Церковная история народа англов

Король Ательстан преподносит Евангелие св. Кутберту, умершему за два века до этого. Миниатюра «Жития св. Кутберта» (Кембридж, Corpus Christi College, рукопись MS 183, fol. 1v), около 930 года

Французский медиевист Бернар Гене отмечал, что история среди христианских дисциплин занимала в Средние века особое, подчинённое, положение. В общем все средневековые историки стремились сохранить память о прошедших временах и рассказать о событиях, происходивших в эти времена, а также дать описание этих времён и представить достоверную хронологическую последовательность[2]. Существенно то, что историка в меньшей степени интересовало выяснение причин события: все они были необходимой частью Божественного замысла, который можно было постигнуть в своё время. Так, Григорий Турский, сообщая о нападении гуннов на Галлию, приводил легенду об Аравации, епископе Тонгра, которому было дано откровение, что по грехам народа его гунны должны прийти в Галлию и опустошить её, а его молитва не может быть услышана, ибо Господь всё решил (II, 5)[3][4]. Поэтому знание о прошлом имело смысл только как часть знания об изначальном плане, в котором каждое событие имело смысл. Чтение и комментирование Библии — Священного Писания, которое содержало всю полноту смыслов, доступных человеку, — требовало глубокого и тщательного изучения древнееврейской истории, хронологии, топографии, генеалогии. Изучение истории и культуры богоизбранного народа оправдывало изучение собственной истории и задавало подходы к её описанию и интерпретации. Естественно, что для христианского историка предметом интереса было теологическое измерение: определение места своего народа, государства и церкви в общей картине истории христианского мира и установление цели и высшего назначения произошедших событий[5].

«Церковная история народа англов» в пяти книгах повествовала о периоде от римского завоевания до 731 года, причём внешняя канва несла признаки типичного для эпохи хроникального жанра[5]. По замечанию Дж. Брауна, заглавие работы не должно вводить в заблуждение — это церковная история, не похожая на классические образцы Геродота, Фукидида, Юлия Цезаря или Тацита. Более того, нет никакой уверенности, что Беда был знаком с трудами всех перечисленных историков. Из доступных ему образцов труд Беды ближе всего к Руфинову переводу «Церковной истории» Евсевия Кесарийского. Классические исторические труды античности (особенно Фукидида) использовали вымышленные сюжеты и речи исторических персонажей, которые должны были произнести то, что автор считал возможным в данной ситуации. Напротив, христианские историки, оперируя библейской картиной времени, основное внимание уделяли сакральному, а светские события истолковывали в свете и терминологии сакрального. Подобно Евсевию, Беда включал в своё повествование подлинные документы и ссылался на источники и авторитеты, в силу чего стал восприниматься в историографии как своего рода «идеальный» церковный историк[6].

Исторические труды Средневековья создавались как тексты одного института — церкви — и только во вторую очередь как нарративы локальных общин, королевств или народов. Погодные записи о происходящих событиях за редким исключением велись в монастырях, а учёные почти исключительно были монахами, священниками и даже епископами, для которых занятия историей или философией были сопряжены с основными культовыми обязанностями. Основными источниками создания исторического нарратива были исключительно труды других писателей, причём авторы сознательно стремились продолжать и доводить до своей современности сочинения предшественников, поскольку средневековое сознание включало концепт непрерывной традиции. В VI веке Кассиодор в своих «Институциях» перечислил набор базовых для него исторических текстов, которые затем стали восприниматься как нормативный набор и распространились по библиотекам латинского Запада[7]. В их число входили «Иудейские древности» и «Иудейская война» Иосифа Флавия (он воспринимался как церковный историк); «Церковная история» Евсевия Кесарийского в переводе Руфина и его продолжение — «История в трёх частях» самого Кассиодора; «История против язычников» Павла Орозия, уцелевшие книги истории Аммиана Марцеллина, хроника Проспера Аквитанского и два сочинения «О выдающихся мужах» Иеронима и Геннадия. Все эти тексты были доступны Беде и оказали существенное влияние на его представления[8].

