуть более высокой степени здравомыслия» и отмечает, что состояние, считаемое нормальностью, далеко и даже противоположно не только безумию, но и истинному здравомыслию, здравомыслие же, в свою очередь, ближе к безумию, чем к нормальности[5].

Подобно Лэйнгу, Купер использует концепцию метанойи — экзистенциального прорыва, который и у Лэйнга, и у Купера отождествляется с безумием. Метанойя, по утверждению Купера, представляет собой подлинно революционный акт, подрывающий устои общества, выводящий человека за пределы социальной системы и вместе с тем ведущий к его подлинному «я», словно бы воскрешая то, что человек теряет в процессе воспитания и образования[5].

Лэйнг и Купер рассматривают метанойю как один из путей постижения смысла существования, как этап на пути экзистенциального совершенствования. Процесс деструктурирования бытия — метанойи — может быть запущен во многих случаях: в крайних состояниях психоза, в результате приёма психотропных веществ и др. Этот процесс представляет собой отход от пассивности, активную реализацию различных проектов бытия, поворот к собственному опыту, внутрь себя и активное открытие себя миру[8]. В книге «Смерть семьи» Купер описывает метанойю как движение между четырьмя состояниями, проходящее четыре точки и три метаноических изменения. К этим состояниям он относит[5]:

1. Экнойю — состояние большинства людей, живущих в обществе, контролируемых и послушных граждан. Экнойя сопряжена с хроническим убийством собственного «я» и наиболее отдалена от подлинного «я»; это нахождение человека вне своего сознания[5], состояние максимального отчуждения от своего действительного переживания — от непосредственных желаний, действий, «тела для себя»[16].
2. Паранойю — переходное состояние, которое сопряжено с первыми этапами личностных изменений; как бы полутон изменения. Человек в этом состоянии существует вблизи сознания[5].
3. Нойю — состояние, для которого характерно переживание депрессии и печали. В состоянии нойи происходит отделение «я» от других людей, его культивирование. Взаимодействуя с новым опытом, «я» интенсивно и свободно реализует себя в мире. Нойя представляет собой состояние в пределах собственного сознания[5].
4. Антинойю (анойю)[16] — состояние беглого перемещения между активным и автономным «я» и выходом за пределы «я», движение через уничтожение ранее сформированного «я»[5]; процесс активного взаимодействия между автономным «я» и «я и миром», трансцендентное состояние[8].

При переходе от этапа к этапу происходит процесс деструктурирования — реструктурирования («деструктурирование отчуждённых структур существования и реструктурирование менее отчуждённого модуса бытия»), при этом человек оказывается в кризисе и проходит через радикальные изменения. Купер считает безумие «непрекращающейся революцией в жизни человека». Один из механизмов метанойи — переживание экстаза, которое оказывается сродни тому, что в своём опыте запредельного переживает мистик. Деструктурирование связано с активированием более ответственного поведения, с выработкой собственного голоса и автономии, с устранением из существования следов другого, который порабощает личность, культивируя опустошённое существование. Основная цель деструктурирования — преодоление отчуждения. При этом наблюдаются ярко выраженные эмоциональные переживания: союз восторженной радости и полного отчаяния (который является обязательным условием преобразования); язык претерпевает денормализацию и демистификацию[5].

Реструктурирование представляет собой отрицание деструктурирования и, таким образом, отрицание отрицания[8]. Оно нацелено на то, чтобы включить своё «преобразованное» существование в непреобразованный мир, к тому же говорящий на другом языке[16]. Реструктурирование приводит не к нормальности, а к здравомыслию, при этом в здравомыслии сохраняются в преобразованном виде элементы прежней нормальности, и они облегчают выработку стратегий защиты от неизменённого вызывающего страх мира[8].

Психиатрическое же вмешательство приводит, как утверждает Купер, к разрушению «союза радости и отчаяния»: сначала с помощью психиатрических мер лечения разрушается радость, затем разрушается отчаяние, «оставляя оптимальный „хороший результат“ психиатрии — нечеловека», и этот нечеловек уже может быть адаптирован к существующей социальной системе, функционировать в ней[9]. Купер подчёркивает, что для психиатрии не должно быть нет места в практике перерождения, поскольку она является институцией капиталистического общества и должна быть упразднена: «в обществе развитого социализма… нет никакого места психиатрии, а в коммунистическом обществе вообще нет места никаким формам психотехнологий»[5].

В противовес как психиатрии, так и семейной системе Купер выдвигает идеал терапевтического сообщества: микросоциальной структуры, в которой достигнута плодотворная диалектика между одиночеством и бытием-с-другими, поддерживается автономность и уникальность структуры «я» и устанавливается контакт между внутренним миром личности и окружающим её миром других людей; люди взаимодействуют, не нарушая автономии друг друга. Внутренний мир должен выступать здесь как источник всех действий человека и внешнего мира. По мнению Купера, только на основании возможности быть автономным, быть одиноким можно установить подлинные отношения с другими. Для терапевтического сообщества, описанного Купером, характерны такие признаки, как отсутствие психиатрической диагностики и отсутствие диагноза, отсутствие иерархизации и ролевой стратификации группы. Без диагноза терапевтическая община становится просто местом, где люди живут и существуют, где между ними нет различий, ведь именно психиатрический диагноз мог бы быть центральным признаком, по которому они могли быть разделены[5].