Хаджи-Мурат

Хаджи-Мурат на фоне села Хунзах. Рисунок Г. Г. Гагарина, 1848.

Дата его рождения неизвестна, но по сопоставлению многих событий и фактов, в том числе, что он был младше аварского Абу-Султан-Нуцал-Хана и чуть старше его брата Умма-хана, возраст которых приблизительно известен, можно сделать вывод, что родился Хаджи Мурат между 1816 и 1818 годами. Скорее всего, эта дата ближе к первой, поскольку его сын Гулла в воспоминаниях о событиях 1834 года говорит, что отец к тому времени был уже женат, то есть можно предположить — ему приблизительно было 18 лет. «Известно, что его дед Асланбек или Османил Гаджияв, отец Гитино-Магомед, брат Осман, сестра, двоюродные и троюродные братья, его род „тавулал“ и сегодняшние потомки живут в Хунзахе».[3]

О его детстве и юности мало что известно. Родители его были из простых узденей, мать была кормилицей ханов, а сам Хаджи-Мурат и его старший брат Осман были близкими сверстниками ханских сыновей, это, бесспорно, сыграло немаловажную роль в формировании его взглядов и характера. С детства он не любил людей самовлюблённых, хвастливых и сам в последующем не любил говорить о своих подвигах. В этом плане показательно предание, что однажды Хаджи-Мурат вместе с ханскими детьми и сверстниками ходили в местечко Игилраал охотиться на куропаток. Какой-то всадник, увидев их, пустил коня вскачь, хотя до этого ехал спокойно. Хаджи-Мурат, оставив на утёсах своих товарищей, побежал вниз на дорогу, выскочив перед всадником, за узду остановил коня и повелел ему слезть. Затем, молча, не оглядываясь, за уздечку повёл коня, а всадник за ним шёл пешком на некотором расстоянии, Хаджи-Мурат вернул ему коня, сказал, что удальство своё не следует ставить напоказ и ушёл, оставив ошарашенного «джигита», всего обвешанного оружием.[3] Хотя по рассказу знатока хунзахской старины М.-С. Д. Саидова, служившая ханам хунзахская фамилия Тавулал, к которой принадлежал Хаджи-Мурат, происходила из сел. Мехельта — первоначального местопребывания князей Турловых, являвшихся ветвью рода хунзахских ханов.[4]

Хаджи-Мурат в малолетстве изучал: Коран, Мухтасар и Тафсир. Читать и писать он мог только на одном аварском языке, то есть «ажаме» (аварском арабским алфавитом), других языков не знал. Работал в своём хозяйстве, исполняя все крестьянские работы, и тем прокармливался. С молодых лет любил лошадей и оружие, ездил верхом в полном вооружении.[5]

Детство его совпало с начальным этапом Кавказской войны против Ермолова под руководством дагестанских владетелей, а юность с зарождающейся борьбой имамов против русского проникновения в Северо-Восточный Кавказ. В этих условиях Аварское ханство, оказавшись между двумя огнями, вело политику сохранения своего независимого положения и от одной и с другой стороны, то есть политику «вооружённого нейтралитета», если употребить современные термины. Он и его сверстники повзрослели очень рано, не по годам, как все дети войны, к тому же оказались в близком окружении высших политических кругов Аварского ханства, где шли оживлённые дискуссии о выборе путей разрешения этих жизненных проблем. Ему было чуть больше 11 лет, когда Гази-Магомед с мюридами обложили Хунзах. В этой войне он потерял отца, и вряд ли это вызвало в нём симпатии к мюридам. Зато такая жизнь научила Хаджи Мурата отстаивать свои позиции, постоять за себя и соратников. Бесстрашие перед любыми трудностями, удальство и находчивость, умение быстро принимать решения в самых сложных и безвыходных ситуациях становились характерными его чертами.[3]

Говорят, на вопрос: «когда ты понял, что не боишься?», уже будучи взрослым, Хаджи Мурат ответил: «Когда глухой ночью дед послал меня за конём в Бакда (место выпаса) и босой наступил на что-то мягкое и пушистое. Я мигом опустил руку и взял это в руки. Оказалось, заяц, которого я держал за уши. Это был мой первый смелый поступок». Характер его поступков, его поведение в той или иной ситуации того периода нужно видеть в позиции хунзахского общества, той общественной психологии столицы Аварского ханства, оказавшейся объектом политической борьбы русского военного командования и дагестанских имамов. Для успеха обеих сторон, горная Авария, оставшаяся островком недосягаемости, приобретала особое значение.[3]

13 августа 1834 года старший брат Хаджи-Мурада, Осман, был в числе тех, кто сопровождал ханов Абу-Нуцала и Уммахана к имаму Гамзат-беку. Когда Осман вышел из палатки, где проходили переговоры, один из мюридов Гамзата передал Осману, что делегацию пригласили для того, чтобы их убить и посоветовал вернуться домой. — «Иначе ты будешь убит!» сказал он. Осман стал думать над тем, как спасти себя и своих товарищей, но придумать ничего не мог, сел верхом на свою лошадь и помчался домой, оставив товарищей.[3][5]

