Бестужев-Рюмин, Алексей Петрович

В 1707 г., по ходатайству отца, Алексей, вместе со старшим братом Михаилом, получил разрешение поехать для науки за границу, на собственные средства. В октябре 1708 г. братья выехали из Архангельска, с супругою русского посла при датском дворе князя В. Л. Долгорукова, в Копенгаген, где поступили в датскую шляхетную академию. В 1710 г. моровое поветрие заставило их переселиться в Берлин и продолжать там занятия в Высшем коллегиуме. Младший Бестужев оказал особые успехи в изучении языков латинского, французского и немецкого, а также общеобразовательных наук.

По окончании учебного курса Бестужев совершил путешествие по Европе. В 1712 г. Пётр I, прибыв в Берлин, повелел определить Бестужева на службу «дворянином при посольстве» к русскому полномочному министру в Голландии кн. Б. И. Куракину, которого Бестужев сопровождал на Утрехтский конгресс.

Проезжая через Ганновер, Бестужев представился курфюрсту Георгу-Людвигу и получил предложение вступить к нему на службу. С разрешения царя Бестужев принял это предложение и в 1713 году поступил на ганноверскую службу сначала полковником, а затем камер-юнкером с жалованьем по 1000 талеров в год. В 1714 году Георг, вступивший на английский престол, взял Бестужева с собой в Лондон и немедленно отправил его к Петру I в качестве английского министра с нотификацией о восшествии на престол. Пётр, очень довольный такою ролью русского на иностранной службе, принял Бестужева по этикету, установленному для приёма иностранных министров, дал ему 1000 рублей и обычный в таких случаях подарок. Затем Бестужев вернулся в Лондон с поздравительной грамотой Петра Георгу и новым рекомендательным письмом от своего государя.

Всего в Англии Бестужев пробыл около четырёх лет, с большою пользой для своего образования. Сознание своей силы рано пробудило в нём честолюбивое желание выдвинуться возможно скорее, пользуясь разными «конъюнктурами». Склонность и способность к интриге сказалась в нём в 1717 году, когда он узнал о бегстве царевича Алексея в Вену. Видя в царевиче будущего властителя России, Бестужев поспешил написать ему письмо с уверением в преданности и готовности служить «будущему царю и государю»; самый переход свой на чужестранную службу Бестужев ловко объяснял при этом желанием удалиться из России, так как обстоятельства не дозволяли ему служить (как он хотел бы) царевичу Алексею. По счастью для Бестужева, царевич во время следствия его не выдал, а письмо уничтожил[2].

В конце того же 1717 года Бестужев испросил у короля Георга І увольнение от службы, так как отношения между Петром и ганноверским домом стали портиться.

Копенгаген в XVIII веке

По возвращении в Россию Бестужев был назначен обер-камер-юнкером ко двору вдовствующей герцогини курляндской Анны Иоанновны, где прослужил без жалованья около двух лет. Его самостоятельная дипломатическая служба началась в 1721 году, когда он заменил князя В. Л. Долгорукова в качестве русского министра-резидента при дворе датского короля Фредерика IV.

Бестужев попал в самый разгар дипломатической борьбы Петра с английским королём, который старался настроить против России северные державы. Покровительство, какое Пётр оказывал голштинскому герцогу, ставило его во враждебные отношения к Дании, удержавшей за собою после Северной войны, по сепаратному договору со Швецией в 1720 году, Шлезвиг. Бестужеву поручено было добиться от Дании признания за Петром императорского титула, а за герцогом голштинским — титула королевского высочества, и для русских судов — освобождения от зундских пошлин; в то же время он должен был следить за враждебными происками Англии и, по возможности, им противодействовать.

Бестужев доносил, что датские министры вполне в руках ганноверского посланника и состоят у него на пенсии, и просил 25000 червонных, чтобы перекупить их на свою сторону. Без таких средств он успел привлечь к себе только влиятельного при короле обер-секретаря военной коллегии Габеля, который доставил ему возможность вести тайные переговоры лично с датским королём. Датское правительство соглашалось признать за Петром императорский титул только в обмен на гарантию Шлезвига или, по крайней мере, при условии удаления из России герцога голштинского. Бестужев, который в целом вёл дела очень самостоятельно, давая Петру советы и возражая на его предписания, предлагал оставить герцога голштинского в России как рычаг воздействия на датскую корону.

Переговоры тянулись без результата, когда было получено известие о заключении Ништадтского мира. Бестужев устроил 1 декабря 1721 года великолепный праздник для иностранных министров и знатных особ королевства и раздал гостям медаль с портретом Петра в память великого события[3]. Пётр, находившийся тогда в Дагестане, благодарил Бестужева собственноручным письмом, а в 1723 году вручил ему, вызвав его к себе в Ревель, свой портрет, украшенный бриллиантами. Бестужев всю жизнь дорожил этим подарком и носил его на груди.

Дипломатическая задача Бестужева была отчасти выполнена в 1724 году. Датское правительство признало императорский титул Петра; но, как пояснил Бестужев, оно делало уступку только из страха. Заключение союза между Россией и Швецией заставило Данию опасаться не за Шлезвиг только, но и за Норвегию, на которую претендовали шведы. Король даже заболел, получив известие о русско-шведском мире.

Пётр оценил дипломатическую ловкость Бестужева и в том же году, 7 мая, в день коронования Екатерины, пожаловал его в действительные камергеры. В год смерти Петра Великого Дания ещё колебалась между англо-французским союзом и Россией. Но надежда на неизбежное ослабление России после кончины великого государя привела датчан «в добрый и весёлый гумор»; английский флот появился в датских водах, и Бестужева все стали «чуждаться, как зачумлённого».

Датские дела всё больше тяготили Бестужева. При маленьком копенгагенском дворе негде было развернуться его дарованиям, а в Петербурге шла борьба партий, сулившая быстрое возвышение человеку с большим честолюбием и энергией. У семьи Бестужевых были давние связи со двором покойного царевича Алексея; теперь их друзья Веселовские, Абрам Ганнибал, Пашковы, Нелединский, Черкасов сплотились вокруг сестры Бестужева, княгини Аграфены Петровны Волконской, и воспитателя царевича Петра Алексеевича, Семёна Афанасьевича Маврина. Их опорой был также австрийский посланник в Петербурге граф Рабютен, пользовавшийся значительным влиянием. Бестужев мечтал о возвышении с его помощью.

