Дела об организациях на Нюрнбергском процессе

6 декабря 1945 года Патрик Дин сообщал, что судьи планировали попросить прокуратуру дать «чёткие разграничения и определения» общим принципам о подсудности организаций, изложенным в уставе МВТ. На заседании 12 января 1946 года судьи подготовили уведомление, в котором подчеркивалась «расплывчатость» доводов обвинения. Судьи запросили также критерии для определения такого понятия как «преступное членство». На трёх открытых заседаниях от 28 февраля и 1—2 марта шесть адвокатов выступили против самой концепции обвинения организаций в уголовных преступлениях: их главный довод заключался в том, что — какие бы процедуры, гарантии и исключения не были бы сделаны трибуналом — огромное количество невиновных людей окажется осуждёнными[1].

Не зная об этом, немецкие адвокаты повторили все аргументы против «формы массовой расправы», которые выдвигались американскими и британскими юристами с сентября 1945 года. В ответ обвинение представило краткое изложение своей версии и два приложения с доказательствами: Джексон обратил внимание на то, что 6 организаций были выбраны как «самыми могущественные и самыми жестокие» — что Гитлерюгенд, государственный аппарат или вооруженные силы не были обвинены. Он также утверждал, что давать определение «преступной организации» не требовалось[1].

Судьи, включая Доннедье де Вабра, часто задавали конкретные вопросы прокурору: в частности, их беспокоили временные рамки — был ли член СА, вышедший в отставку до войны, столь же виноват, как и тот, кто оставался членом до 1945 года? Судьи предложили провести черту, исключавшую тех, чья деятельность была второстепенной по отношению к основной работе организации: клубы верховой езды и военные оркестры СС попали в список исключений. Джексон согласился, что «клерки, стенографистки и дворники» не интересовали американскую прокуратуру; Руденко был против подобных ограничений. Кроме того, 8 февраля Эйри Нив сообщил, что трибуналом уже было получено 47 114 заявлений от членов организаций, включая 38 223 заявлений от членов СС. Дело об организациях начало превращаться в «правовой и логистический кошмар»[1][2].

12 марта трибунал провёл «долгую и утомительную», по словам Биддла, сессию: в течение 3,5 часов судьи обсуждали предложения по выходу из «процедурного тупика», связанного с объёмом работы. МВТ решил попросить адвокатов кратко осветить деятельность каждой организации: для этого адвокатам была предоставлена ​​возможность посещать лагеря для военнопленных с целью опроса потенциальных свидетелей. 17 апреля трибунал принял правила предъявления доказательств, составленные Нивом, ставшим официальным «комиссаром» суда[3].

20 мая комиссия Нива начала свою работу в собственном помещении во Дворце правосудия: к 3 августа она рассмотрела 110 000 заявлений, отобрав 603 из них для более детального ознакомления. Комиссией в Нюрнберге был заслушан 101 свидетель, ещё 1809 потенциальных свидетелей были заслушаны на местах. Члены комиссии не посещали советские лагеря для интернированных, поскольку получили только несколько заявлений из советской оккупационной зоны — зоны, где признание членства в любой национал-социалистической организации «означало верный арест». В конечном итоге в МВТ были представлены 90 письменных показаний, данных под присягой. Остальные были обобщены адвокатами или заключенными нюрнбергской тюрьмы, имевшими юридическую квалификацию[3][2].

Адвокаты стремились доказать, что организации не были сплоченными коллективами и что преступная деятельность нескольких отдельных членов была секретом от остальных участников. Защитники также заявили, что термин «принуждение» (в отношении членства в организации) должен включать в себя экономическое и психологическое давление — а не только физическую угрозу. Статус Войск СС вызвал дискуссию среди адвокатов, поскольку почти все члены данной организации были призывниками, но многие солдаты воспринимали попадание в «элитные части» с гордостью[3].

