Историография Брестского мира

К 1990 году только на территории СССР о Брестском мире были опубликованы как минимум 44 монографии, 33 брошюры и 129 статей[2]. Елена Каплуновская выделяла три этапа в советской, весьма «партийной и канонизированной»[5], историографии Брестского мира и внутрипартийной дискуссии о нём[6] — историографии, представлявшей собой «меняющийся калейдоскоп историографических представлений»[7], в рамках которых фактические данные о ходе переговоров интерпретировались со все новых идеологических и революционно-теоретические позиций[8].

Стенографический отчёт VII съезда РКП(б) был опубликован с задержкой в пять лет — в связи с «чрезвычайным характером» принятых на нём решений[9]. Аналогично, протоколы заседаний ЦК «брестского периода» были впервые опубликованы в журнале «Пролетарская революция» только в 1928 году[10], после чего вышли отдельным изданием[11]. До этого исследователи имели возможность использовать ряд опубликованных дипломатических документов и материалы из периодической печати[12][13][14] — прежде всего, газеты «Правда». Дипломатические материалы были опубликованы и в немецком переводе, что сделало их важным источником для немецкой историографии[15]. Также к 1930 году были опубликованы мемуары и воспоминания ряда участников событий в Бресте[16][17][18][19][20][21], что практически завершило формирование базы русскоязычных источников по теме[22][23]. В 1968 году был выпущен первый том сборника документов «Советско-германские отношения»[24], в который вошли многие первоисточники, освещающие процесс дипломатического взаимодействия РСФСР и Германии в период переговоров[25].

Исследовательская литература, выходившая с 1918 по 1927 год была немногочисленна и — будучи написана под впечатлением от недавних событий — как правило, эмоционально окрашена. Первыми вклад в разработку проблема внесли советские дипломаты, в работах которых делался акцент на внешнеполитическую составляющую договора[26][27][28][29]: они же первыми сформулировали тезис о расчёте на поддержку западноевропейского пролетариата. В тот же период отношение партии левых эсеров[30] к заключению мира отразилось уже в самом названии брошюры члена ПЛСР Георгия Земледельца[31] «Брестский мир несёт смерть России, рабство и нищету трудящимся»[32][33]; аналогичные позиции занимали и авторы-белоэмигранты[34][35]. Литература по истории коммунистической партии в период дискуссии о Брестском мире, появилась позднее: отдельные работы — в начале 20-х годов[36][37][38][39], а основная масса — уже во второй их половине[40][41][42][43]. В частности, небольшой труд Павловича[44], опубликованный уже в 1918 году, использовался для пропаганды ленинской позиции среди населения советской России[45]. Причём в работах, опубликованных после поражения Троцкого в борьбе за власть, позиция наркома начинает трактоваться как «однозначно враждебная»[46][8] — ему начинает приписываться как неисполнение инструкции партии и правительства, так и готовность пожертвовать советской властью в России[47]; попыткой бывшего наркома ответить на обвинения стала его автобиография «Моя жизнь»[8]. Ещё более идеологизированные работы стали выходить из печати в начале 1930-х годов[48][49][50]: в них «враждебной» стала и позиция Бухарина[51], которая ранее — основываясь на мнении Ленина — трактовалась как расхождение во взглядах по тактическим вопросам[52].

Одним из первых историографов проблемы Бреста можно считать и самого Ленина: в пятой издании его собрания сочинений насчитывалось в общей сложности 119 работ и устных выступлений, в которых затрагивается проблема Брестского мира; из них 29 работ и выступлений посвящены анализу положения внутри РКП(б), а непосредственно в ходе дискуссии Лениным было написано одиннадцать статей; многие работы были переведены на немецкий[53]. Кроме того, через шесть лет после подписания Брестского мирного договора, сборник речей Ленина с разъяснением содержания его позиции был опубликован в Харькове[54] и тогда же была выпущена брошюра[55], в которую помимо ленинских речей и статей входила и часть о роли Ленина в заключении мира. Кроме того, накануне начала Великой Отечественной войны, похожее издание появилось в Ижевске[56]: Полторак полагал, что поводом к его изданию стало стремление провести параллель между событиями 1918 года и международной ситуацией, сложившейся в преддверии подписания пакта Молотова-Риббентропа[57][58].