Рабютен старался доставить княгине Волконской звание обер-гофмейстерины при великой княжне Наталье Алексеевне, а Бестужев просил её выхлопотать отцу графский титул. Себе он сам официально просил «за семилетние свои при датском дворе труды» полномочий чрезвычайного посланника и увеличенного содержания. Но напрасно он был уверен, что «награждение его чрез венский двор никогда от него не уйдёт». У его партии были сильные враги — Меншиков и голштинцы.

Когда Рабютен умер в 1727 году, Меншиков с Остерманом вовремя овладели двором царевича Петра. Друзья Бестужева подняли было интригу против них, но она раскрылась, и у одного из них, графа Девиера, нашли переписку, обнаружившую тайные сношения кружка. Княгиня Волконская подверглась ссылке в деревню, Маврин и Ганнибал получили поручения в Сибирь, весь кружок был уничтожен. Бестужев сохранил своё место, хотя отец его попал под следствие и брат был смещён из Стокгольма. Ему пришлось оставаться в Дании без всякого «награждения».

Попытка сосланных вернуться после падения Меншикова привела лишь к раскрытию их новой интриги и к новым карам, причём на этот раз скомпрометирован был и Алексей Бестужев, уличённый, что «искал себе помощи через венский двор» и даже «сообщал чужестранным министрам о внутренних здешнего государства делах». Опала и на этот раз миновала Бестужева; в феврале 1729 году он даже получил денежную награду в 5000 рублей.

Бестужев сумел сохранить расположение бывшей герцогини курляндской Анны (крёстной матери трёх его сыновей) и после того, как отец его потерял её милость. Когда Анна вступила в 1730 году на русский престол, Бестужев поспешил написать ей приветствие, напоминая, как она ему писала в 1727 году, что от него «никакой противности себе не видала, кроме верных служб», и жаловался, что, прожив 10 лет в Дании при тяжёлых обстоятельствах, терпя притеснения из-за герцога голштинского и его претензий на Шлезвиг, он уже 8 лет не получает никакого повышения. Но голосу его не вняли. Весною 1731 года ему велели сдать датские дела курляндцу Бракелю, а самому ехать резидентом в Гамбург, где через год он получил звание чрезвычайного посланника при Нижне-Саксонском округе Священной Римской империи.

На этом посту Бестужеву представился случай оказать императрице существенную услугу. По поручению её он ездил в Киль для осмотра архива герцогов голштинских и сумел извлечь оттуда документы, касавшиеся наследия русского престола и, в том числе, духовное завещание императрицы Екатерины I, которым устанавливались права голштинского дома на русский престол. В том же 1733 году к Бестужеву в Гамбург явился бывший камер-паж герцогини мекленбургской Екатерины Ивановны, Милашевич, с доносом на смоленского губернатора князя Черкасского, который будто бы приводит многих смольнян на верность голштинскому принцу. По этим делам Бестужев был именным указом вызван в Петербург, привёз документы и доносчика и получил, кроме 2000 рублей награды, орден св. Александра Невского.

С этой поры Бирон, преследовавший его отца, стал смотреть на Бестужева как на верного и надёжного человека. В конце 1734 года он вернулся в Копенгаген, а барон Бракель был отозван. Бестужев был назначен одновременно чрезвычайным посланником и в Дании, и в Нижне-Саксонском округе. В мае 1736 года он получил чин тайного советника. Бестужев оставался за границей ещё около 4-х лет, пока падение Волынского не дало ему возможности занять высокое положение на родине.

Серебряная табакерка Бестужева с оттисками портретных медальонов, отчеканенных по его заказу.

Герцог курляндский Бирон давно тяготился своей зависимостью в делах от Остермана. Попытки возвысить в противовес ему сначала Ягужинского, потом Волынского кончились неудачами. Тогда выбор Бирона остановился на Бестужеве, который сумел уверить Бирона в чрезвычайной преданности его особе. В 1740 году Бестужев был произведён в действительные тайные советники и вызван в Петербург. Герцог курляндский некоторое время ещё колебался, вводить ли его в Кабинет министров.

Когда Бестужев приехал в Петербург, никакого заявления относительно планов, ради которых его вызвали, не было сделано. Шетарди объясняет это тем, что Бестужев пользовался репутацией человека, подобного Волынскому, честолюбивого до крайности. В день крестин царевича Иоанна Антоновича, 18 августа 1740 года, Бестужев был объявлен кабинет-министром, а вскоре (9 сентября) императрица возложила на него пожалованный ему королём польским орден Белого Орла.

Между тем дело шло к союзу России с Англией по шведскому вопросу. Остерман, несмотря на все старания английского посланника Финча (англ. Edward Finch), без конца тянул переговоры. Финч возлагал большие надежды на Бестужева, который в Копенгагене сблизился с британским послом Титлеем. Одно из первых дел Бестужева в кабинете было настояние на скорейшем решении английского вопроса. Из-за этого у него сразу начались столкновения с Остерманом, который всё-таки добился, чтобы переговоры с англичанами были поручены ему одному.

С появлением на свет Иоанна Антоновича положение Бирона, враждовавшего с его родителями, стало шатким. Его влияния не хватило на то, чтобы оттеснить Остермана с Бестужевым. Вопрос о том, в чьих руках останется регентство, обострился, когда императрица почувствовала себя совсем худо 5 октября 1740 года. Бестужев со своими союзниками (князем Куракиным, графом Головкиным и др.) ничего не страшился так, как усиления Остермана, давнего гонителя Бестужевых, но плохо ладил и с князем А. М. Черкасским, опиравшимся на кружок верных себе людей. На первых порах победа осталась за Бироном, ибо к нему примкнули Миних, Бестужев, Черкасский и почти все другие вельможи.

Бирон пал 8 (19) ноября 1740 года. В ту же ночь был схвачен и Бестужев. Началось следствие о политических преступниках, склонивших покойную императрицу передать престол младенцу Иоанну в обход Анны Леопольдовны. Против Бестужева было то, что он писал проект указа о регентстве, что он чаще всего выступал на совещаниях у регента, что он получил от Бирона в награду конфискованный у Волынского дом.