Беда Достопочтенный стал одним из первых средневековых авторов, который создал целостную концепцию прошлого[4]. Понимание истории Бедой в общем было сформировано доступными ему античными писателями и лежало в русле представлений Исидора Севильского — история есть рассказ о свершившихся делах (Этимологии, I, 41). Такой подход полностью сочетался с методом и стилистикой исторических книг Ветхого Завета. Нарратив выстраивался вокруг того, «что было сделано» правителями, служителями церкви, праведниками и целыми народами. Концептуальную суть образовывали создание государства, правление династии или отдельного короля, история обращения народа в христианство или преодоление раскола[9]. В «Церковной истории народа англов» прослеживаются две традиции исторического нарратива. Первый восходит к истории Евсевия и повествует об истории христианских общин и институтов, второй — к «Истории франков» Григория Турского, то есть описанию «нового» исторического народа, который в античном прошлом причисляли к варварам. Однако именно Беда создал новый тип исторического нарратива, который позволял объединить историю церкви и народа[10].

Исторические представления Беды сложились под воздействием библейской традиции, то есть священной еврейской истории. Прошлое англосаксов осмысливалось им как направленное непрерывное движение к Богу, по аналогии с историей первого богоизбранного народа — израильтян. По Беде, цель и одновременно конец человеческой истории — это обращение ко Христу всех людей на свете, в силу чего прошлое и настоящее народа англов получало своё место во всемирной истории[11]. Героями раннесредневековых историков часто были целые народы — готы у Кассиодора, Иордана и Исидора, франки у Григория Турского, лангобарды у Павла Диакона и бритты у Гильдаса. Судьба народа в сочинениях такого рода конструировалась по библейским лекалам: историю определяли отношения Бога и людей, которые принимали или отвергали истинную веру. Впервые такой метод объяснения событий ввёл Павел Орозий, который попытался на историческом материале обосновать учение Августина о двух Градах. Согласно этой логике, народы древности, включая греков и римлян, жили во грехе, не сознавая того, и оттого терпели бедствия и двигались к ложным целям, подвергаясь разгрому и завоеванию. Соответственно, грехи современных им язычников и тем более вероотступников виделись более тяжёлыми, поскольку Истина была дана, но они противились ей. Бог, хотя и не общался напрямую с историческими героями, как в Ветхом Завете, неусыпно заботился о жизни своих творений, даруя вознаграждение и насылая кару. Исторические перемены вполне можно было объяснить через концепцию «греховного» и «праведного» народа[11]. Например, в интерпретации Гильдаса бритты, погрязнув в грехах, отвернулись от Бога и потому были завоёваны англами. Хотя христианские историки признавали наличие изначального Божественного замысла, они не отвергали и выбора, воздаяние за который получал не только герой, но и целый народ. Григорий Турский отмечал, что у христиан всё слагается счастливо, у еретиков же всё идёт дурно, и приводил в пример Хлодвига и Алариха. Образ нового богоизбранного народа приобрёл особое значение для историков германских королевств. Логика была очевидна — для христианской веры не было «ни эллина, ни иудея». Если в Ветхом Завете Бог-отец вёл избранный народ — евреев, то и в «настоящее время» история должна была повториться с избранным народом Сына — из христиан. После падения Римской империи и создания варварских королевств образ стал ассоциироваться с государственностью конкретных германских народов, к представителям которых относился тот или иной историк. Наиболее отчётливо эта идея была представлена именно в «Истории» Беды Достопочтенного[12].

Согласно Беде, англосаксы были новыми Божиими избранниками, миссия которых была в распространении истинной веры в самые отдалённые земли и восстановлении церковного единства. Англы — новый народ Израильский — получили веру непосредственно из Рима, центра католического мира. Поэтому центральным сюжетом труда Беды являлось становление церкви во всей Британии, объединяющей верующих во всех англосаксонских королевствах в соответствии с Божественным замыслом. Отдельные события, войны, изменения границ и деяния государей имели смысл только в соотнесении с пониманием истории как истории спасения. Бритты могли бы стать просветителями во Христе для англов и саксов, но не пожелали спасать души новых обитателей острова. Однако для англов Божественным планом была приуготовлена иная участь[13].