По мнению Каплуновской в советских работах о Брестском мире, опубликованных в 1930—1950-х годах заметно «усиливающееся влияние культа личности И. В. Сталина», которое привело к «глубочайшему искажению исторической истины», начавшееся в 1931 году — после письма Сталина в журнал «Пролетарская революция»[59]: «главной целью [историков] было доказательство подрывной, антисоветской деятельности противников мирной передышки». В немногочисленной литературе[60][61][62][63][64] данного периода прослеживается как общая направленность на разоблачения врагов в руководстве партии, так и создание образа Сталина как последовательного защитника политики Ленина[65]: сама же тема преимущественно «отмечалась в научной и политической литературе скороговоркой, одним и тем же штампом, не ставившим под сомнение правильность ленинской позиции и того, что И. В. Сталин и его ближайшие соратники разделяли позицию В. И. Ленина»[66].

Кульминации сталинистская концепция внутрипартийной дискуссии о Брестском мире достигла в «Кратком курсе истории ВКП(б)»: изложенная в «канонизированной»[67] книге схема воспроизводилась в советской историографии вплоть до второй половины 1950-х. Дискуссия преподносилась читателям как борьба с единой антипартийной группировкой «предателей», включавшей Троцкого и Бухарина; влияние «левых» коммунистов в партии значительно преуменьшалось. Кроме того идея «мирного сосуществования» с Западом появлялась в арсенале большевиков уже в 1918 году. Также «возвеличивалась» роль Сталина в выработке брестской тактики, несмотря на то, что его «Сочинения» содержали всего несколько страниц по данному вопросу[68][69][70].

Для советской историографии с середины 50-х до конца 80-х годов было характерно накопление значительного числа исследований по истории как самого Брестского мира, так и о внутрипартийной дискуссии вокруг него, включавших среди прочего и работы по положению в региональных партийных организациях — изменивших представление о незначительности влияния «левых» коммунистов в местных партийных организациях[71][72][73] в момент решения вопроса о войне и мире. После смерти Сталина произошёл также и отказ[74][75][76] от принципа «двух вождей» революции[77]. В частности в данный период — в 1954 году — была выпущена книга Ивана Коблякова[78], которая активно использовалась и немецкими авторами[53].

После 1953 года в советской историографии вновь проявилась точка зрения на брестскую партийную дискуссию как на теоретический спор единомышленников[79][80]: что, однако, не нашло значительной поддержки в литературе, выходившей на территории СССР[81][82][83][84][85] — преимущество осталось за исследованиями, характеризовавшими Троцкого и Бухарина как «скрытых врагов Советской власти». При этом только в 1963 году Александр Чубарьян в своей брошюре «Брестский мир»[86] дал более развёрнутую характеристику процесса подписания самого договора и описал его последствия: с того момента в СССР было принято считать, что история Брестского мира в принципе исчерпана. В самой книге уделялось значительное внимание курсу Антанты (и США) и не отрицалось, что предложенная в феврале 1918 года помощь Антанты была отвергнута Лениным; Чубарьян также подчёркивал ленинское понимание временного характера брестской сделки, но не договаривал о добавочном соглашении от 27 августа 1918 года[87]. По мнению Каплуновской, с завершением периода «оттепели» — с 1970-х до начала 1980-х годов — в советской историографии Бреста[88][89][90] вновь начали «чётко прослеживаться неосталинистские тенденции»[91][92].

В конце 1980-х годов в СССР появился ряд работ[94][95][96], авторы которых пытались по-новому взглянуть на содержание дискуссии о Брестском мире, преодолевая устоявшиеся к тому моменту стереотипы. В частности, Игнат Горелов в биографии Бухарина[97] пытался понять мотивы действий советского лидера в ходе дискуссии, подчеркивая надежду Бухарина на грядущую мировую революцию и его желание противопоставить «союзу империалистов» международный революционный фронт. Одновременно Виталий Старцев пересматривал отношение к лозунгу Троцкого «ни мира, ни войны»[98], не отказывая данной позиции в логике — по его мнению, манёвр Троцкого потерпел крах в связи с преувеличением наркомом революционных настроений в Германии — а Александр Панцов впервые в поздней советской историографии отмечал, что во взглядах Ленина и Троцкого имелись и общие моменты[99]. Начало пересмотра вопроса об отношении большевиков к мировой революции было положено в статье Валерия Журавлева «Рубикон Бреста»[100], в которой автор пытался показать приверженность данной идее не только «левых» коммунистов, но и Ленина[101]: «Представления большевиков о неизбежности мировой революции столкнулись с жестокой реальностью — мощью австро-германского империализма, грозившего раздавить Советскую власть. Результатом этого столкновения и стал Брестский мир»[102]. В 1991 году вышла «емкая и насыщенная фактами»[103] книга Игоря Ксенофонтова, в которой автор стремился «показать действительную роль… не только В. И. Ленина, но и… Л. Д. Троцкого, Л. Б. Каменева, Г. Е. Зиновьева, И. В. Сталина…»[104].