Бестужева, заключённого сначала в Нарвской крепости, потом в Копорье, привезли в Шлиссельбургскую крепость. Он совершенно потерял присутствие духа, и первые показания его были полны резкими и решительными обвинениями против Бирона, который возражал, что «считал бы себя недостойным жизни, будь только обвинения Бестужева истинны». Очная ставка их привела к тому, что Бестужев просил прощения у герцога за клеветы, которые возводил на него по наущению Миниха, поддавшись его уверению, что только таким путём он спасёт себя и семью свою. После этого Миниха удалили из следственной комиссии.

Следствие выяснило, что главной опорой Бирона был сам Миних, но, по словам принца Брауншвейгского, зашли уже слишком далеко, и постановить мягкий приговор было нельзя без компрометирующего новое правительство впечатления. 17(28) января 1741 года комиссия приговорила Бестужева к четвертованию. В апреле ему объявили помилование, но лишили его орденов, чинов и должностей и отправили в ссылку. Все имения и всё имущество его были конфискованы, только из имения в Белозёрском уезде выделили 372 души на пропитание его жене и детям. Ему было указом от 22 мая велено безвыездно жить «смирно, ничего не предпринимая» в отцовских или жениных деревнях.

Ссылка Бестужева была, однако, непродолжительна. В октябре 1741 года он (для многих неожиданно) снова появился в Петербурге. Он был по-прежнему необходим врагам Остермана и принца Брауншвейгского. Эти лица, во главе которых стояли, после падения Миниха, граф Головкин и князь Трубецкой, убедили с помощью новгородского архиепископа Амвросия Юшкевича правительницу вернуть Бестужева. Финансовую поддержку этой партии оказывал австрийский посланник, маркиз Ботта. Остерман и принц Антон узнали о решении Анны Леопольдовны за несколько дней до его приезда.

Бестужев не успел ничего предпринять при дворе, когда разразился переворот 25 ноября, передавший верховную власть в руки Елизаветы Петровны. Немцы при дворе потеряли свои позиции. Бестужев, хоть и не принимал участия в подготовке и осуществлении переворота, оказался в положении единственного русского государственного человека, отличавшегося дарованиями и знанием дела. Составление манифеста, возвестившего народу о восшествии на престол императрицы Елизаветы, было поручено Бестужеву, Черкасскому и Бреверну. 30 ноября Бестужев получил «за его неповинное претерпение» орден св. Андрея Первозванного и был восстановлен в чине действительного тайного советника.

После ссылки Остермана оказалось, что некому поручить ведение внешней политики, кроме Бестужева. Последний, однако, не пользовался поначалу личной симпатией императрицей Елизаветы, видевшей в нём только опытного и продажного интригана. По настоянию лейб-медика Лестока и маркиза де Шетарди указом от 12 декабря 1741 года императрица всё-таки назначила его в Сенат и на должность вице-канцлера вместо сосланного графа Головкина. Шетарди доказывал, что Бестужев ловко пишет, свободно объясняется на иностранных языках, трудолюбив (правда, любит общество и весёлую жизнь, рассеивая этим посещающую его ипохондрию). Пост канцлера Елизавета сохранила за князем Черкасским, имевшим репутацию человека неподкупного, хотя иностранные министры постоянно жаловались на его лень и неспособность к делам, усиленную ещё тем, что он не владел иностранными языками.

Сообразуясь с обстоятельствами своего возвышения, Бестужев был поначалу крайне осторожен и до апреля 1742 года делал вид, что поддерживает политику союза с Францией, которая своими деньгами привела Елизавету к власти. Французский посланник Шетарди занял при дворе столь влиятельное положение, что «первый поклон отдавался императрице, а второй ему». Франция же тем временем противодействовала России в восточном вопросе, в шведских, польских и курляндских делах. В знак своей милости императрица преподнесла Бестужеву дом в Москве, конфискованный у графа Остермана. Указом 16 февраля 1742 года ему велено было выдать заслуженное за прошлое время жалованье и назначено впредь по 6000 рублей в год; в марте ему же поручено заведовать почтами во всём государстве. В день коронации 25 апреля 1742 года, по ходатайству Бестужева, отец его был пожалован в графское Российской империи достоинство.

При дворе императрицы Елизаветы развернулась борьба Франции и Пруссии, с одной стороны, Англии и Австрии, с другой, за то, кто перетянет к себе Россию. Австро-английская партия, казалось, была обречена на неудачу, ибо до переворота делала ставку на Бирона и на брауншвейгское семейство. Бестужев не мог не видеть, однако, что национальные интересы России требуют сохранения традиционного союза с Австрией. Франция больше века держалась политики союза с турками и шведами — традиционными противниками России. В случае новой войны с турками реальную военную помощь можно было ожидать только от Австрии. В этих условиях «система» Бестужева сводилась, по существу, к продолжению внешнеполитического курса его предшественника Остермана.

Галломанке Елизавете пришлось пожертвовать личными симпатиями интересам государства и принять программу альянса с Австрией, последовательно, шаг за шагом проводимую Бестужевым. Первым делом братьям Бестужевым удалось продавить во внешнеполитическом ведомстве заключение оборонительного союзного договора с Англией. В качестве «осязательных доказательств милостивого расположения Его Величества» британский посол запросил у короля назначения Бестужевым пенсии из английской казны, подчёркивая, впрочем, что король не может требовать от Бестужевых ничего, что бы не соответствовало их собственным взглядам и действительным выгодам империи. Англо-русский договор от 11 декабря 1742 года предусматривал признание за Елизаветой императорского титула, взаимную поддержку в случае войны и возобновление на 15 лет торгового соглашения.

Одновременно велись мирные переговоры со Швецией, которую против России подняла Франция с тем, чтобы ускорить смену власти в Петербурге. Переписку о мире со шведским главнокомандующим Левенгауптом вёл сам Шетарди, в обход русских дипломатов, ссылаясь на письмо о посредничестве в переговорах со шведами, направленное Елизаветой французскому королю. Французы рассчитывали, что в благодарность за поддержку во время переворота Елизавета уступит их союзнице Швеции большую часть завоёванных Петром Великим провинций. Бестужев первый заявил, что минимум русских требований — сохранения условий Ништадтского мира, что он заслужил бы смертную казнь за совет уступить хоть пядь русской земли, и что лучше для славы государыни и народа требовать продолжения войны. Единодушная поддержка мнения Бестужева всеми другими русскими министрами поставила Шетарди в трудное положение. На конференциях безусловно отвергнуто было посредничество Франции. Весною 1742 года возобновились военные действия, о чём Бестужев не нашёл даже нужным предупредить Шетарди, к великому негодованию последнего. После летней кампании 1742 года завоёвана была вся Финляндия. Шетарди был отозван, получив, однако, от императрицы тысяч на полтораста подарков.