Одной из сложнейших задач, встававших перед Бедой — историком, была организация исторического нарратива. Обычная для него концепция целостности вводилась географическим пассажем, задававшим единство места действия:

Британия — это остров среди океана, называвшийся прежде Альбионом. Он расположен на значительном расстоянии к северо-западу от Германии, Галлии и Испании, которые являются крупнейшими частями Европы. Он простирается на восемьсот миль к северу в длину и на двести миль в ширину, но некоторые участки суши выступают и дальше, и с ними длина береговой линии доходит до 4875 [римских] миль (7215 км). К югу лежит Бельгийская Галлия, ближний путь к которой для путешествующих проходит через город, называемый Порт рутубиев; англы же искаженно называют его Рептакастир. От него до Гессориака в земле моринов, что на другом берегу, пятьдесят миль или, как иногда пишут, 450 стадий. С другого края, где начинается бескрайний океан, находятся Оркадские острова. Остров этот богат плодами и деревьями и в изобилии кормит скот и вьючных животных, а в плодородных его областях возделывается виноград. Здесь много сухопутных и морских птиц разных видов, а обилие рыбы в реках и ручьях достойно удивления; особенно велико число лососей и угрей. Ловили тут тюленей, дельфинов и даже китов; кроме того, здесь есть различные ракушки, в том числе и жемчужницы, в которых находят превосходный жемчуг самых разных цветов — красный, пурпурный, фиолетовый и зелёный, но большей частью белый. Много здесь и улиток, из которых добывают алую краску; её прекрасный цвет не тускнеет ни от солнца, ни от дождя и не блёкнет со временем, а только делается ярче[16].

— I, 1

Идею предварения исторического описания географическим Беда (как и Григорий Турский, Гильдас и другие ранние авторы) заимствовал у Павла Орозия, который в начале своей «Истории против язычников» дал краткие сведения о географии известного ему мира. У Орозия (I.2) Беда заимствовал начало главы и данные о протяжённости Британии, при этом сведения о свойствах минералов и красок были заимствованы у Солина и Плиния, а пассаж о горячих источниках Беда взял из «Шестоднева» св. Василия Великого. Тем не менее, большая часть главы была написана Бедой самостоятельно, причём название «Британия» (Brittania), ранее используемое только для части острова, населённого бриттами, впервые было распространено на всю его территорию. После перевода короля Альфреда названия «Англия» и «Британия» стали восприниматься как равнозначные[17].

Во вводном описании остров Британия был представлен как нечто большее, чем просто территория, поскольку здесь присутствовала аллюзия на библейскую Книгу Бытия. Британия является символическим пространством, на котором разворачивается история нового Богоизбранного народа, и типологически уподоблена земному раю. Население острова говорило на пяти языках (англов, бриттов, скоттов, пиктов и латинском), что по принципу подобия отсылало к числу книг, повествующих о Божественном Законе. Иными словами, Беда конструировал образ духовного единства Британии, и перед читателями представал образ не соперничающих королевств, но единой страны, где происходило Божественное действо. К. Кендалл, анализируя риторическую стратегию Беды, настаивал на символическом прочтении и понимании его труда[18][19].

Для исследователей «Церковной истории» одной из важнейших проблем является понятие gens anglorum, «народ англов». Расхождения в этой области очень велики. Позитивистская историография, к которой восходят и классические переводы Б. Колгрейва (1969) и Л. Ширли-Прайса (1955), использовала понятие English People, и так же это заглавие переводит Дж. Браун[20]. Согласно этой трактовке, Беда писал о едином прошлом германских племён, которые противопоставлялись пиктам, скоттам и бриттам, предвосхищая объединение англосаксов при Альфреде Великом. В 1980-е годы были предприняты новые попытки анализа исторической реальности, в которой жил и творил Беда. Г. Коудри пришёл к выводу, что англосаксы рубежа VII—VIII веков ощущали себя как этническое целое, включавшее в себя все германские элементы в Британии. Однако дальнейшие пути дискуссии задал П. Уормалд, который сосредоточился на теологическом видении истории Бедой. В результате отдельные племена англов, саксов, ютов, фризов и других, населяющие враждебные друг другу королевства, монах изобразил единым народом по аналогии со Священным Писанием. Даже имя этого народа было заимствовано из папских посланий Григория Великого, для которого — в соответствии с Промыслом Божьим — все жители острова были «англами». Иными словами, единство англосаксов в сочинении Беды росло по мере становления у них христианской церкви. А поскольку Беда жил в эпоху, когда церковная организация у англосаксов процветала, он проецировал эту картину на прошлое, связав воедино всех жителей англосаксонских королевств. Имя «англов» напоминало также и об ангелах[21][22]:

Говорят, что однажды в Рим прибыли некие торговцы и выставили на площади товар для продажи. В числе многих покупателей пришел туда и Григорий и среди товаров увидел продаваемых мальчиков соразмерного телосложения, с приятными чертами и красивыми волосами. Глядя на них, он, как говорят, спросил, из какой они области или страны, и получил ответ, что их привезли с острова Британия, где все жители похожи на них. Тогда он спросил, христиане ли они или до сих пор пребывают в заблуждениях язычества, и ему ответили, что они язычники. С исходящим из самого сердца вздохом он сказал: «Как жаль, что создатель тьмы владеет людьми, столь светлыми ликом, и что души, облечённые такой внешней благостью, лишены благодати внутренней!» Спросив об имени их народа, он получил ответ, что они зовутся англами. «Добро, — сказал он, — ибо у них лица ангелов, и они достойны приобщиться к ангелам на небесах».

— II, 1

Особый акцент Бедой делался на единстве церкви и её преемственности со Святым Престолом в Риме. Поэтому начало повествования от римского завоевания Британии прямо соотносилось с рассуждениями Августина об особой роли Римской империи в истории всего человечества, поскольку в соответствии с Божественным замыслом вселенское государство, собравшее воедино множество народов, было способно к распространению Веры Христовой. Беда даже утверждал, что англосаксонская церковь — как часть Божественного плана — уже существовала к моменту, когда первые миссионеры достигли берегов Альбиона[23]. Трактат Беды показывает пример того, как созданные в историческом тексте общности впоследствии сами превращались в реальность в сознании тех, кому был предназначен текст[24].

В первой главе «Истории» Беда утверждает, что все народы и языки Британии объединяются божественной мудростью и её языком — латынью[25]. Однако, в отличие от континентальных хронистов Каролингской эпохи, его универсализм не связан с политическим объединением и тем более — имперскими амбициями. Он спокойно относился к раздробленности Англии и не призывал к объединению англосаксонских королевств, гораздо более значимо для него единство всех королевств и народов Британии в лоне Римской церкви. Отсюда — чрезвычайная важность вопроса исчисления Пасхи. Для Беды истинный путь к спасению достижим только в согласии с церковью апостола Петра, а отступление от неё обрекало целые народы на погибель. Поэтому правильное исчисление праздников является важнейшим условием для наставления и спасения тех, кто ещё пребывал в пагубном заблуждении. К заблужденцам относились и ирландские монахи, в своё время заботившиеся об обращении англосаксов, но впоследствии «сделавшие множество вещей, противных единству Церкви» (III, 3)[26]. В четвёртой книге «Церковной истории» центральное место занимает рассказ о синоде в Уитби 664 года, на котором была принята римская Пасха (IV, 25). Принятие ирландскими монахами Айона римской Пасхи в 716 году знаменовало для Беды победу вселенской церкви над её противниками и торжество истины и описывалось как чудо[15].

Реконструкция шлема правителя, погребённого в Саттон-Ху

В. Эрлихман обращал внимание на то, что «История» находится не только на пересечении двух жанров (хроники и церковной истории), но и на рубеже двух периодов истории церкви в Северной Европе. Эпоха утверждения веры, связанная с именами аскетов-отшельников и миссионеров, не боящихся мученичества, постепенно сменялась унифицированной церковной организацией. В этом плане симпатии Беды целиком принадлежали аскетам, что заметно в его «Истории аббатов Веармута — Джарроу», в котором энергичному Бенедикту Бископу противопоставлялся кроткий Кеолфрид. В житии св. Кутберта явно противопоставлена строгость жизни и устава ирландских монахов (хотя и неправильно празднующих Пасху и тем отрезающих себя от истинного Тела Христова) административной активности епископа и судии-аббата[15].