Первым обвинением против организаций, заслушанным трибуналом 30—31 июля, стало дело Корпуса политических лидеров НСДАП (Politischer Leiter). В обвинении, предъявленном британской группой, утверждалось, что с помощью данного корпуса партия сохраняла идеологический контроль над населением и направляла его к своим преступным целям. Корпус обвинялся в терроре — преследовании евреев и политических оппонентов — поощрении жестокого обращения с остарбайтерами и линчевании пленных пилотов союзников. Обвинение предполагало, что данная структура представляла собой сплочённую группу политически мотивированных работников, полностью информированных о преступных целях организации[4][2].

Однако на суде выявилось, что если четыре высшие страты партработников находились в тесном взаимодействии, то низовые структуры существовали в отрыве от руководства: им не платили зарплаты, они работали неполный день, они преимущественно занимались сбором партийных взносов и социальной деятельностью. Вместо защиты всей организации, адвокаты сосредоточились на доказательстве полной невиновности двух нижних партийных классов — целленляйтеров и блокляйтеров. Адвокаты утверждали, что блокляйтеры не обладали никакой политической или полицейской властью: внимание блокляйтеров было сосредоточено на улучшении благосостояния местного населения[4][2].

В ходе дела о партии Ступникова, как и другие советские переводчики, столкнулась с проблемой: с одной стороны, на русском языке не существовало устоявшихся переводов для терминов, подобных слову «блокляйтер»; с другой стороны, аналогия устройства НСДАП и КПСС была слишком очевидной. Поскольку советские лидеры хотели избежать любых аналогий между Третьим Рейхом и СССР, русским переводчикам в Нюрнберге уже запретили использовать слово «социалистический» для обозначения НСДАП: термин «национал-социалистический» должен был переводиться как «немецко-фашистский»[2].

Хотя гестапо и СД были представлены в обвинительном заключении как единая структура, комиссия Нива и трибунал заслушали доказательства по каждой организации отдельно. Однако, деятельность СД и гестапо столь часто пересекалась, что показания свидетелей и документальные доказательства во многих случаях были общими. Попытка адвокатов представить гестапо как обычную тайную полицию, существовавшую во многих странах, а СД как агентство для политической разведки — как «безобидную организацию, роль которой ограничивалась сбором данных об общественном мнении» — не увенчались успехом. Свидетели защиты обвиняли СС во всех преступлениях: когда это не удавалось, гестапо обвиняло СД, а СД — гестапо[4][5].

31 июля и 1 августа адвокат Рудольф Меркель допросил в суде двух свидетелей защиты: руководителя юридического отдела гестапо Вернера Беста и главу гестапо в Дании Карла-Хайнца Хоффмана (Karl Heinz Hoffmann). Оба свидетеля подчёркивали принудительный характер членства в гестапо. Хоффманн попытался снять с гестапо вину, утверждая, что департамент по делам евреев Адольфа Эйхмана действовал отдельно от остальной организации. Бест признал, что гестапо проводило казни и депортации — но уточнил, что член гестапо, не выполнивший подобные директивы, рисковал предстать перед военным трибуналом. Оба свидетеля также подчеркивали, что технический персонал гестапо «находился в полной неведении» относительно деятельности организации. Тема сотрудничества гестапо и НКВД после Польской кампании не обсуждалась. Перекрестные допросы привнесли в дело новые доказательства преступлений членов гестапо против советских военнопленных: офицеров, коммунистов и евреев[4][5].

1 августа свидетель по делу СД Рольф-Хайнц Хёппнер, вызванный адвокатом Хансом Гавликом (Hans Gawlik), дал показания, что СД не имела никакого отношения к военизированным организациям — таким как СС или айнзатцгруппы. На следующее утро прокурор Лев Смирнов представил захваченные Красной армией документы, показывавшие, что в июне 1938 года Гитлер разработал директивы для СД об участии в нападении на Чехословакию. Хёппнер не согласился с советским юристом в том, что документы доказывали роль СД: он настаивал, что любые члены СД, приписанные к айнзацгруппам, переставали быть членами самой СД[5].