Французские агенты прилагали теперь все усилия, чтобы испортить русским успех, подняв против них Турцию, и погубить Бестужевых, уличив их в каких-нибудь происках против Елизаветы, прежних или новых. Интриги оставались бесплодны, когда в ноябре умер канцлер Черкасский, не желавший подчиняться руководству Бестужева. Последний оставался до 15 июля 1744 года вице-канцлером, так как Елизавета не желала дать ему канцлерство, хотя и не знала, кем его заменить. Противники Бестужева выдвинули было кандидатуру А. И. Румянцева, но Елизавета отвергла её со словами: «может быть, он добрый солдат, да худой министр».

Тем временем наследником русского престола был объявлен герцог Голштинский, и династические интересы Готторпов снова стали играть видную роль в русской политике, к великому неудовольствию Бестужева. Переговоры со шведами теперь осложнял вопрос о правах голштинского дома на шведский престол. Голштинец Брюммер, гофмаршал двора великого князя Петра Фёдоровича, и Лесток возродили французско-голштинскую партию, которая прочила на шведский престол Адольфа-Фридриха Голштинского. Эта кандидатура должна была сделать Россию уступчивее, доставить Швеции более выгодный мир и ослабить значение Бестужева.

На мирный конгресс в Або вместо Бестужева был направлен его соперник Румянцев. Видя в окончательном ослаблении Швеции завет Петра Великого, Бестужев настаивал на как можно больших территориальных приобретениях, включая Або или Гельсингфорс с приличным округом. Условия подписанного Румянцевым мира были значительно скромнее тех, какие считал нужными Бестужев; зато принц Адольф-Фридрих был признан наследником шведского престола, чему Бестужев никакой цены не придавал.

Дания, опасаясь голштинских заявлений, что теперь настало время вернуть Шлезвиг, предприняла обширные вооружения. Пришлось отправить русские войска в Швецию для её обороны в случае нападения датчан. Бестужев был против этого и негодовал, что «сии скоропостижные голштинские угрозы впутать могут в новую войну», которая будет «без всякой прибыли».

Портрет А. П. Бестужева из запасников Гос. Эрмитажа

Бестужев давно получал субсидии от австрийских дипломатов и пытался восстановить дружеские отношения Петербурга с Веной, однако императрица ещё сохраняла антипатию к Габсбургам. Кроме того, его план нарушался сближением английского правительства с Пруссией, которое привело к заключению англо-прусского оборонительного союза. Прусский посланник в Петербурге, Мардефельд, стал домогаться заключения такого же союза между Пруссией и Россией. Союзные отношения должен был скрепить брак Петра Фёдоровича с сестрой прусского короля Фридриха, который считался в Берлине делом решённым.

Бестужев поспешил расстроить планы прусского короля. Под его внушениями императрица Елизавета в течение 1743 года всё более проникалась недоверием к Фридриху. Уже в мае 1743 года был двинут значительный отряд русской армии для наблюдения за действиями Фридриха в Силезии. Присоединение России к австро-прусскому Бреславскому трактату, состоявшееся 1 ноября 1743 года, также не улучшило отношений к Пруссии, но послужило шагом к большему сближению с Австрией. Австрийская императрица Мария-Терезия, со своей стороны, поспешила ещё летом того же года признать Россию империей, а Елизавету — императрицей.

Тем временем французские и голштинские агенты, пользуясь неудовольствием Елизаветы на Бестужева за недружелюбнее отношение к Голштинскому дому, с начала года распускали слухи о какой-то интриге в пользу Иоанна Антоновича, которую ведут Бестужевы. На этой почве разыгралось лопухинское дело, в которое едва не был запутан брат Бестужева. Младшего Бестужева подозрение не коснулось; он даже участвовал в производстве следствия и генеральном суде по делу, в котором одной из главных подсудимых была его невестка. Но ненависть к австрийскому посланнику, маркизу Ботта д’Адорно, которого сумели представить главным виновником «заговора», надолго восстановила Елизавету против Австрии. Елизавета была сильно раздражена защитой Ботты со стороны венского двора. Фридрих Прусский поспешил воспользоваться её настроением и угодить ей, потребовав от Марии-Терезии отзыва Ботты, переведённого тогда же из Петербурга в Берлин.

В ноябре 1743 года по предложению Елизаветы в Россию вернулся маркиз де Шетарди, который открыто говорил о своей миссии — покончить с близостью России, Англии и Австрии. Бестужев убедил Елизавету не принимать его как полномочного посла, подчёркивая, что в его верительных грамотах Елизавета не названа императрицей. Шетарди принимали при дворе как частное лицо. Опору против такого грозного противника Бестужев нашёл в Михайле Илларионовиче Воронцове, который пользовался большим влиянием на императрицу. Шетарди всё ещё надеялся с помощью голштинской партии реализовать тройственный союз Франции, России и Швеции.

В январе 1744 года был заключён договор с польским королём Августом IIІ о возобновлении на 15 лет оборонительного союза, заключённого в 1733 году, с обязательством взаимной военной помощи; при этом король признал императорский титул Елизаветы, и, как союзник Марии-Терезии, предлагал своё посредничество для того, чтобы уладить недоразумения Елизаветы с венским двором из-за дела маркиза Ботты. Бестужеву удалось заблокировать проект женитьбы наследника русского престола на прусской принцессе, однако его противники взамен предложили женить Петра на принцессе Ангальт-Цербстской, которая в феврале с матерью прибыла в Россию.

После смерти Бреверна эта партия постаралась навязать Бестужеву в конференц-министры А. Румянцева, но императрица назначила на эту должность Воронцова. В попытке побороть антипатию государыни Бестужев наиболее важные и щекотливые дела теперь докладывал через Воронцова. Он не раз получал высочайшее одобрение своих мнений, когда выдавал их за мнения Воронцова. Вице-канцлер обращался за всяким делом к своему помощнику с письмами, которые подписывал: «всепослушнейший и всенаиобязательнейший слуга».