Взгляды Беды Достопочтенного мало отличались от Евсевия — глубинная основа церкви не изменялась со времён апостолов, а главным проявлением являлись чудеса и мученичество. Хотя рассказы о мученичестве находятся на периферии повествования, чудеса занимают очень большое место в «Истории». Всего там описан, по подсчётам Дж. Брауна, 51 случай чуда, из которых 28 помещены в книгах IV и V, посвящённых периоду уже после обращения англосаксов. По большей части Беда использует термин из латинского перевода Евангелия от Иоанна signa («знак»), а не miraculum (собственно, «чудо»), что указывает на их глубочайший внутренний смысл[27]. Чудо подтверждает Божью мощь и заботу о людях и служит обращению неверующих или укреплению усомнившихся. В этом плане элементы агиографии органично вписываются в его нарратив в отличие, например, от светской хроники Григория Турского[15].

Указанные особенности вполне объясняют, почему о быте и обычаях народов Британии — особенно дохристианских — Беда сообщал чрезвычайно скупо. По В. Эрлихману, малопонятно отсутствие упоминаний о богатстве королей и их двора, которое в VI—VII веках значительно возросло (примером является погребение в Саттон-Ху). Из его свидетельств можно узнать о наличии в англосаксонском обществе трёх сословий, но никаких подробностей об их взаимоотношениях уже нет. Титулы и должности знати Беда обозначал латинской терминологией. Не принимая светской культуры, он упоминал с похвалой духовные стихи Кэдмона (переведя частично один из гимнов латинской прозой), но мирскую англосаксонскую поэзию осуждал как «легкомысленные и пустые поэмы», проникнутые языческим духом[28][29]. О саксонском язычестве он также ничего не упоминал, но несколько раз упоминал идолов и языческие храмы, не уточняя, как они выглядели. По его свидетельству, король восточных англов Редвальд служил и Христу, и языческим богам: «в одном храме у него был алтарь для христианских обрядов и другой алтарь поменьше, на котором он приносил жертвы демонам»[30]. Он также цитирует письмо папы Григория, обращённое Меллиту, в котором предписывалось совмещать языческие и христианские праздники и устраивать храмы в языческих святилищах (I, 30). Позднее этот факт был подтверждён археологическими раскопками[15].

Карта Британских островов на 802 год. Из книги Shepherd, William R. Historical Atlas, New York: Henry Holt and Company, 1926

Англосаксонская история у Беды начинается от момента крещения народа. До этого упоминаются лишь первый король Кента Хенгист и Ида — основатель королевского рода Нортумбрии. Весь период 450—596 годов уместился у Беды в краткую главу, чьё содержание целиком переписано у Гильдаса. Связное повествование охватывает 596—731 годы, причём оно градуировано обращением той или иной области и описанием сопутствующих чудес, завершаясь полным торжеством Христовой веры[31]. Поскольку Беда стремился показать лишь действие Божественного промысла, он не упоминал о политических мотивах христианизации и даже конкретных событиях, которые приводили к крещению. Главной причиной римской миссии Августина Кентерберийского называется желание папы Григория Великого крестить народ англов, но далее по ходу изложения читатель уясняет, что жена короля Этельберта, к которому прибыли папские миссионеры, уже была христианкой и имела при себе епископа (I, 25). Ничего не сообщается и о сопротивлении язычников. В 13-й главе II книги содержится история о верховном жреце Койфи, который, выслушав доводы христиан, собственноручно сокрушил своих идолов. О попытках королей и их подданных вернуться к вере предков сообщается глухо, после чего следует описание кары небесной. Характерным примером является история сыновей короля восточных саксов Саберта, которые «изгнали вестника истины ради служения демонам», после чего «сгинули со всем своим войском»[32][33].

Беда Достопочтенный не скрывал отрицательного отношения к жителям областей Британии, которые в течение длительного времени отвергали крещение. Жители Мерсии до 655 года описывались исключительно как «кровожадные язычники», да и после крещения очень немногие эпизоды связаны с крупнейшим из англосаксонских королевств. Почти не упоминался Уэссекс до крещении короля Кэдваллы в 688 году, хотя к тому времени там существовали церкви и монастыри, в одном из которых началась карьера апостола Германии Винфрида-Бонифация, о котором не упоминается даже намёком[34]. Беда неохотно упоминал о многолетнем сосуществовании язычества и христианства: в Кенте только в 640 году — через 43 года после начала миссии Августина — было запрещено поклонение идолам (III, 8). Комментаторы неоднократно обращали внимание на упоминания вторичного обращения уже крещёных областей: Нортумбрия, обращённая в 627 году Паулином, в 635 году вновь приняла крещение от св. Айдана[15].