По дороге домой Осман услышал прозвучавшие выстрелы и понял, что с ханами случилась беда. Итак, 13 августа 1834 года свершилось желание Гамзат-Бека: аварских ханов не стало. Из приехавших с ними почётных жителей и нукеров уцелели немногие. Они принесли в Хунзах горестную весть об убийстве, что повергло в печаль ханшу и народ. В тот же день Паху-Бике и ханша Хистаман-Бике, лишившиеся защитников и оставленные оробевшими хунзахцами, по воле Гамзата были перевезены в селение Геничутль, находившееся в трёх верстах от Хунзаха. Жена же Абу-Нуцал-Хана, по причине её беременности, была оставлена в ханском доме. Проезжая мимо неприятельского лагеря ханша Паху-Бике просила позволения переговорить с Гамзат-Беком. Тот ответил, что между ними нет ничего общего. А вскоре вступил в Хунзах и, обагрённый кровью законных ханов, принял их титул и разместился в их доме.[6]

Хаджи-Мурат, 1858 год, рисунок В. Ф. Тимма в Русском художественном листке В. Тимма.

По водворении своём в Хунзахе, первым действием Гамзат-Бека стал арест Сурхай-Хана Сиухского, двоюродного брата Паху-Бике, полковника русской службы, уже управлявшего Аварским ханством с 1821 по 1828 год. Сурхай-Хан хотя и был джанка, имея мать простого происхождения, однако всё же считался двоюродным братом последнего Хана и мог принять власть в ханстве в случае смерти ближайших наследников. Права Сурхай-Хана были известны Гамзат-Беку, а потому он и поспешил захватить своего соперника. Вторая его забота состояла в том, чтобы завладеть всем имуществом аварских ханов.[6] Сделав необходимые для этого распоряжения, Гамзат-Бек потребовал к себе ханшу Паху-Бике, вместе с её тёщей. Последнюю он поместил на хуторе аварских ханов, построенном в ущелье близ Хунзаха, а первую приказал привести к себе. Убитая потерею сыновей и ханства, она вошла твёрдым шагом в жилище, вмещавшее долгое время ханов Аварии, и без смущения поздравила Гамзата с получением нового сана. Похититель, злобно усмехнувшись, сделал знак стоявшему позади ханши гимринскому мюриду, и голова её покатилась к ногам убийцы.[6]

Поступок этот не понравился даже ближайшим соратникам Гамзат-Бека. Чувствуя низость своего действия, противного обычаям, он извинялся тем, что, вероятно, ханша стала бы просить защиты у русских, которые не отказали бы ей в помощи. На другой день участь ханши Паху-Бике постигла и Сурхай-Хана. Участь же юного Булач-Хана, заключённого тогда в Новом-Гоцатле, не была ещё решена, и неизвестно, что Гамзат-Бек сделал бы с ним. Но жену Абу-Нунцал-Хана, ханшу Гайбат-Бике, он не осмелился лишить жизни, оттого что убивая её, убил бы вместе с нею и невинное существо; а по мусульманским законам это считается величайшим преступлением.[6]

Хунзахцы имели много причин быть недовольными Гамзат-Беком и его приверженцами, а это обстоятельство, усилив ещё более их негодование, послужило окончательным поводом к составлению заговора против узурпатора Аварского ханства. Находившиеся в мастерской начали роптать на поведение мюридов, от которых не было им покоя, и один из них, обратясь к Осману и Хаджи-Мурату, сказал: «Султан Ахмед-Хан, покойный наш владетель, был великий человек. Он отдал сына своего Умма-Хана вашему отцу на воспитание и сравнял вас чрез то со своим родом; а между тем вы дозволили убить не только Абу-Нуцал-Хана, но и молочного брата вашего, Умма-Хана. Неудивительно после этого, что мы все поплатимся головами, если Гамзату вздумается выказать своё могущество, позабавившись нашей жизнью. Убьём Гамзата! С ним сейчас немного мюридов». Слова эти нашли отклик в сердцах ожесточённых слушателей. Молча пожали они друг другу руки и условились вновь собраться в той же мастерской вечером.[6]

В назначенный час заговорщики тайком пробирались на встречу. Они привели с собою ещё до 18 человек надёжной родни. На этом свидании положено было привести в исполнение заговор при первой возможности, и каждый из присутствовавших поклялся на Коране хранить его в глубокой тайне.[6]

Несмотря на меры предосторожности, принятые заговорщиками, один из мюридов успел узнать о покушении на жизнь Гамзат-Бека и тотчас же сообщил ему о происходившем в мастерской, подтверждая свои слова клятвою. Однако сведения об угрожавшей опасности не устрашили узурпатора Аварского ханства, который чрезмерно доверялся своей судьбе. Выслушав мюрида, он спросил его хладнокровно: «Можешь ли ты остановить ангелов, когда они придут за моею душою? Если не можешь, то иди домой и оставь меня в покое. Что определено Богом, того не избегнешь, и если завтра назначено мне умереть, то завтрашний день и будет днём моей смерти».[6]

Гравюра с литографии 1851 года

19 сентября, в пятницу, был большой праздник у всех мусульман, и Гамзат-Бек, как глава духовенства в Дагестане, имел намерение идти в мечеть. Но едва наступило утро, к нему снова явился мюрид, доносивший о заговоре, и снова подтверждая клятвою свои слова, добавил, что узурпатора непременно убьют в этот день во время молитвы в храме, и что первым зачинщиком заговора был Османилязул Гаджиев, — дед Османа и Хаджи-Мурата.[6]