Видя шаткость позиций Бестужева, король Фридрих требовал от своих агентов привлечь Россию на свою сторону, ибо от этого зависит успех его противостояния с Австрией. Он требовал напрячь все силы для низвержения Бестужева, ибо от этого, как он писал Мардефельду, «зависит судьба Пруссии и моего дома». Чтобы привлечь на свою сторону Воронцова, Фридрих пожаловал ему орден Чёрного Орла и свой портрет, осыпанный бриллиантами. Но Бестужев был настороже. Депеши, касавшиеся этой интриги, были перехвачены, шифрованные тексты разобраны с помощью академика Гольдбаха, и Бестужев через Воронцова представил их императрице с объяснительной запиской и примечаниями. Указывая на попытки Шетарди вмешиваться во внутренние дела России, на его интриги и подкупы, Бестужев требовал выслать его из России.

В этом вопросе Елизавета Петровна встала на сторону своего вице-канцлера, который умолял её или дать ему отставку, или защитить, ибо оставить его так, в центре вечных интриг — «несносно». 6 июня 1744 года на квартиру Шетарди явились генерал Ушаков, князь Пётр Голицын[4], двое чиновников и секретарь иностранной коллегии и объявили ему повеление императрицы в 24 часа выехать из Петербурга. В то же время попытки принцессы Цербстской, матери великой княгини Екатерины Алексеевны, и Лестока влиять на ход политики, привели к тому, что первая была выслана из России, а второму — внушено, чтобы он вмешивался в дела медицинские, а не канцелярские. Несколько позднее и Брюммер был удалён от великого князя.

15 июля 1744 года Бестужев был назначен государственным[5] канцлером Российской империи, а Воронцов — вице-канцлером и графом. Новый канцлер поспешил подать императрице челобитную с изложением всей своей службы, во время которой, получая, действительно, небольшие оклады, он, ради представительских целей, вошёл в долги, и просил, для поддержания себя с достоинством в «новопожалованном из первейших государственных чинов характере», отдать ему в собственность казённые арендные земли в Лифляндии — замок Венден с деревнями, какие принадлежали прежде шведскому канцлеру Оксенширне, на сумму аренды в 3642 ефимка. Просьба его была удовлетворена в декабре 1744 года.[6]

Автограф Бестужева на деле о высылке из России маркиза Шетарди (1744)

Грамотой императора Франца I от 2 (13) июня 1745 года Алексей Петрович Бестужев-Рюмин был возведён, с нисходящим его потомством, в графское Священной Римской империи достоинство.

Когда Бестужев стал наконец канцлером, внимание европейской дипломатии было сосредоточено на Пруссии, быстрый рост которой грозил опасностью всем соседним государствам. Чтобы сплотить как можно больше сил для противостояния Фридриху, Бестужев спешил присоединиться к варшавскому договору между морскими державами, Австрией и Саксонией. В вопросе этом он встретил неожиданного противника в лице графа Воронцова, который, тяготясь своим подчинённым положением, решил разыграть собственную партию и сделать ставку на сближение с Францией.

В конце 1745 года правительство Бестужева предложило Англии взять на себя продолжение борьбы с Пруссией, за субсидию в 5—6 миллионов. Войска русские уже стягивались в Лифляндию. Однако правившая в то время Ганноверская династия, осознавая уязвимость своих ганноверских владений в случае конфликта с Фридрихом, предпочитала видеть его союзником. Канцлер, сильно раздражённый таким оборотом дел, намекал уже на возможность сближения России с Францией, раз Англия её покидает. Вице-канцлер был намерен привести эту угрозу в исполнение.

Началась долгая и тяжёлая для Бестужева борьба его с вице-канцлером. Судьёй в их полемике была сама императрица. Тщетно ссылался Бестужев на прежние мнения Воронцова, написанные по его внушению; борьба затягивалась и лишала течение дел той последовательности, к которой всегда стремился Бестужев. Его позиции подрывал и собственный беспорядочный образ жизни. Агенты Королевского секрета докладывали из Петербурга, что «большую часть ночи канцлер пьёт и играет, поэтому его голова ещё не вполне ясна, когда он встаёт, для того чтобы заняться делами; оттого он и не может по утрам регулярно приходить ко двору, как другие министры и его соперник вице-канцлер»[7].

Во время поездки Воронцова за границу в 1745 году Бестужев был неприятно поражён дружескими приёмами, какие тому оказывали в Пруссии и во Франции, его сближением с высланной из России принцессой Ангальт-Цербстской. Канцлер доказывал Елизавете перехваченными депешами, что старая франко-прусская интрига теперь выбрала центром своим Воронцова. Императрица была оскорблена. В начале 1746 года начаты были переговоры о союзе с Австрией и 22 мая был подписан договор, которым обе державы обязывались защищать друг друга в случае нападения. К договору было решено пригласить Августа III и короля Англии. Обеспечивая Россию с разных сторон дружественными соглашениями, Бестужев заключил через месяц договор об оборонительном союзе с Данией, а в следующем 1747 году подписал конвенцию с Портой.

Эти дипломатические успехи, направленные на изоляцию Фридриха, сопровождались новою милостью императрицы Бестужеву: ему пожалована конфискованная у графа Остермана приморская мыза «Каменный Нос» в Ингерманландии, переименованная сначала в Графское-Бестужево-Рюмино, а после строительства одноимённой церкви в село Благовещенское.

Недоброжелатели Бестужева всегда подчёркивали, что он находится на английском и австрийском содержании. Действительно, как и его предшественники на посту канцлера, Бестужев охотно принимал иностранные субсидии[9], преимущественно от дипломатов Англии, Саксонии и Австрии — стран, которым было отведено место союзников России в его дипломатической системе. Представители же Франции и Пруссии тщетно предлагали Бестужеву свои посулы. Когда летом 1745 года он всё-таки принял 50 тысяч рублей от прусского посла Мардефельда, то не только не сделал Пруссии ничего полезного, но тут же сообщил императрице о попытке подкупа «весьма скромной суммой»[9].

Свою финансовую несостоятельность Бестужев оправдывал перед императрицей необходимостью в представительских целях содержать в столице роскошный дворец. Для этой цели он затеял перестройку дома на набережной Невы и заложил на Каменном острове загородную резиденцию. Для её строительства на берега Невы были переведены крепостные из Малороссии, а их поселение получило название Новой Деревни. Ещё большие суммы канцлер спускал за карточным столом. «Расточительность Бестужева поразительна. Он получил два дня назад от Претлака 10 тыс. червонцев и уже проиграл из них 1200. Боюсь, он скоро опять будет разорён», — писал один из дипломатов в Лондон[9]. Чтобы не давать козырей своим политическим противникам, Бестужев не скрывал от императрицы свои «займы» у иностранных посланников:

Глава Коллегии иностранных дел вынужден был обратиться к английскому посланнику с просьбой о беспроцентном займе в 10 тыс. ф. ст. под залог дома. Дело было улажено через год. Тогда же Бестужев вновь попросил дать ему 50 тыс. ф. ст. под залог дворца на Каменном острове. Акт принятия займа канцлер тщательно продумал: пригласил множество свидетелей, среди которых были и его враги[9].