Кабинет министров Рейха (Reichsregierung) включал в себя непосредственно совет министров, совет обороны Рейха и тайный совет. Только 48 человек занимали посты в кабинете министров за всю его историю: из них 17 уже находились на скамье подсудимых, Борман пропал без вести, а восемь человек считались мертвыми. Мнение экспертов о том, что Гитлер предпочитал отдавать приказы без консультаций с правительством — или встречался с министрами индивидуально — не нашли поддержки у американских прокуроров. Адвокат Кубушок выступал всего полдня и представил суду только одного свидетеля: бывший статс-секретарь министерства юстиции Франц Шлегельбергер (Franz Schlegelberger) сообщил, что с марта 1933 года имперский кабинет полностью «лишился свободы действий». Он заявил, что министрам было запрещено уходить в отставку и что многие функции, обычно относившиеся к ведению министерств, были переданы гауляйтерам и рейхскомиссарам[4][5].

Однако в ходе перекрестного допроса прокурор Кемпнер настаивал, что члены кабинета формально несли высшую ответственность за деятельность государства, регулярно получая законопроекты и годовой бюджет. Затем прокурор представил законопроект, который сам Шлегельбергер подписал в 1942 году: документ призывал к стерилизации «всех полуевреев в Германии и на оккупированных территориях». Шлегельбергер утверждал, что его мотивом было желание спасти «полу-евреев» от отправки в трудовые лагеря в Польше. Судья Лоуренс вмешался в допрос, спросив: «Насколько я понимаю, условия в рабочих лагерях в Польше, по вашему мнению, были таковы, что было бы предпочтительнее, чтобы полу-евреи были стерилизованы?» Шлегельбергер ответил утвердительно[4][5].

Дело СС слушалось в течение следующих шести дней, начиная с 3 августа. Поскольку свидетели обвинения уже неоднократно называли СС виновником «самых отвратительных зверств и преступлений», дело вызвало некоторый интерес в прессе — в среде журналистов распространились слухи о том, что обвинение представит нового свидетеля. Обвинение настояло на перекрестном допросе генерального секретаря Аненербе Вольфрама Зиверса, получавшего через СС черепа «еврейско-большевистских комиссаров» для своей «научной работы» по идентификации «недолюдей». Зиверс представил суду подробности «медицинских исследований», проводившихся в СС. Он не выразил особой реакции на документы, описывавшие попытки сначала заморозить, а затем оттаять живых людей — в то время как советские газеты напечатали длинные отрывки из показаний Сиверса без каких-либо комментариев[6][7].

Адвокаты обращали внимание судей на то, что СС не представляла собой единую организацию — комплекс независимых подразделений работал так, что каждая часть не знала о деятельности коллег. Единственным полностью информированным лицом был Гиммлер. Вызванный адвокатом Хорстом Пелькманном (Horst Pelckmann), также настаивавшем на отсутствии организационного единства в СС, судья Гюнтер Райнеке (Günther Reinecke) заявил о «честности и самодисциплине» организации. Райнеке настаивал на том, что приказал расследовать «слухи» о систематическом истреблении в 7—10 концентрационных лагерях, но не нашел никаких доказательств. Райнеке стал четвёрным из шести свидетелей. Судья СС Георг Морген, регулярно посещавший Бухенвальд в течение восьми месяцев, также не заметил ничего «неприятного»: он рассказал трибуналу об огромной библиотеке, почте, кинотеатре, «замечательных спортивных сооружениях» лагеря и его борделе. Генерал СС, барон Карл фон Эберштейн рассказал суду о «высоком служении государству», которым занималась СС: он отметил, что в ряды СС входили три принца и один архиепископ. Эберштайн утверждал, что СС был полностью отделен от Войск СС — и не имел никакого отношения к управлению концентрационными лагерями[6][7].