Уверения доносчика поколебали уверенность Гамзат-Бека, а потому он потребовал к себе Гаджиева. Хитрый старик приблизился к нему с совершенно спокойным лицом. И пока Гамзат смотрел на него пристально, стараясь, вероятно, смутить пожилого человека, тот стал убедительно просить помочь ему в средствах для изучению сыном арабского языка. Обезоруженный безмятежным видом Гаджиева, Гамзат обещал исполнить его просьбу и снова вернулся в состояние безмятежной уверенности в собственном превосходстве. Не допуская и мысли, что участь его уже предрешена и минуты жизни сочтены, он решился непременно отправиться в мечеть, отдав только приказание, чтобы никто из жителей Хунзаха не смел туда входить в бурке, дабы можно было видеть вооружённых и отнять у них оружие.[6]

В полдень, 19 сентября, раздался голос муллы, и толпы мусульман начали сходиться в мечеть. Вооружённый тремя пистолетами и сопровождаемый 12 мюридами, которые шли с обнажёнными шашками, Гамзат-Бек вошёл в храм пророка в окружении своих приближённых. Он готовился уже приступить к молитве, как заметив нескольких человек в бурках, остановился посреди мечети. Тогда Осман, брат Гаджи-Мурата, громко спросил собравшихся: «Что же вы не встаёте, когда великий имам пришёл с вами молиться?» Слова внука первого заговорщика не предвещали ничего доброго, а потому Гамзат-Бек начал отступать к дверям храма. Но в это время Осман выстрелил из пистолета и нанёс беку тяжёлую рану. Вслед за этим выстрелом быстро последовали другие выстрелы. Через мгновение убийца аварских ханов пал мёртвым на ковры мечети, простреленный несколькими пулями.[6]

Телохранители Гамзат-Бека хотели отмстить за смерть своего повелителя, но успели убить только Османа. Атакованные со всех сторон ободрившимися хунзахцами, мюриды обратились в бегство. Освободясь от своих притеснителей, хунзахцы тотчас же ввели в ханский дом престарелую Ханшу Хистаман-Бике. Она, из сострадания, велела похоронить на четвёртый день валявшееся возле мечети обнажённое тело Гамзат-Бека.[6]

Хаджи-Мурат, в Русском художественном листке В. Тимма.

После смерти Османа, Хаджи-Мурат оказался вождём хунзахцев. В числе прочего именно он командовал осадой ханского дворца, в котором укрылись оставшиеся в живых сторонники Гамзат-бека. Хунзах на целых девять лет стал островком независимости для набиравшего силу мюридизма, а до 1836 года и одной из главных целей русского командования, которое организовало вторжение в горный Дагестан[7].

Истребление аварских ханов и последовавшее за этим убийство Гамзат-бека и его соратников надолго отстранило Аварское ханство от мюридистского движения. Аварское ханство тесно связало себя с русской военной администрацией и противниками мюридизма в Дагестане, а руководители мюридизма и новый имам Шамиль с ещё большей энергией стремились присоединить силой оружия Аварское ханство к своим владениям и тем самым ликвидировать главный очаг сопротивления. Эти же события, как видно, завершили раскол в верхних слоях хунзахского общества, разделивший их на сторонников и противников имама Шамиля[7].

Хаджи-Мурат и его сторонники твёрдо стали в ряды противников Шамиля. Во многом это было неизбежно. Близость к ханским сыновьям, смерть наследников ханства и последующая месть за них определили на этом этапе позицию Хаджи-Мурта. Слишком многих из своих родственников и друзей он потерял, защищая политический выбор Аварского ханского дома и хунзахцев. Иная его позиция была бы народу гораздо менее понятной. Хаджи-Мурат в сложившейся ситуации защищал свой дом, своё село и Аварию. И трудно было его обвинять в том, что он вначале не поднялся до целей газавата, которым руководили дагестанские имамы[7].

В 1834 году правителем Хунзаха был временно назначен Аслан-хан Казикумухский. Мать Аслан-хана, Аймесей, была сестрой Умма-хана Аварского. При этом Аслан-хан оставался правителем Гази-Кумуха и Кураха, вплоть до своей смерти (1836 год), и имел обязательства в случае необходимости снабжать русскую армию продовольствием[8].

С убийством Гамзат-бека Аварское ханство на время стало фактически полностью независимой территорией. Назначенным российскими властями ханом Аварии до совершеннолетия законному наследнику Султан-Ахмед-хану, а затем Мухаммед-Мирза-хану Казикумухскому так и не удалось даже побывать в своих новых владениях, а Ахмед-хану Мехтулинскому, следующему правителю Аварии (после занятия Хунзаха войсками генерала Реута в июле 1836 года), было трудно соперничать с огромным влиянием и популярностью молодого Хаджи-Мурата, который к тому же оказался назначен генералом Клюгенау управляющим Аварии[7].

С назначением Ахмед-хана временным правителем Аваристана между ним и Хаджи-Муратом, как отмечает исследователь М. Гаммер, «сложились отношения соперничества, которые переросли во вражду». В 1840 году доносы и наговоры Ахмед-хана привели к аресту Хаджи-Мурата по обвинению в ведении тайных переговоров с Шамилем, а также разрушению его дома, разграблению имущества и скота. Было приказано сослать его в Темир-Хан-Шуру, но он по пути сумел бежать, совершив рискованный прыжок со скалы, по краю которой пролегала тропинка. Он смог утащить за собой двоих конвоиров, на которых и приземлился, сломав при падении только одну ногу[7].