В определённом смысле слова для Беды свойственен местный патриотизм, направленный на его родное королевство Нортумбрия, несмотря на его попытку общеанглийского и даже общехристианского изложения. Единственный раз в своём сочинении историк с похвалой отозвался о короле-язычнике Этельфриде на том основании, что «ни один другой правитель не подчинил народу англов больше земель»[35]. Этельфрид не осуждается даже за избиение монахов Бангора, ибо те были бриттами. В ещё более панегирическом духе изложена история его наследников — святых королей Эдвина и Освальда. Они описаны как истинные воины Христовы и мученики, пострадавшие за веру от рук язычника Пенды. Брат Освальда Освиу, немало сделавший для утверждения христианства, был всё же осуждён Бедой за вероломное убийство соседнего правителя Освина. Об этом преступлении говорится более сдержанно, нежели чем при уклонении бриттов и ирландцев от канонов Римской церкви. Освиу пожертвовал церкви земли в Нортумбрии и покоренной Мерсии, а на месте убийства Освина выстроил монастырь, в котором молились «за упокой души обоих королей — убитого и того, кто приказал его убить»[36].

Всё перечисленное Беда объяснял исключительно небесным законом греха и воздаяния. Пенда, будучи язычником, нападал на соседей по «естественной» греховной склонности, тогда как христианин Освиу нападал на его владения не из-за желания расширить территорию, а ради защиты границ своего королевства и из ревности к крещению мерсийцев. Осудив нападение короля Нортумбрии Эгфрида на Ирландию, Беда сразу же описал его гибель в походе против пиктов в 685 году как Божью кару[37].

Организация и интерпретация имеющегося исторического материала у средневековых историков определялась каноном Ветхого и Нового Завета и, отчасти, патристики. Представление, что такое история народа и как должно строиться её описание, Беда почерпнул из священной истории. Экзегетические труды Беды Достопочтенного демонстрируют развитый метод проведения аналогий между Заветами, событиями прошлого и современностью. Для исторического сознания Беды важным было сосуществование двух времён, причём деяния прошлого предвосхищали настоящее и будущее, которое можно было трактовать. События не просто повторялись или походили друг на друга, но и могли выражать общий смысл и потому в аллегорическом смысле быть одним и тем же («Комментарий к Товиту»). В аллегорической трактовке время двигалось назад — от Нового Завета к Ветхому, это позволяло событиям после Рождества Христова находить параллели в ветхозаветных текстах; они могли пророчествовать о будущем[38].

Идея об уподоблении англосаксов древним евреям не была сформулирована Бедой. Скорее всего, идея, что англов, как новый народ Израилев, сам Бог вёл к полноте христианской веры, была воспринята из посланий Григория Великого. Отсюда первостепенное значение приобретали сюжеты угодности Богу, исполнения Его воли, попечения Бога о Своём народе, кары и воздания за отпадение от Него. Эти сюжеты могли раскрываться через судьбу всего народа, правителей и отдельных людей[39]. Прямых отсылок к Писанию в «Церковной истории» немного, однако достаточно неявных сравнений англосаксонских королей с библейскими царями, каждый из которых исполнял своё предназначение и получал воздаяние по заслугам[40].

Борьба между двумя королевскими родами Нортумбрии рассматривалась Бедой как противостояние Саула и Давида. Король Этельфрид, призванный Богом для истребления греховных бриттов, подобно Саулу прогневил Его тем, что обратился против Эдвина. Эдвин, подобный Давиду, бежал в «землю Филистимскую» (королевство Восточных англов), и восточные англы, подобно филистимлянам, разбили войско Этельфрида-Саула и убили его. Воцарился вернувшийся из изгнания Эдвин-Давид (I, 34; II, 12). Смысла уподоблений Беда не раскрывал, исходя из того, что его читатель знаком со всеми сюжетами священной истории. Причины событий также не разъяснялись, ибо их логика уже была объяснена в соответствующих книгах Писания. Аналогично логика библейских событий была перенесена на короля Освина. Беда изображал его как храброго воина, но когда Освин узнал, что ему предстоит сразиться с христианином Освиу, он распустил своё войско и попытался укрыться в своём доме. Его поступок объяснялся с помощью Евангелия от Луки (Лк. 14:31)[40].