В свою очередь, свидетели защиты из Войск СС описали данную структуру как военное формирование, «обычную военную дивизию», подчинявшееся приказам; генерал СС Пауль Хауссер был «удивлен», узнав об активной роли Войск СС в разрушении Варшавского гетто. Роль дивизии СС «Принц Евгений» в уничтожении посёлка Лидице также обсуждалась в суде. Трибунал объявил неприемлемым вопрос Пелькманна об аналогичных преступлениях Красной армии. При этом трибунал отказался принять отчёт UNWCC, в котором резюмируются обвинения против Войск СС: МВТ указал, что документ подавался «слишком поздно»[6][7].

8—9 августа началось рассмотрение «дела о Генеральном штабе и Верховном командовании»: зал суда был взят под усиленную охрану в связи с появлением в нём военного министра США Роберта Паттерсона. Уже в названии дела прокуратура пыталась охватить круг функций, которые полагала преступными. По американской инициативе и вопреки возражениям британцев, прокуроры — исходившие из того, что агрессия была финальной частью «нацистского заговора» — старались показать роль военного планирования и руководства. Американское общественное мнение, считавшее вермахт преступной организацией — и призыв высшего руководства союзников в Ялте искоренить «немецкий милитаризм» — внесли свой вклад в формирование позиции обвинения. Манера, в которой представители США доказывали свою позицию, укрепила впечатление о том, что перед судом предстали вооруженные силы целиком. Адвокат Ганс Латернсер (Hans Laternser), сам являвшийся бывшим офицером, воспринимал свою роль именно как защитника армии[8][9].

Публично Джексон и его сотрудники категорически отрицали попытку использовать Нюрнбергский процесс для дискредитации военной службы: так в январе прокурор Тейлор настаивал на том, что в профессии «солдата» не было ничего криминального — уточняя, что «человек, который совершает преступление, не может ссылаться в качестве защиты на то, что он совершил его в военной форме». Тейлор полагал также, что военные не являлись «отдельной расой», стоявшей выше «моральных и юридических требований, применимых к другим, и неспособной выносить моральные суждения от своего собственного имени». Однако, во внутренней дискуссии американские прокуроры писали, что они стремились предотвратить впечатление о «чистой и джентльменской» армии Третьего Рейха. Сталин в своих выступлениях также продолжал настаивать на том, что все военноначальники Рейха являлись военными преступниками[8][9].

В итоговую группу подсудимых вошли главнокомандующие и начальники штабов, назначенные на свои посты в период с 1938 по 1945 год: всего около 130 офицеров, из которых 116 предполагались живыми. 19 декабря трибунал получил письмо от жен интернированных генералов, в котором супруги осуждали обвинительное заключение и сообщали, что их мужья содержались в тюрьмах в условиях, запрещенных Женевской конвенцией для офицеров их ранга. Жалобы были резюмированы в двухстраничном письме от адвокатов Латернсера и Роршайдта, составленном в мае: в документе, помимо прочего, отмечалось, что вопреки закону тюремная администрация заставляла высокопоставленных офицеров мыть столовую посуду и тюремный коридор. Полковник Эндрюс использовал мнение генерала Баха-Зелевского для составления письма с опровержением[8].

Прокуратура основывала своё дело на серии незаконных приказов и директив вермахта, а также на том, что антипартизанские боевые подразделения состояли, в основном, из солдат. Показания генерала СС Олендорфа содержали также сведения, что айнзатцгруппы полностью зависели от поддержки армии. Адвокаты вермахта отрицали сам факт существования такой организации как «генеральный штаб»: они отмечали, что политика Гитлера, принимавшего все основные решения, была секретной, а заявления фюрера на конференциях воспринимались офицерами как «преувеличенные». Защитники настаивали, что военные держались в стороне от НСДАП и других национал-социалистических организаций — офицеры часто «отбивались» от попыток повлиять на исполнение ими их профессиональных обязанностей. Кроме того, начало войны исключило возможность для офицеров выйти в отставку[8].