В 1840 году Хаджи-Мурат перешёл на сторону Шамиля[7], с этого времени началась его служба имаму Шамилю, который назначил нового союзника его наибом всех аварских селений. В течение 10 лет Хаджи-Мурат был правой рукой имама. В эти годы он организовал немало ошеломляющих набегов, сделавших его имя легендарным. Туда, где мог объявиться «призрачный», как называли Хаджи-Мурата, русское командование направляло лучшие отряды из элитных воинских частей. Свои набеги Хаджи-Мурат проводил не только ради добычи, но и как карательные акции, ради мести. При этом часть добычи неизменно выделялась сиротам и вдовам[9]. Хаджи-Мурат стал одним из самых знаменитых горских воинов. Его храбростью восхищались как в Дагестане, так и в Чечне. А слава его подвигов облетела весь Кавказ и Россию.

Когда Хаджи-Мурат приехал в Дарго, Шамиль не совсем поверил ему. Имам назначил его наибом селения Тлох, которое никому не подчинялось: ни власти Шамиля, ни Российской империи. Жители Тлоха, а затем и жители других окрестных хиндаляльские селений, а также село Цельмес (к юго-западу от Амишта) добровольно подчинились Хаджи-Мурату. Вскоре он со своими сподвижниками перебрался в село Цельмес. Однако Ахмед-хан и там продолжал преследовать Хаджи-Мурата. Он подарил своего жеребца Гасану, жителю села Мушули, и отправил его в Цельмес с поручением убить Хаджи-Мурата, но в итоге получилось наоборот[10].

С ноября 1840 года Хаджи-Мурат становится ближайшим сподвижником Шамиля. Именно в этот период взошла его звезда и он стал одним из ключевых героев Кавказской войны, блестящим наследником дерзких деяний своих предшественников — земляков Хириясул Алибека и Ахбердил Мухаммеда. С переходом Хаджи-Мурата на сторону мюридов к ним перешла большая часть общин, расположенных по верховьям Аварского Койсу. И в результате русские власти на многие годы потеряли своё влияние в Дагестане. Начиналась «блистательная эпоха» Шамиля, период его самых больших успехов. И в этом была огромная заслуга «обоюдоострой шпаги» (М. Воронцов) Хаджи-Мурата, полководческого дара наиба, который всё время находился в гуще военных действий. Хаджи-Мурат совершил немало удачных и просто невероятных операций. Бесстрашие его «было поразительно даже на Кавказе» (А. Зиссерман). Одним из самых дерзких нападений лихого наиба был набег в Дешлагар для угона из русского гарнизона табуна лошадей. Благодаря умелой тактике и стремительности, эту рискованную операцию Хаджи-Мурат провёл молниеносно и без единой жертвы. Здесь он впервые перед походом приказал подковать лошадей наоборот, чтобы обмануть преследователей[11].

«…Хаджи Мурад был одним из гениальнейших, конечно, в своём роде, самородков. Сказать, что это был храбрец и удалец из самых храбрейших и удалых горцев, — значит ещё ничего не сказать для его характеристики: бесстрашие Хаджи Мурада было поразительно даже на Кавказе… Он был необыкновенный вождь кавалерии, находчивый, предупредительный, решительный в атаке, неуловимый в отступлении… Бывали моменты, когда этот витязь держал как на сковороде столь умных полководцев, какими были князь Аргутинский-Долгоруков и князь М. С. Воронцов… Перенеси этого гениального дикаря, каков он был — в армию французов, либо ещё лучше — в армию Мольтке, в какую хотите европейскую армию, всюду Хаджи Мурад явился бы лихим и лучшим командиром кавалерии».

— Из записок А. Зиссермана. 1881 год[12]

.

В 1841 году в битве при Цельмесе аварские войска во главе с Хаджи-Муратом и Шамилем нанесли поражение русским войскам. В 1842 году Хаджи-Мурат вместе с Шамилем и Ахбердил Мухаммедом занял Гази-Кумух чем спровоцировал открытое восстание лакцев и увеличение численности войск с 5 до 15 тысяч за счёт местных мужчин. в том же походе участвовал в сражении у лакского аула Кули против Аргутинского и Даниэль-Бека. По одним данным Хаджи-Мурат участвовал в сражении при ауле Дарго, которое продолжалось с 31 мая по 21 июля 1845 года, по другим данным бился с врагами при Рикуони, в июне того же года, и потерпел поражение, отступив в горы. Считается также, что Хаджи-Мурат участвовал в Шамилевском походе на Ахты в 1848 году[13].

Легендарный Хаджи-Мурат, «самый предприимчивый и влиятельный сподвижник Шамиля» (М. С. Воронцов), был «ярким явлением в плеяде героев Кавказа» (Л. Бланч). К данному высказыванию можно добавить, что он являлся и самой трагической фигурой среди наибов Шамиля. Причиной этого в немалой степени была слава Хаджи-Мурата, которая, как верно заметил историк М. А. Аммаев, «постепенно стала опережать его самого. Если Шамиль был знаменем борьбы, то Хаджи-Мурат становился её душою. Его имя вдохновляло соратников, с ним связывали успех и удачу, его боялись враги»[14].