В самом начале постсоветского периода свет увидела «большая по объёму и „рыхлая“ по содержанию» монография Юрия Фельштинского[105], напоминавшее Полтораку журналистское эссе, в котором автор пытался доказать, что Брестский договор стал результатом некомпетентности и неумелых действий Ленина и его сторонников. В «основательной» монографии Ольги Поршневой[106], появившейся в 2000 году, отдельный раздел был посвящен изучению отношения широких масс населения к подписанию мира — в книге делался вывод, что следствием принятия документа стало развертывание широкомасштабной Гражданской войны и военной интервенции. В 2007 году была опубликована монография Ирины Михутиной[107], в которой автор существенно сместила привычные акценты, пытаясь доказать, что подписание договора было удачным лишь для украинской Центральной рады — и повторяла советскую версию о личной инициативе Троцкого в проведении политики «ни войны, ни мира»: Полторак полагал, что работа не способствовала развитию историографии по теме[108][109].

Историк В. В. Калашников считал ленинскую позицию по Бресту следствием реалистичного подхода к перспективам формирования пост-имперского государства[110], расценивая сам мирный договор как своеобразный аналог пакта Молотова-Риббентропа; аналогично мнению профессора Ф. А. Селезнева[111], Калашников обращал внимание на международное значение переговоров в Брест-Литовске. Одновременно, в XXI века произошло «умножение числа интерпретаций» событий: российские исследователи стали рассматривать Брест-Литовск и как ленинскую «ловушку» для Германии[112], и как демонстрацию провала большевистской внешней политики[113], и даже как «позор» России[114][115]. Полторак также отмечал, что одним из самых слабых мест российской историографии являлось незнание специалистами зарубежной историографии по проблеме, в особенности — немецкой и турецкой. По состоянию на 2015 год, Брестскому миру не было посвящено ни одного докторского диссертационного исследования[116].

К 1961 году по «украинскому вопросу» в Бресте был опубликован ряд ключевых мемуаров[117][19]: к ним относились воспоминания главы правительства УНР Винниченко[118], записки первого главы делегации украинской Рады Любинского, дававшие подробное представление о сложной тактике ведения переговоров[119][120]; также были опубликованы и заметки члена украинской делегации Севрюка[121], которые проливали свет на территориальные вопросы, связанные со статусом Холмщины и Восточной Галиции[122]. Вторичные источники по теме[123][124] давали как обзор условий и непосредственных последствий Украинского Брестского мира[125][126], так и долгосрочных последствий договора для дальнейшего развития украинского государства[127][128][129]; при этом тон некоторых работ[130] имел анти-австрийские компоненты[131].

Брест-литовская конференция, как и Первая мировая война в целом, по состоянию на 2017 год была слабо отражена в болгарской историографии: четыре опубликованных исследования — две журнальные статьи[132][133] и две книжные главы[134][135] — демонстрировали единство как в методологии, так и в аргументации, акцентируя внимание читателей на предполагаемом вероломстве «неблагодарных» союзников Болгарии в соблюдении ранее данных обещаний[136]. Кроме того премьер-министр Болгарии Васил Радославов[137] писал о вопросах, являвшихся ключевыми для его страны в Брест-Литовске — прежде всего о неприятии формулы мира «без аннексий и контрибуций» и о желании Болгарии присоединить регион Добруджа и часть Македонии[138]. Кроме того, свою версию событий изложил и военный советник болгарской делегации, полковник Ганчев, активно работавший над военными проблемами Восточного фронта[139]. В целом исследователи отмечали, что болгарская позиция не оказала существенного влияния на переговоры в Брест-Литовске[140][141], хотя — «упрямо» отказываясь в течение двух дней одобрить совместный ответ Центральных держав на шесть пунктов Иоффе — болгарские представители поставили под угрозу целостность всего альянса, выявив растущие в нём «трещины», связанные с тотальной войной и истощением ресурсов сторон[142].