Свидетели из числа военных — включая Вальтера Браухича, Эриха Манштейна и Герда Рундштедта — приняли одинаковые линии защиты и попадали в общую «логическую ловушку»: они утверждали, что спорить с Гитлером было невозможно, а затем перечисляли свои споры с фюрером; они настаивали на своей обязанности подчиняться, а затем приводили примеры игнорирования ими приказов. Браухич придал версии о «превентивной войне» против СССР некоторую детальность: Гитлер заверил его, что советская власть настолько непопулярна, что жители СССР будут приветствовать немецкие войска. Манштейн отнёс масштабность разрушений на Восточном фронте к действиям отступавшей РККА; в качестве примера он привел Сталинградскую битву[8][9].

В ходе перекрестного допроса Браухича, прокурор Александров представил доказательства тесного сотрудничества между группой армий «Север» и айнзатцгруппой A. Прокурор Тейлор вернулся к связи между вермахтом и айнзатцгруппами в ходе перекрестного допроса Манштейна: комментируя собственный приказ о том, что «еврейско-большевистская система должна быть уничтожена раз и навсегда», Манштейн сначала не смог вспомнить подобный приказ, а затем стал утверждать, что уничтожение «системы» не подразумевало убийство людей[9].

Александров также попытался доказать планирование OKW биологической войны: прокурор представил письменные показания военного медика, генерал-майора Вальтера Шрайбера (Walter Schreiber) о работах над новыми видами оружия, проводившихся вермахтом. Трибунал — узнав, что Шрайбер был жив — потребовал от Александрова отозвать аффидавит до тех пор, пока свидетель не прибудет в Нюрнберг лично. В целом, обвинение испытывало затруднение с доказательством спланированности и скоординированности деятельности группы «Генеральный штаб и Верховное командование»: оно пыталось использовать «шокирующие» улики о преступлениях, не связанные напрямую с высшим офицерским корпусом как единым целым[11][9].

Ещё 5 февраля Джексон выразил мнение, что обвинение против СА, которая приобрела известность как воинствующая военизированная сила в первые годы пребывания Гитлера у власти, было «самым слабым из всех». Американский прокурор думал о возможности отзыва всего дела, но пришел к выводу, что у прокуратуры всё же были шансы на успех. Структура СА, в которую входили протестантские молодежные группы, клубы верховой езды, вспомогательные медицинские учреждения, организации студентов и миллионный союз «Стальной шлем», мало подходила под определение «преступной группы»[12][13].

Выяснив уже в ходе процесса об утере СА основной власти в начале 1930-х годов, прокуратура всё же выдвинуло против группы обвинения в терроре — включая участие в «Хрустальной ночи» — тайной военной подготовке, участии в Аншлюсе и подрывной деятельности в Судетской области. Участие членов СА в охране военнопленных и остарбайтеров также стало частью обвинений; кроме того, СА охраняла концентрационные лагеря в течение короткого периода с 1933 по 1934 год[12][13].

Первый свидетель защиты, один из лидеров СА Франц Бок (Franz Bock (Politiker)), начавший давать показания 12 августа, отверг обвинения в военной подготовке, проводившейся в СА под видом спортивных мероприятий. Бывший комендант лагеря Ораниенбург Вернер Шефер (Werner Schäfer (KZ-Kommandant)) настаивал на том, что заключенные концлагерей в начале правления национал-социалистов жили в «человеческих условиях» и что «условия… ухудшились, только когда СС захватила лагеря». В итоге, защитник СА Георг Бём (Georg Boehm, 1900—1952) сумел с помощью свидетелей продемонстрировать малую сплоченность группы: версия о том, что группа была занята «уборкой снега и сбором урожая» вызывала сомнения, но не была опровергнута прокуратурой, имевшей в данном случае мало документальных доказательств[12][13].