В конце марта 1849 года Аргутинский вернулся в свою главную резиденцию Темир-Хан-Шуру, чтобы отдохнуть и залечить рану, полученную под Салта. Он был человек немногословный, но среди веселья по случаю успешного завершения военной кампании несколько расслабился и дал волю чувствам. Награждая своих героев, он позволил себе нелестно отозваться о шамилёвских наибах, а Хаджи-Мурада и вовсе выставил трусом. Мнение Аргутинского очень скоро сделалось известным гордому наибу. Хаджи-Мурад подозревал, что мнение генерала разделяют и многие горцы, считая его виновным за ахтынский неуспех, и решил на деле показать кто есть кто. В ночь на 14 апреля Хаджи-Мурад с пятью сотнями отборных удальцов появился у стен Темир-Хан-Шуры. Следуя своей излюбленной тактике, Хаджи-Мурад оставил половину отряда в засаде, а остальные начали осторожно подбираться к крепости. Их заметили дозорные, но успели сделать лишь несколько выстрелов, как были смяты нахлынувшей волной горцев. Оказавшись в городе, мюриды обнаружили, что их проводник из местных исчез. Они не знали Шуру и действовали наугад. Завидев большой дом с освещёнными окнами, они бросились туда, полагая, что это дворец самого Аргутинского, и рассчитывая захватить если не его самого, то хотя бы генерала Орбелиани с полковой казной и знамёнами. Они ворвались в здание и тогда только поняли, что ошиблись — это был полковой госпиталь. Больные солдаты заперлись в столовой и подняли тревогу, стуча кастрюлями и разбивая окна. Шура была разбужена криками и загрохотавшими в ночи сигнальными барабанами. В суматохе солдаты принимали за горцев своих же кавалеристов, те бросались на солдат, началась беспорядочная пальба, и никто не мог отыскать самих налётчиков. Не найдя заносчивого генерала, Хаджи-Мурад исчез так же внезапно, как и появился, успев лишь разорить по пути армянские лавки. Дерзкий набег Хаджи-Мурада внушил всем, что на Кавказе нет безопасных мест и что каждое необдуманное слово по-прежнему отражается в блеске кинжала и имеет вес пули. Но ещё больше шуму смелое предприятие Хаджи-Мурада наделало в столице. Император, увидевший дела в Дагестане в совершенно ином свете, чем это следовало из рапортов наместника, был весьма обеспокоен за судьбу своих завоеваний на Кавказе. Воронцов оправдывался, как мог, ссылался на неизбежные в войнах неожиданности, обещал отбить у горцев охоту к подобным вылазкам, но совершенно успокоить императора так и не сумел[13].

Осенью 1850 году на Кавказ приехал наследник престола Александр Николаевич. Неуловимый Хаджи-Мурат, неожиданно появившись на Нухинском почтовом тракте, захватил почту и угнал лошадей. В этом набеге он чуть было не взял в плен наследника российской короны Александра[15]. И таких отчаянных набегов лихой Хаджи-Мурат совершил немало. Уходящего от преследователей Хаджи-Мурата в народных песнях характеризуют так: «с волчьей походкой, с бегом зверя» (авар. бацӏилаб хъамигун, хъурмил гьелигун)[16].

Отвага, решительность Хаджи-Мурата, его военный талант вызывали восхищение, признание не только горцев, но и врагов. Вот как характеризует его военный знаток Окольничий: «То был искусный партизан <…>. Для него ничего не стоило с четырьмя-пятьюстами конных появиться в тылу войск, далеко в глубине занятого нами края, перейти сегодня семьдесят, завтра сто вёрст, отвлечь фальшивой тревогой войска совершенно в другую сторону и, пользуясь всеобщей суматохой, ускользнуть безнаказанно»[17].

П. А. Павленко, автор книги «Шамиль», даёт верную и точную характеристику Хаджи-Мурату: «Рождённый для войны, Хаджи-Мурат только в ней, как в единственной цели жизни, видел своё героическое призвание. Мир был для него лишь единственным отдыхом после законченной и ещё не начатой операции. И в этом — жизнь».[18]

У прославленного наиба, как и у всех исключительных личностей, были недоброжелатели, завистники и среди наибов Шамиля, и среди перебежчиков на сторону империи. И те и другие «с хитростью и коварством лисы» (Л. Бланч) клеветали на него, пытаясь подорвать доверие к нему как Шамиля, так и царского командования. И в этом они преуспели[19].

В 1844 году "Хаджимурад приехал в Хунзах с 30-ю мюридами, в числе коих находился и сиухский Патаали — Сурхай-хан-оглы, и по приезде остановился в ханском доме[20].