Из Писания же Беда вынес особую роль священников и духовных наставников, которые вели королей в соответствии с Божьей волей. Много места в «Церковной истории» занимает житие ирландского епископа Айдана, который наставлял праведных королей Освальда и Освина, уча их смирению и покорности Богу. В изображении Беды он уподоблен Самуилу — одному из излюбленных ветхозаветных героев. Освальд и Айдан метонимически представляли власть и церковь, нуждающихся друг в друге и пребывающих в гармонии. Образ духовного наставника у Беды стандартный — его святые, учители, проповедники и епископы сочетают аскетизм, гармонию созерцательности и действия, постоянный миссионерский труд и широчайшую образованность. Этим они противопоставляются «праздности наших дней» (III, 5)[41].

Из «Церковной истории» Евсевия Беда вынес уподобление христианских монархов равноапостольному императору Константину, святость которого удостоверялась небесными знамениями. Король Эдвин после своей победы установил мир по всей Британии; перед сражением с язычником Пендой Освальд водрузил крест на поле Хэвенфельдт; Освиу, ради единства Церкви, лично председательствовал на синоде в Уитби и т. д. Беда, как и Евсевий, завершил свой труд списками епископов в Британских землях, помогая читателю увидеть непрерывную последовательность передачи Слова и благодати[42].

Согласно Ч. Джонсу, для Беды представляли интерес не сами исторические факты, а их теологическое значение. Например, он не упоминал об обретении власти первым христианским королём Нортумбрии Эдвином, хотя из других источников известно, что правитель вёл множество войн с соседями. Для историка Эдвин стал королём только с принятием крещения. Соответственно, и военные успехи королей описывались как награда за благочестие. Напротив, за нечестием сразу же следует расплата, и отвергшие Христа наследники Этельберта лишились земного королевства, потому что утратили Царство Небесное (II, 5)[43].

Англосаксонский король с дружиной, изображённый в образе фараона. Миниатюра из англосаксонской рукописи XI века. Британская библиотека

В предисловии к «Церковной истории» Беда заверял читателя в намерении следовать истине и упоминал, что он попытался выяснить для наставления потомков из народной молвы, что есть «истинный закон истории» (vera lex historiae). Эта формула привлекала внимание многих исследователей, которые стремились понять историографический принцип и методологические установки Беды Достопочтенного. Слова об истинном законе были заимствованы из предисловия Иеронима к переводу «Хроники» Евсевия Кесарийского: о прошлом необходимо рассказывать, «выражая мнение простого народа, что есть истинный закон истории». Р. Рэй в статье 1980 года обратил внимание, что Беда следовал наставлениям Августина и стремился вычленить в истории суть вещей, то есть история не есть буквальный рассказ о том, что произошло, а только подача читателю поучительной формы действительных событий. Это и есть закон исторического повествования, то есть учёт «молвы» был настоятельно необходим, ибо если бы детали повествования расходились с привычными представлениями, рассказ становился риторически неэффективным[44].

Иными словами, понимание границ правды и вымысла в Средние века было достаточно специфическим. Для средневекового историка — и Беды — изложение «деяний», то есть сцен, поступков, речей и прочего, было важно с точки зрения не столько передачи преходящих деталей, сколько универсальных, вечных смыслов («должного»). Это своего рода «истина типического», поэтому у историка была значительно более широкая возможность для изобретения фактов, чем у авторов Нового и Новейшего времени. Однако это же парадоксально означает, что средневековую «вымышленную историю» было затруднительно фальсифицировать, поскольку внешними критериями для верификации являлись память, суждение или даже предпочтение отдельного читателя[45].