В 1961 была опубликована статья Йодайта, содержавшая перечень из 135 работ о Брестском мире — преимущественно, на немецком языке[4][143]. При этом, даже по состоянию на 2015 год, значительные массивы архивных документов — в частности, многие документы из Политического архива министерства иностранных дел Германии (нем. Politisches Archiv Auswartiges Amt) — ещё не были введены в научный оборот[144]. Освещение темы в немецких источниках не было сосредоточено исключительно на истории самих переговоров в Брест-Литовске, но также затрагивало территориальные проблемы целого ряда областей: от Балтии и Восточной Галисии, до Закавказья[1].

Позиция правительства Германии в период подписания мира в основном разъяснялась двумя ключевыми работами непосредственных участников переговоров: воспоминаниями Рихарда Кюльмана[145], опубликованными только в 1948 году, и сборником документов о германской политики в Бресте-Литовске, VII раздел которого содержал множество ранее не публиковавшихся документов, и который был впервые напечатан также только после Второй мировой войны — в 1958 году[146]. В воспоминания Кюльмана входил обширный 51-страничный раздел о Брест-Литовске, в котором обсуждалась и реакция на «пропагандистскую, революционно-теоретическую полемику» Троцкого: немецкие критики часто обвиняли Кюльмана в том, что он ввязался в полемику с Троцким, чем осложнил ход переговоров; сам Кюльманн писал, что хотел запутать Троцкого «в чисто академической дискуссии о праве народов на самоопределение», дабы подготовить почву к территориальным уступкам со стороны Советской республики[147][148].

Кроме того ещё в 1919 году были опубликованы материалы Хертлинга, проливавшие свет на основные противоречия в позиции политического и военного руководства Германской империи в период переговоров[149]. Мнение военного командование было опубликовано в целой серии работ[150][119][151][152], успешно суммированных в 1936 году[153]. В частности, генерал Людендорф отказывался понимать заключенный договор как «аннексионистский мир»[154], а генерал Гофман рассказывал о своем конфликте с Людендорфом в связи с предупреждением Гофмана об опасности увеличения доли польскоязычных жителей в Германии. Гофман также писал, что ещё во время переговоров осознавал то, насколько мир укрепит (консолидирует) позиции большевиков в России — но основным его соображением на тот момент являлась ситуация на Западном фронте[155].

Сразу после заключения мира ряд ведущих публицистов и парламентариев Германии опубликовали свои короткие статьи и заметки[156][157][158][159][160][161][162][163][164][165][166][167][168][169][170][171]: только некоторые из них критично смотрели на достигнутые договоренности[172], в то время как основная масса выражает «восторженное или умеренное одобрение». Это полностью соответствовало решению Рейхстага, в котором все партии — от немецких консерваторов до Прогрессивной народной партии — поддержали договор (и только СДПГ воздержалась, а НСДПГ отклонила его); поддержка парламента была подробно разобрана в целом ряде послевоенных немецких работ[173][174][175][176][177][155][178][179]. При этом ряд мнений отдельных депутатов был опубликован только в 1959 году[180] и конфликты внутри самих партий по вопросу о Брестском мире не были полностью раскрыты в источниках[181].

На немецком языке с ракурса, близкого к советскому, описывал ход переговоров историк Фриц Клейн[182] в 1953 году: ему принадлежал тезис о том, что пролетарские массы Германии, вдохновленные идеями Октябрьской революции, вынудили германское правительство принять советское предложение о мире. При этом Клейн полностью игнорировал мирные инициативы, поступавшие от Временного правительства с марта по октябрь 1917 года. Более «сбалансированное» описание переговоров в целом — и советской позиции в частности — в 1955 году предложил читателям Георг Раух[183][184].

Целый ряд немецкоязычных работ о Бресте был связан с изучением позиции австро-венгерского правительства[185][186][187][188][189][190]: среди них наиболее важной являлась работа самого Чернина[191], опубликованная в 1919 году и основанная на его личных записях в период переговоров — позиция Чернина была подвергнута жесткой критике как Бурианом (его предшественником и преемником на посту министра),[192] так и Людвигом Польцером, считавшим, что Центральным державам следовало брать Петербург и свергать большевистский режим[193]. Кроме того тесная связь австро-венгерской позиции по миру с продовольственным кризисом в стране была продемонстрирована в работе Гратца, являвшегося временным экономическим экспертом в Брест-Литовске[194][195].