Интриги завистников сыграли существенную роль в разладе между Шамилем и Хаджи-Муратом. При этом в воспоминаниях очевидцев, например, Абдурахима, сына Джамалутдина и зятя Шамиля, а также в отдельных преданиях выдвигаются не всегда достоверные версии. Так, по воспоминаниям Абдурахима, заявление Хаджи-Мурата, что «имамом будет тот, у кого шашка острее», было сделано в кругу двух лиц: Ахбердил Мухаммеда и Газиява Андийского. Это стало известно Шамилю, и Хаджи-Мурат с тех пор якобы держал их на подозрении[21][22]. Следует заметить, что Ахбердил Мухаммед погиб у аула Шатиль в 1843 году. Приведённое заявление было сделано Хаджи-Муратом в 1847 году, следовательно, Ахвердил Мухаммед не мог быть причастен к изложенной выше ситуации. Согласно другой версии, известное заявление Хаджи-Мурата было якобы высказано после андийского съезда в Дарго в 1847 году в присутствии товарищей, среди которых был Инквачилав-Дибир, который якобы и передал этот разговор имаму[23]. По воспоминаниям потомков наиба, преданиям о нём аварцев, Инквачилав-Дибир предстаёт как человек учёный, рассудительный, мудрый, благородный. Кроме того, Шамиль освободил Хаджи-Мурата от наибства не после андийского съезда, а спустя четыре года (после его неудачного похода в Табасаран в июле 1851 года)[24].

Надгробная плита, доставленная из леса Дашкенд Гахского района Азербайджана, сделанная из местного речного камня и с арабской надписью в стиле сулюс: «Эта могила покойного главы шахидов Авара Газаги Гаджи Мурада 1268 (1852)». Музей истории Азербайджана, Баку

После похода Хаджи-Мурата в Хайдак и Табасаран отношения между Шамилем и Хаджи-Муратом обострились. Имам сместил его с должности наиба, а также велел сдать военную добычу. Верную на взгляд ряда историков трактовку провала этого похода Хаджи-Мурата, даёт М. А. Аммаев: «Что же касается неудачного рейда Хаджи-Мурата в Хайдак и Табасаран, он, на наш взгляд, был заранее обречён. Ни Омар Салтинский, с гораздо большими силами до этого, ни Бук-Мухаммед в последующем не смогли поднять край на восстание против русских. Сочувствие движению ещё не означало готовности нести все тяжести борьбы в крае, в непосредственной близости от крупных баз регулярных войск. Пятьсот всадников Хаджи-Мурата тем более не могли выполнить эту миссию. Это был скорее повод к обвинению Хаджи-Мурата в провале, к попытке его ареста, о чём говорило столкновение его и посланного для ареста отряда при Батлаиче, на Хунзахском плато. Хаджи-Мурату предстояло сделать тяжёлый выбор, и он был сделан — теперь уже на стороне русских войск против имама»[25]. Нельзя не согласиться и с другим утверждением М. А. Аммаева, что «слава и всё растущая популярность Хаджи-Мурата становились опасными не только для противника, но и династических намерений самого Шамиля, в чьём окружении также появились тайные враги и завистники знаменитого наиба»[26]. Последующее развитие событий (когда Хаджи-Мурату дают знать, что его хотят убить) способствовало принятию им решения 23 ноября 1851 года перейти на сторону Российской империи вместе с четырьмя преданными ему мюридами.[27]

Есть версия, что на самом деле не было никакой ссоры и уж тем более предательства, это был план Хаджи-Мурата, принятый Шамилем, с целью разведки и получения информации в тылу врага.[28]

В 1851 году Хаджи-Мурат ушёл от имама Шамиля в Батлаич. Причиной этому послужила ссора и взятие затем в плен его жены и детей. Многие историки считают, что Хаджи-Мурат даже выступал против Шамиля. Между тем царское правительство предполагало воспользоваться популярностью Хаджи-Мурата среди горцев для привлечения их на свою сторону. Из письма Воронцова князю Чернышёву от 20 декабря 1851 года:

«В моём последнем письме я извещал вас о прибытии сюда Хаджи-Мурата; он приехал в Тифлис 8-го; на следующий день я познакомился с ним и дней 8 или 9 я говорил с ним и обдумывал, что он может сделать для нас впоследствии, а особенно, что нам делать с ним теперь, так очень сильно заботится о судьбе своего семейства и говорит со всеми знаками полной откровенности, что, пока его семейство в руках Шамиля, он парализован и не в силах услужить нам и доказать свою благодарность за ласковый приём и прощение, которое ему оказали».

— источник[28]

За развитием событий с большим интересом наблюдал через своих лазутчиков Аргутинский. И как только Шамиль, считая дело решённым, вернулся в Ведено, генерал поспешил направить Хаджи-Мураду письмо. Генерал обещал забыть старые обиды и поддержать храбреца, если тот надумает выступить против Шамиля. Если же Хаджи-Мурад решит просто уйти от имама, то Аргутинский готов был принять его со всем семейством как значительного человека и героя. Хаджи-Мурад ответил чересчур участливому генералу: "Хотя сила у меня малая, между мной и Шамилем произойдёт то, что суждено Аллахом. Твоей помощи мне не нужно". Но оставаться в полной власти Шамиля, окружённым мюридами и лазутчиками имама, бывший наиб тоже не желал. Он решил переселиться в известный своей независимостью чеченский аул Гехи, откуда была родом жена Хаджи-Мурада. Шамиль ответил отказом. Всё, что было позволено Хаджи-Мураду, — это оставить Батлаич и поселиться в родном селе Цельмес, тоже невдалеке от Хунзаха. Здесь жило и его семейство — жена Сану, двое сыновей, четыре дочери и престарелая мать.[13]