При дворе Елизаветы канцлер Бестужев стремился проводить самостоятельную политику. В военном ведомстве его единомышленниками считались А. Б. Бутурлин и С. Ф. Апраксин. Доклады императрице Бестужев поначалу делал через кабинет-секретаря И. А. Черкасова, с которым сохранял дружеские отношения до 1747 года[10]. После этого он старался делать доклады лично либо через В. И. Демидова, облечённого особым доверием императрицы.

Бестужев держал под своим контролем почтовое ведомство, где вскрывались и дешифровывались депеши иностранных дипломатов. «Я неусыпно старался все чужестранных министров письма прочитывать», — писал близкий к Бестужеву почт-директор Фридрих Аш[9].

Подбирая своих сотрудников, Бестужев обращал внимание на готовность к риску. Сохранились записки польского дворянина, который обратил на себя внимание канцлера, заложив в его доме банк на крупную сумму: «Граф Бестужев не оставлял меня без дела: я имел тайные и щекотливые поручения в Нарве и в небольшой Шлиссельбургской крепости. Дабы я не нуждался в средствах, его сиятельство снабжал меня время от времени деньгами от 50 до 100 рублей»[11].

До 1754 года личным секретарём Бестужева был хорошо образованный Дмитрий Волков, но он, запутавшись в долгах, совершил растрату казённых средств и сбежал из столицы[12]. Волкова сменил Юберкампф, бывший секретарь императрицы (после ареста своего покровителя выслан в Сибирь). К середине 1750-х гг., растеряв былых союзников, Бестужев оказывается в политической изоляции. Он противодействует курсу на сближение с Францией практически в одиночку, не замечая, что реалии текущего момента требуют пересмотра его дипломатической «системы»[13].

В начале 1747 года Бестужев поднял вопрос об английских субсидиях для содержания значительного корпуса войск в Курляндии и Лифляндии. Воронцов и тайные советники коллегии иностранных дел представили ряд придирчивых возражений на проект договора. Англо-русская конвенция тем не менее состоялась, и, кроме того, вспомогательный корпус был отправлен на Рейн. Но постоянные отдельные победы над противниками не уничтожили утомительной вражды канцлера с коллегией иностранных дел, где господствовало влияние Воронцова. Не доверяя своим советникам, Бестужев не бывал в присутствиях и вёл дела, насколько мог, единолично.

В конце 1748 года Бестужеву удалось найти способ нанести противникам сильный удар. Прусскими депешами он доказал, что Лесток и Воронцов получают пенсии из прусской казны. Лесток был сослан, Воронцов остался невредим, но потерял на время вес и влияние. Момент полной победы Бестужева над соперниками совпал с проведением Ахенского конгресса, прекратившего войну за австрийское наследство. Мир был заключён без участия России, её союзники помирились со врагами, и, утомлённые войной, стали менять отношение к России.

Бестужев, однако, слишком поздно заметил, что положение дел сильно изменилось, что дело идёт к сближению между Англией и Пруссией, которое неизбежно бросит Францию на сторону врагов Фридриха. Его противники не замедлили воспользоваться обстоятельствами. Воронцов, как противник английского союза, оказался теперь в выгодном положении: союз оказывался ненадёжным. К нему примкнул и старший брат Бестужева, с которым канцлер давно враждовал из-за личных дел: Михаил не желал подчиняться младшему брату как главе фамилии[14].

Хотя ближайшие годы после Ахенского мира тянулись без крупных событий, за кулисами подготавливалась капитальная перегруппировка держав, получившая название дипломатической революции. Осенью 1755 года Англия начала переговоры с Фридрихом II о союзе, который и был оформлен 16 января 1756 года, а 2 мая союзный трактат подписали Франция и Австрия. Под 250 годами непрерывной вражды Бурбонов и Габсбургов была подведена черта. Тем временем Воронцов деятельно трудился для присоединения России к австро-французскому союзу и всячески тормозил дело о субсидиях, которые Бестужев всё ещё готов был принять от Англии.

Положение Бестужева в 1750-х годах стало тяжелее прежнего. «Обыкновенно он оканчивал день, напиваясь с одним или двумя приятелями. Несколько раз являлся он в нетрезвом виде к императрице Елизавете, которая питала отвращение к этому пороку, что навредило ему в её глазах», — пишет Понятовский[15]. Волей императрицы управлял новый фаворит И. И. Шувалов, а во время частых её недомоганий он становился единственным докладчиком по всем делам. Воронцов поддерживал с Шуваловым сердечные отношения. В иностранной коллегии дело дошло до того, что канцлер не мог по усмотрению перевести секретаря из одного посольства в другое, а его предписания попросту не исполнялись. Когда в ходе переговоров о конвенции и субсидиях английский посол Уильямс наконец раскрыл существование англо-прусского союза, удар для канцлера оказался неожиданным. Этот факт в глазах императрицы оправдывал его противников.

Руководство внешней политикой России ускользало из рук Бестужева. По его инициативе была организована конференция министров для обсуждения важных политических дел и скорейшего выполнения высочайших повелений. Она состояла из 10 лиц (считая великого князя) и должна была собираться при дворе два раза в неделю. Первое собрание состоялось 14 марта 1754 года, и к 30 марта она выработала программу, предписывавшую соглашение с венским двором о войне против Фридриха, пока Англия занята борьбой с французами. Для этого предполагалось сближение союзных держав с Францией и Польшей, укрепление мира со шведами и турками.

Бестужев к этому времени «превратился в номинального канцлера, командира без команды, что его крайне тяготило»[13]. Поиски новых союзников при дворе сблизили его с великой княгиней Екатериной Алексеевной. По рассказу последней, осенью 1755 года, когда Петербург был встревожен известием о плохом состоянии здоровья императрицы, канцлер взялся доставить ей участие в правлении её супруга с тем, чтобы ему, Бестужеву, поручили три коллегии — иностранных дел, военную и адмиралтейскую. В этой интриге принимали активное участие Уильямс и фаворит Екатерины — Понятовский. Но 22 октября императрица пошла на поправку, и дело было оставлено.