Три работы[196][197][198] раскрывали позицию австро-венгерских военных о мире, показывая — на контрасте с Германией — отсутствие значимых противоречии с гражданским руководством страны. Позиции политиков и общественности[199][200][201][202] были посвящены как работа Эдмунда Глайзе фон Хорстенау[203], раскрывавшая предысторию переговоров, так и диссертация Кока[204], исследовавшая позицию прессы в данный период и показывавшая, что и партии, и общественные группы в основном выступали за договор — хотя у них и были разные причины для поддержи мира[205].

Уже к 1961 году вопрос о появлении/восстановлении в 1917/1918 году трех прибалтийских государств освещался в целом ряде исследований и эссе, пять из которых[206][207][208][209][210] подробно останавливались на «прибалтийской проблеме» в Брест-Литовске. Тематика работ заметно разнилась: если Гослер в 1918 году[207] призывал к реализации условий Брестского договора в отношении стран Балтии, то Климас[206] фокусировался на трудностях возникновения независимой Литвы; историк Хен в 1956 году[211][212] обсуждал взаимосвязь между Брестским договором и попыткой формирования всех балтийских государств[213].

Уступка Украине области Холм, вызвавшая «бурю протеста» среди польскоязычных жителей Центральной Европы, также стала предметом целого ряда публикаций. Точка зрения несогласных с данным решением описывалась как до[214][215][216][217][218][219][220][221], так и после Второй мировой войны[222][223][224]: мнение польскоязычных жителей самого Холма, требовавших отмены пункта договора о передаче региона, было опубликовано почти сразу после подписания мира с Украиной[225][226][227][228]; удачный исторический обзор проблемы был в 1958 году представлен Конзе[229], а украинская точка зрения была описана Хораком[127][230].

Несмотря на преимущественно пропагандистский характер работ, опубликованных после прихода к власти в Германии национал-социалистов, ряд немецких исследований 1930-х годов являлись ценными и в XXI веке. В частности, работу «Брест-Литовск: переговоры и мирные соглашения на Востоке, 1917—1918»[120] — опубликованную в 1937 году и фокусировавшуюся на большевистских «схемах» во время переговоров — отличало приложение ряда ценных документов из Государственного архива в Вене и добротная библиография; по состоянию на 1961 год она оставалась единственным значительным немецким специальным исследованием по теме. В то же время работа Теодора Крёгера «Брест-Литовск. Начало и последствия всемирного большевистского обмана»[231], критиковавшая «ужасающие» последствия революции в России, содержала ряд редких фотоматериалов[4][232].

В 1919 году раввином Иудой Магнесом, при поддержке члена Коммунистической партии США A. Трахтенберга, в Нью-Йорке был издан специальный сборник документов «Россия и Германия в Брест-Литовске. Документальная история мирных переговоров»[233], содержавший выдержки из «Декрета о мире», ноты Советского правительства странам Антанты и США, а также — материалы о заседаниях самой мирной конференции. В 1920—1930-х годах в США и Великобритании вышел целый ряд книг[234][235], в которых в той или иной степени затрагивались вопросы окончания Первой мировой войны — при этом история Брестского мира рассматривалась в них лишь попутно[236].

В итоге основной англоязычной работой по Брестскому миру[237][238] до 2017 года оставалась книга Джона Беннетта «Брестский мир. Победы и поражения советской дипломатии», впервые опубликованная в 1938 году, а затем переиздававшаяся в 1939, 1956, 1963, 1966 и 1971 годах. «Влиятельная» монография — посвященная как самим переговорам, так и достигнутым договоренностям и их последствиям (вплоть до ноября 1918 года) — была написана после прямого общения автора с рядом ключевых участников конференции в Брест-Литовске: включая Троцкого, Кульмана и Радека[239]; сами переговоры были изображены как «поединок» между генералом Людендорфом и Лениным, ни один из которых фактически не присутствовал в Бресте[240]. Кроме того переговоры подробно рассматривались биографом Троцкого Исааком Дойчером[241] (см. трилогия Дойчера) и историком Вартом[242], фокусировавшимся на реакции стран Антанты на советские мирные инициативы. Уильям Чемберлин[243] также уделил внимание договору в Бресте, активно подчеркивая промежуточную позицию Троцкого в рамках внутрипартийной дискуссии — позицию, которая в конце концов превратилась, по мнению Чемберлина, в подобие пассивного сопротивления[244][245]. Советские же историки критиковали своих англоязычных коллег за то, что те — в частности Кеннан в «Россия выходит из войны» (1956)[246] — видели «пропагандистские тенденции» в «Декрете о мире» и других программных документов Советского государства[247].