Осенью 1851 года Шамиль созвал в чеченском ауле Автуры Государственный совет Имамата, на котором предполагалось положить конец разногласиям и обсудить дальнейшие действия. Пригласили туда и Хаджи-Мурада, чтобы решить его дело высшим судом. По пути в Автуры Хаджи-Мураду сообщили, что Шамиль будто бы собирается казнить его как изменника. Приняв группировку Хаджи-Мурада за очередной набег, солдаты гарнизона крепости Воздвиженской открыли огонь. Хаджи-мурат заявил о желании переговорить с начальством. Командир Куринского егерского полка флигель-адъютант полковник Семён Воронцов поначалу не поверил в такую удачу. Но вскоре сын кавказского наместника самолично, во главе сильного отряда, отправился навстречу знаменитому воину. Убедившись, что перед ним действительно знаменитый Хаджи-Мурад, князь Воронцов препроводил необыкновенного перебежчика в крепость. Воодушевлённый экстраординарным событием, главнокомандующий М.Воронцов поспешил обрадовать своего государя. Это было неслыханной удачей — заполучить самого Хаджи-Мурада, чьё имя повергало в трепет Кавказ и который считался "половиной Шамиля". Император не разделял упований Воронцова, но согласился оставить Хаджи-Мурада под личную ответственность наместника. В генеральном штабе опасались, что хитроумный Хаджи-Мурад вышел по тайному соглашению с Шамилем, что цель его — высмотреть силы и средства Воронцова, дороги и крепостные сооружения, чтобы затем устроить опасный сюрприз и вновь соединиться с имамом. Беспокойства властей имели все основания. Ещё слишком свежи были в памяти кавказских командиров нечеловеческая энергия и молниеносная быстрота этого горца, совладать с которым пока никто не сумел.[13]

Но надеть на Хаджи-Мурада кандалы тоже не решались, чтобы не произвести превратного впечатления на горцев, которые могли пожелать последовать примеру своего героя. На счастье воздвиженцев, прибыл адъютант М.Воронцова с приказом немедленно доставить Хаджи-Мурада в Тифлис "не так, как пленника, а как человека знаменитого, со всею подобающей честью". Хаджи-Мурад неузнаваемо переменился. Он истощал себя постом, беспрерывно молился, отказывался кого-либо принимать, если визиты не были сопряжены с его заветной целью. В редкие выезды из дома его сопровождал казачий конвой. Обычно он направлялся в мечеть, где страстно молился и снабжал деньгами содержавшихся в Тифлисе пленных горцев, а затем делал визиты к Воронцову, чтобы справиться, нет ли вестей о семье. Тягостное ожидание в Тифлисе наконец сделалось для него невыносимым. Хаджи-Мурад добился разрешения поехать в крепость Грозную, чтобы попытаться самому организовать вызволение семейства. Напрасно взволновав местное население и доставив начальству массу хлопот, Хаджи-Мурад вынужден был вернуться в Тифлис. Воронцов решил до поры удалить Хаджимурата из Тифлиса. Местожительством ему была назначена Шеки в одноимённом уезде за Лезгинской кордонной линией.[13]

В апреле 1852 года Хаджи-Мурад прибыл в Нуху в сопровождении сильного конвоя и под надзором капитана Бучкиева. Начальник Нухинского уезда подполковник Карганов старался развлечь Хаджи-Мурада, обещая скорые перемены в его деле. А пока разрешал ему ездить по Нухе и окрестностям в сопровождении своих нукеров и небольшого конвоя. Несколько раз они вместе отправлялись на охоту, где Хаджи-Мурад вновь превращался в лихого наездника и меткого стрелка. Карганов подозревал, что от Хаджи-Мурада можно ожидать всякого. Что если не удастся выручить его семью, то он попробует сделать это сам или даже перейдёт обратно к Шамилю, учинив в Нухе шумное происшествие в надежде на примирение с имамом. Вместе с тем Карганов полагал достаточным выставлять секретные караулы и полагался на самих нухинцев, которые помнили недавний набег Хаджи-Мурада и готовы были при случае ему отомстить.[13]

Деятельный Хаджи-Мурат, оказавшись в чуждой для него обстановке, переживал о семье, о которой у него не было вестей, рвался назад в горы. Жизнь, власть ничего не значили для него без горячо любимой семьи, и он принимает решение вновь бежать в горы. Князь М. С. Воронцов, тесно общавшийся с Хаджи-Муратом во время пребывания его у русских, в письме к князю А. И. Барятинскому писал:

«…Я остаюсь уверенным, что только одна невозможность освобождения его семейства и то ложное положение, в которое он был у нас поставлен, вынудили его на роковой для него поступок».

— источник[29]

Во время одной из загородных прогулок случилось то, чего многие и ожидали. В тот день, после очередной бессонной ночи, Хаджи-Мурад был не в духе. Не отвечая на расспросы, он отказался от завтрака и начал седлать своего коня. Конвойные решили, что он, по своему обыкновению, собирается за город на прогулку. Отъехав версты две, Хаджи-Мурад спешился у родника, чтобы совершить омовение и помолиться со своими нукерами. Закончив намаз, он вскочил на коня и вдруг спросил начальника конвоя, мусульманина: почему тот не молился вместе с ними? Урядник не нашёлся что ответить и попробовал отшутиться. Хаджи-Мурад переменился в лице, и глаза его вспыхнули тем особенным огнём, наводившим ужас на его врагов. "Не грех убить такого неверного, как ты!" — крикнул Хаджи-Мурад и выстрелил в него из пистолета. Урядник упал замертво. Другой конвойный был убит нукером Хаджи-Мурада. Затем, не дав опомниться остальным конвойным, горцы пустили коней в галоп. Казаки бросились следом, но беглецы, отстреливаясь, оторвались уже далеко и во весь опор мчались в горы. Когда о бегстве Хаджи-Мурада стало известно в Нухе, растерянный Бучкиев помчался в Тифлис, а Карганов спешно организовал погоню. На поимку беглецов были брошены все силы, по уезду разосланы тревожные караулы, а из окрестных владений была мобилизована милиция.[13]