Виновником падения Бестужева был маркиз Лопиталь

Наследник престола Пётр Фёдорович, почитатель Фридриха, ненавидел Бестужева; в свою очередь, и Пётр Фёдорович был ненавидим канцлером, так что, когда родился Павел Петрович, то Бестужев, по официальной версии, вздумал лишить родителя престола и упрочить его за Павлом Петровичем под опекунством Екатерины. Когда в 1757 году тяжкая болезнь постигла Елизавету, Бестужев, думая, что императрица уже не встанет, самовольно написал генерал-фельдмаршалу Апраксину возвратиться в Россию, что Апраксин и исполнил. Но Елизавета Петровна оправилась от болезни. Разгневанная на Бестужева за его своеволие, императрица 27 февраля 1758 года лишила канцлера графского достоинства, чинов и знаков отличий.

Подробности этого дела следующие. Когда в 1755 году началась Семилетняя война, с подачи Бестужева командующим был назначен его соратник Апраксин. Медлительность, с какой тот открыл военные действия, нерешительность, с какой он их вёл, вызывали общее негодование. Канцлер торопил Апраксина и собственными письмами, и через великую княгиню Екатерину Алексеевну. При дворе распускали слухи, что отступление Апраксина после победы при Гросс-Егерсдорфе — плод бестужевской интриги по делу о престолонаследии. Его поставили в связь с новой болезнью Елизаветы, хотя она захворала 8 сентября, а донесение об отступлении было получено в Петербурге ещё 27 августа. На защиту Апраксина выступил граф П. И. Шувалов, однако по настоянию Бестужева главнокомандующий был смещён.

Беды канцлера на этом не окончились. Бестужев показывал письма Екатерины к Апраксину австрийскому генералу Буккову, чтобы убедить его в своей лояльности. Австрийский посол Эстерхази (польск. Miklós Esterházy de Galántha) не забыл о том, как упорно Бестужев противился сближению обеих империй с Францией, и донёс об этой переписке императрице, придав ей характер интриги. При въезде в Россию Апраксина задержали и отобрали всю переписку. Так императрице стало известно о сношениях Бестужева с молодым двором. Хотя в захваченных в Нарве бумагах не было ничего предосудительного, Эстергази и французский посол Лопиталь решили отделаться от своевольного Бестужева[16]. Последний заявил Воронцову, что, если через две недели Бестужев будет ещё канцлером, то он прервёт сношения с Воронцовым и будет впредь обращаться к Бестужеву.

Воронцов с Шуваловым поддались настояниям и сумели в феврале 1758 года довести дело до ареста Бестужева и его бумаг. Чашу весов против канцлера склонила жалоба великого князя Петра Фёдоровича, составленная, очевидно, Брокдорфом. В тот же день 14 февраля были взяты под стражу люди из окружения Бестужева и Екатерины — учитель словесности В. Е. Ададуров, голштинский советник Штамбке, генерал-квартирмейстер Вермач, бриллиантщик Бернарди, а также И. П. Елагин. Всех их ожидала ссылка. По свидетельству современника, канцлер во время ареста «улыбался сардонически»[17] и, по словам Понятовского, не только «не выказал ни страха, ни отчаяния», но сохранял весёлость и «даже угрожал своим врагам»[15].

Бестужев успел сжечь всё компрометирующее и сообщил об этом Екатерине; но переписка, начавшаяся таким образом, была перехвачена. Это дало новый материал следственной комиссии, состоявшей из Трубецкого, Бутурлина и А. Шувалова[18]. Бестужева обвиняли в том, что он старался восстановить императрицу и молодой двор друг против друга, не донёс о предосудительной медлительности Апраксина, а постарался сам исправить дело личным влиянием, делая себя соправителем и впутав в дела такую персону, которой участия в них иметь не надлежало; и, наконец, будучи под арестом, завёл тайную переписку. За все эти вины комиссия приговорила Бестужева к смертной казни. Тогда же вскрылись и колоссальные долги канцлера:

В 1760 г. задолженность бывшего канцлера казне и различным государственным учреждениям составляла 75610 руб. В середине 1750-х гг. с московского почтамта было взято 6141 руб. 37 копеек. Подобные займы могли, по-видимому, иметь место и на других почтамтах. Для печатания книг и планов в Академии наук А. П. Бестужев занял 543 руб. 90 копеек. С 1747 г. сохранялся долг за «иллюминацию и магазины к ней» в размере 963 руб. 65 1/2 коп., взятых в канцелярии артиллерии и фортификации. Главная полицмейстерская канцелярия не дополучила с дворов старого графа 461 руб. 84 1/2 копеек[9].

А. Бестужев-Рюмин в ссылке (1759)

В апреле 1759 года императрица Елизавета повелела сослать экс-канцлера в выбранное им самим имение Горетово (как Бестужев его назвал по этому случаю), в Можайский уезд. Бо́льшая часть недвижимости (кроме Каменного острова) осталась за ним. С тех пор и до середины 1762 года Бестужев с семьёю жил в Горетове, на первых порах в дымной избе, а потом в новом доме, который он окрестил «обителью печали»[19]. Его супруга, Анна Ивановна, урождённая Бёттигер, лютеранка, скончалась тут 25 декабря 1761 года.

В надежде вернуться ко двору Бестужев вёл из деревни переписку с духовником царицы Ф. Я. Дубянским и промышленником П. А. Демидовым. Ссылку свою Алексей Петрович, по свидетельству знавших его, снёс с твёрдостью. Его настроение сказалось в изданной позднее, в 1763 году, но составленной в Горетове, книге: «Избранные из Св. Писания изречения во утешение всякого неповинно претерпевающего христианина». К печатному изданию было составлено предисловие ректором московской духовной академии Гавриилом Петровым, и приложен оправдывавший Бестужева манифест императрицы Екатерины. Гавриил перевёл книгу на латинский язык[20].

Кроме того, Бестужев тешил себя любимым медальерным искусством. В память беды своей он отчеканил медаль с портретом своим и надписью: «Alexius Comes A. Bestuschef Riumin, Imр. Russ. olim. cancelar., nunc. senior. exercit. dux. consil. actu. intim. et senat prim. J. G. W. f. (J. g. Wächter fecit)». На обороте — две скалы среди бушующих волн, с одной стороны озарённые солнцем, с другой громимые грозой — и надпись: «immobilis. in. mobili», а внизу: «Semper idem» и год 1757 (второй чекан 1762 г.).