К 1961 году на французском языке не было опубликовано работы, специально посвященной выходу Советской России из войны или самому Брест-Литовскому миру; однако тема рассматривалась почти всеми авторами общих трудов[248][249][250][251][252][253] по истории Октябрьской революции и Гражданской войны[254]. По мнению Дзенискевич, общей чертой данных работ было представление о заключенном мире как о тактическом «маневре», а также — приписывание Ленину желания заключить именно сепаратный (а не всеобщий) мир[255].

По мнению Махмурян, первый «основополагающий» анализ Брестского мира с точки зрения армянского автора был сделан уже в мае 1918 года в двух статьях Николая Адонца: «Армянский вопрос и германские планы»[256] и «Турецкая нота и Турецкая Армения»[257] — содержавших «нелицеприятные» оценки договора[5]. Региональное изучение результатов договоренностей в Брест-Литовске было начато в работах, опубликованных на русском и армянском языках в период существования Армянской ССР[258][259][260][261][262]: в них содержалась критика краевой независимости — в том числе, как «независимости, не подкрепленной оборонными усилиями» — и обращалось внимание[263][264][265][266] на изоляцию Закавказья от основных революционных событий силами Деникина. Аналогично Р. Ованнисян в монографии «Армения на пути к независимости»[267] отмечал, что «весомая дипломатическая победа» турок в Брест-Литовске, а также — выполнение Закавказскими властями условий договора[268][269] при неудовлетворительной политике лишенного реальной независимости краевого Сейма — привели к дополнительным значительным потерям, которых, по предположению автора, можно было избежать немедленной капитуляцией[270][271].

В 1989 году, анализируя результаты Бреста, Джон Киракосян[272] подчеркивал бесплодность курса на умиротворение в Закавказье[273]. После распада Советского союза и Карабахской войны оценки Брестского мира изменились[274][275][276]: авторы утверждали, что вывод российских войск был чреват опасностью истребления армянского населения региона и что сам факт подписания мира не защищал от возможного османского наступления. Кроме того историки обращали внимание, что заседания политических комиссий русской и турецкой делегаций, а также — дополнительное русско-турецкое соглашение, оставались вне освещения советскими авторами. В частности, Аветисян отмечал как преемственность брестского перемирия с последовавшим за ним перемирием в Ерзнке[277], принявшим все пункты советского документа, так и факт того, что инициатива турецкого продвижения[278] в Малой Азии исходила из Берлина[279]. В 2004 году в Санкт-Петербурге Нина Есаян защитила кандидатскую диссертацию[280], в которой указывала, что «политика Советской России приносила в жертву интересы армянского народа ради обострения гражданской войны и интернационализации революционных процессов»[281]: но в результате турецкая дипломатия успешно «переиграла»[282] советские власти, сумев «без помощи оружия решить вопросы территориальных приобретений, которых Турция не могла добиться в ходе военных действий»[283]. Т. Саакян[284] полагал, что в рамках договора «успехи русской Восточной политики обменивались на хорошие отношения с Западом», игнорируя при этом, что Карсская область была 19 апреля 1919 года возвращена Республике Армении, а затем повторно потеряна полтора года спустя[270].

Исследователи отмечали, что турецкая позиция в Брест-Литовске была практически исключительно ограничена закавказскими территориальными проблемами, а турецкая делегация не пыталась действовать самостоятельно: в частности, австрийский военный атташе в Турции Джозеф Помянковский дал удачный обзор как турецких амбиций и претензии на обширные районы Кавказа, так и соответствующих усилий правительства страны по их реализации[285][286]. Немецкие и турецкие интересы, зачастую противоречивые, были подробно рассмотрены в работе Цимке[287], охватывавшей события с 1914 с 1930 год[288]. «Резко пренебрежительные» заявления о Брестском договоре ряда ведущих грузинских политиков содержались в сборнике официальных документов[289], а сборник дипломатических документов, касавшихся отношений Германии и Республики Армения[290], содержал значительное количество материалов об армяно-турецких пограничных конфликтах, начавшихся в связи с Брест-Литовским договором. Среди других работ[291][292], удачное — хотя и явно «анти-турецкое» — введение в проблемы народов Кавказа в период Первой мировой войны было опубликовано Сандерсом[293] в 1942 году[294]. При этом, значительный исследовательский материал, накопленный турецкими историками[295][296][297][298][299][300][301][302][303][304][305][306][307], по состоянию на 2015 год, практически не использовался за пределами самой Турции[271].

Документы и мемуары

Исследования

Документы и мемуары

Исследования