Видя подозрительное отношение русских к себе, Хаджи-Мурат сделал попытку уйти в горы и погиб в стычке с превосходящими силами казаков и горской милиции в районе села Онджалы (в настоящее время Гахский район, Азербайджан). Хаджи-Мурат вместе с четырьмя сподвижниками (трое аварцев и один чеченец) сражались с тремя сотнями противников, окопавшись в небольшой яме. По сообщению Василия Потто: «Мюриды его зарезали своих лошадей и держались до тех пор, пока не расстреляли всех своих патронов. Тогда, с обнажённою головою, без шапки, Гаджи-Мурат, как тигр, выскочил из своей засады и, с шашкою в руке, один врезался в густые толпы милиционеров. Он был изрублен на месте; с ним пали двое мюридов, а остальные два, израненные, были взяты в плен и, впоследствии, преданы военному суду. С нашей стороны было убито два и ранено девять милиционеров.[30]» Согласно описанию Льва Толстого, взятого им, вероятно, из горского фольклора, Хаджи-Мурат умер обняв дерево[31]. Могила Хаджи-Мурата стала зияратом — почитаемым местом.[32]

«…Хаджи Мурад, действительно, был замечательный человек, смелости, можно сказать, безумной, не знающий страха, вместе с тем имевший много природной хитрости, совершенное знание Дагестана… Этот неустрашимый человек был обоюдоострой шпагой, которая могла бы сделаться затруднительною для нас… Хаджи Мурад умер отчаянным храбрецом, каковым и жил; оставив своих лошадей, он спрятался в какую-то яму, которую укреплял с товарищами, копая землю руками, он отвечал ругательствами на предложение сдаться; на его глазах умерли двое его товарищей, и он сам, раненный четырьмя пулями, слабый и истекающий кровью, в отчаянии бросился на атакующих, и тут-то его покончили!». (Из записок князя М. С. Воронцова, 1852 г.).

Голова Хаджи-Мурата после его смерти была отсечена неизвестным. Возможно это сделал Хаджи-Ага, который стал править в Илису после Даниял-бека[13]. Голову переслали в Петербург, где череп хранился в Военно-медицинской академии. Затем в 1959 году он был передан в коллекцию черепов Музея антропологии и этнографии (бывшую Кунсткамеру). В 1994 году он находился там[33]. В 2000-х годах распространилась легенда о пребывании головы в Государственном музее истории религии Санкт-Петербурга, что не соответствует действительности.

Вот так трагически закончилась жизнь легендарного Хаджи-Мурата, бесстрашие которого было поразительно даже на Кавказе. Олицетворением беспредельного героизма, воинственности, свободолюбия горских народов выступает, по преданиям, эпохальная личность Хаджи-Мурата, «и воина, и вождя по призванию»[18], оставившего неизгладимый след в истории Кавказской войны.[27]

В поэме «Возвращение Хаджи-Мурата», великого дагестанского поэта XX века, Расула Гамзатова, неприкаянный наиб Хаджи-Мурат слышит голоса матери, сына, покинутых им, и видит сквозь могильный холм, что «в огне пожаров весь Дагестан». И тогда он произносит:[27]

Пусть кровь на землю моя прольётся,

Я всё же рад:
Хотя бы имя домой вернётся -
Хаджи-Мурат![34]

Отец — Гитино-Магомед. Мать — Залму. Жёны Хаджи-Мурата: первая жена — Дарижа (пленная грузинка), от неё сын Гулла. Вторая жена — Сану (чеченка), от неё сын Хаджи-Мурат. Сану умерла в возрасте 70 лет и похоронена на кладбище аула Тлох.[35]

На протяжении многих лет обсуждалось захоронение черепа Хаджи-Мурата в его могиле в Азербайджане: для облегчения этого череп был исключён из музейного фонда Российской Федерации. Тем не менее, из-за разногласия родственников передача головы из Кунсткамеры на начало 2018 года не была осуществлена[36]. В январе 2019 года сообщалось о планах по возвращению головы Хаджи-Мурата в Дагестан и её захоронении: с обращением по этому поводу выступил лидер «Справедливой России», депутат Госдумы Сергей Миронов[37]. В конце мая того же года появилась новость о том, что 2 июня останки Хаджи-Мурата будут перенесены из Гахского района Азербайджана и перезахоронены в его родном селе Хунзахе[38][39][40]. При этом администрация Хунзахского района официально заявила, что данная информация не соответствует действительности[41]. Тем не менее, захоронение предполагаемых останков Хаджи-Мурата состоялось в Хунзахе 2 июня без уведомления органов власти и без доказательств того, что останки действительно принадлежат Хаджи-Мурату и были эксгумированы в Азербайджане[42].