Восшествие на престол Петра III, принёсшее свободу многим ссыльным прошлого царствования, не могло улучшить положение Бестужева. Новый император говорил про него:

Возвращение графа Бестужева из ссылки. Екатерина II принимает его 12 июля 1762 года в петербургском Летнем дворце.

Но июньский переворот 1762 года снова вернул Бестужеву влиятельное положение. Вступив на престол, Екатерина II не замедлила вернуть в Петербург своего недавнего союзника. Курьер с этим приказом уже 1 июля был в Москве, а в середине июля Бестужев находился при дворе. В 30 верстах от столицы его встретил Григорий Орлов. Императрица приняла старика, заметно одряхлевшего, самым дружеским образом. Но официальной должности ему занять не пришлось, хотя Екатерина постоянно обращалась к нему за советом по разным важным вопросам.

Бестужеву мало было милости; он просил торжественного оправдания и добился назначения комиссии для пересмотра его дела. 31 августа 1762 года был обнародован манифест, который велено было выставить в публичных местах и даже прочесть в храмах. Тут объявлялось, что Екатерина из любви и почтения к Елизавете и по долгу справедливости считает нужным исправить невольную ошибку покойной императрицы и оправдать Бестужева в возведённых на него преступлениях.

Старику были возвращены (со старшинством) прежние чины и ордена и назначен пенсион по 20 000 рублей в год. Екатерина переименовала Бестужева в генерал-фельдмаршалы (хотя он никогда не воевал), назначив «первым Императорским советником и первым членом нового, учреждаемого при дворе императорского совета». Восхищённый Бестужев дважды предлагал Сенату и комиссии о дворянстве поднести Екатерине титул «матери отечества», что она отклонила.

Привлекая Бестужева к советам по иностранным делам, Екатерина II назначила его первоприсутствующим в Сенате и членом «комиссии о русском дворянстве», которой поручен пересмотр жалованной грамоты дворянству. Во всяких обстоятельствах Бестужев играл роль первого сановника, но его действительное влияние было незначительно[21]. Его ученик Панин и другие люди нового чекана сменили государственного деятеля петровской выучки. Пост канцлера остался за Воронцовым. Попытки Бестужева вернуться к дипломатической деятельности вежливо пресекались.

Екатерина стала охладевать к Бестужеву, когда он вступился за Арсения Мацеевича, просил «о показании ему монаршего и материнского милосердия» и скорее кончить дело, избегая смущающей общество огласки. Императрица ответила резким письмом. Старик униженно извинился.

После возвращения из ссылки Бестужев занимал Кантемировский дворец на Миллионной улице (арх. Б. Растрелли).

В борьбе придворных группировок Бестужев поддерживал братьев Орловых и противодействовал партии Панина. В 1763 году Бестужев думал угодить, составив прошение о браке императрицы с Григорием Орловым, но затея вызвала толки, кончившиеся неприятным для императрицы следственным делом о заговоре против Орловых.

Окончательное устранение Бестужева от дел было вызвано его противодействием Екатерине и Панину по польским делам. Когда императрица решила возвести на польский престол Понятовского, бывший канцлер поддерживал права на престол Саксонского дома.

В конце 1763 года девятилетний Павел Петрович пожаловал Бестужеву голштинский орден св. Анны. Тогда же было велено уплатить ему содержание за все годы ссылки и вернуть всё конфискованное имущество, уплатив его долги из казны. В 1764 году, при разделении Сената на департаменты, Бестужев был зачислен в первый департамент, но за дряхлостью уволен от присутствия.

Внезапная опала и «чудесное» прощение заставили старика искать утешения в религии. За два года перед смертью он соорудил в Москве, у Арбатских ворот, храм во имя св. Бориса и Глеба, где и был похоронен[22]. Существует также предание о том, что именно Бестужев ассигновал средства на строительство самого большого в Замоскворечье храма, Клементьевского[23].

Покровительством его (вероятно, под влиянием жены) пользовалась и петербургская лютеранская церковь св. Петра и Павла. Ещё в начале царствования Елизаветы Петровны православное духовенство потребовало удаления этой церкви с Невского проспекта, думая соорудить на её месте собор Казанской Божьей Матери. Бестужев отстоял кирку и до конца дней своих ей покровительствовал.

Кончину свою Бестужев заранее увековечил медалью; её лицевая сторона та же, что у медали 1747 года, а на обратной — катафалк между четырьмя пальмами; на нём — урна с гербом графов Бестужевых-Рюминых, по обеим сторонам аллегорические фигуры: слева — Постоянство, опирающееся на колонку, венчает урну лаврами; справа — Вера, с крестом в руке, возлагает на неё пальмовую ветвь; сверху надпись: «tertio triumphat», а внизу: «post. duos. in. vita. de. inimicis. triumphos. de. morte. triumphat. nat. MDCXCIII den. MDCCL… aetat…».

• Один из многочисленных персонажей трилогии В. Пикуля «Слово и дело», «Пером и шпагой», «Фаворит». Во второй книге — один из главных героев.
• Алексей Бестужев фигурирует как один из персонажей серии романов Нины Соротокиной «Трое из навигацкой школы», «Свидание в Петербурге», «Канцлер».
• Алексей Бестужев фигурирует как один из персонажей романа М. Н. Волконского «Кольцо императрицы» (1896).

• «Распутная императрица» (1934). В роли Бестужева — Эрвиль Олдерсон.
• «Гардемарины, вперёд!» (1987). В роли Бестужева — Евгений Евстигнеев.
• «Виват, гардемарины!» (1991). В роли Бестужева — Евгений Евстигнеев.
• «Гардемарины — III» (1992). В роли Бестужева — Евгений Евстигнеев.
• «Пером и шпагой» (2007). В роли Бестужева — Юрий Лазарев.
• «Екатерина» (2014), режиссёры Александр Баранов, Рамиль Сабитов. В роли Бестужева — Владимир Меньшов.
• «Великая» (2015), режиссёр Игорь Зайцев. В роли Бестужева — Сергей Шакуров.

• «Шевалье д’Эон» (2007) — в этом японском аниме канцлер Бестужев показан ксенофобом и женоненавистником.