В предисловии, посвящённом королю, Беда заверяет монарха в своём стремлении к достоверности и ссылается на конкретных людей, которые передали ему сведения для его труда. Перечень был длинным и включал имена «достопочтенных мужей», то есть священников, аббатов и епископов королевств Кента, Уэссекса, Мерсии, Восточных англов. Здесь же указывался характер сообщаемых сведений — изустно или в записи. Одним из главных корреспондентов Беды был Альбин, «учёнейший муж, которого обучили в Кентской церкви блаженной памяти архиепископ Феодор и аббат Адриан»[46]. Помимо устных сведений, в распоряжении Беды были и документы. Лондонский священник Нотхельм (ставший в 735 году архиепископом Кентерберийским) во время паломничества в Рим скопировал послания римских пап Григория I и Бонифация V, адресованные британским правителям и миссионерам на островах, и передал их Беде. Значительная часть этих текстов оказалась включена в «Церковную историю», причём критерием отбора была «польза для читателей» (V, 16). В состав «Истории» оказались включены главы «Книги о святых местах» Адамнана, послание аббата Кеолфрида королю пиктов с доказательством исчисления Пасхи, постановления Хертфордского собора, то есть документы, имеющие практическое значение для обучения клириков. Послания пап римских в Британию копировались без сокращения, включая текст «Книги ответов», в подлинности которой сомневались даже современники Беды — книга изобиловала грамматическими ошибками. Однако с его точки зрения все эти тексты имели такую символическую значимость, что Беда не стал исправлять текста[47].

В. В. Зверева отмечала, что если сравнивать «Церковную историю» Беды с «Историей франков» Григория Турского, то выяснится, что это своего рода «житие англов»: доброго в тексте несравнимо больше, чем нечестивого. Это несомненно указывает на разницу в понимании обоими историками круга задач, стоящих перед ними. Поскольку «Церковная история» предназначалась для королевского чтения, она должна была учить монарха надлежащему отношению к церкви и давать наглядные примеры христианских добродетелей — благочестия и смирения. Соответственно, изображение зла и порока должно было служить наставлению в вере[48].

Я сам знал брата (а можно сказать, что не знал), чьё имя упомянул бы, если бы в том была польза. Он жил хоть и в славном монастыре, но бесславной жизнью; часто братья и старшие той обители упрекали его и пытались вернуть на путь более строгой жизни. Он не слушал их, но они всё же терпели его ради его внешней службы, ибо был он искусен в ремесленном мастерстве. Однако он был весьма подвержен пьянству и прочим удовольствиям праздной жизни; день и ночь он проводил в своей мастерской вместо того, чтобы идти в церковь с братьями, петь псалмы, молиться и слушать Слово жизни. Люди, случалось, говорили ему, что тот, кто не захочет прийти к вратам церкви смиренно и по доброй воле, будет против воли приведён к вратам ада и навеки проклят. И вот его одолела болезнь; перед самым концом он призвал братьев и, стеная, как будто уже проклятый, начал говорить о том, что видел разверстый ад и Сатану в бездне Тартара, рядом с Каиафой и прочими убийцами Господа, в окружении языков пламени. «Рядом с ними, — сказал он, — я увидел место вечных мучений, приготовленное для меня, злосчастного грешника». Услышав это, братья даже тогда, пока он ещё не покинул тело, начали побуждать его покаяться, но он в отчаянии ответил: «Теперь мне поздно менять жизнь, поскольку я уже видел приготовленное для меня наказание».

С этими словами он умер, не получив спасительного отпущения, и его тело было похоронено в отдалённом углу монастыря; никто не стал служить за него мессы, петь псалмы или даже молиться. О, сколь мудр был Бог, отделивший свет от тьмы![49]

— V, 14

Миниатюра евангелиста Матфея и инципит из Стокгольмского Золотого кодекса

Возможностей перепроверить суждения и сообщаемые Бедой факты сохранилось немного, но имеющиеся примеры весьма показательны. Материалы «Церковной истории», посвящённые нортумбрийскому епископу Уилфриду, дублируются «Житием епископа Уилфрида» Эддия Стефана. Уилфрид (умерший в 709 году) воплощал собой тип клирика-администратора, который явно претил Беде. На синоде в Уитби 664 года именно благодаря настойчивости епископа победила проримская партия. Уилфрид несколько раз занимал кафедры в Йорке, Мерсии, Кенте, несколько раз лишаясь сана из-за конфликта с церковными и светскими властями. Король Кэдвалла пожаловал ему четвёртую часть острова Уайт; большое состояние позволило Уилфриду основать несколько монастырей. Манера Уилфрида вести дела была внове для иерархов и правителей Британии — именно он ввёл личную апелляцию к Папе для разрешения внутренних конфликтов в англосаксонской церкви. Дважды изгнанный епископ дважды ездил в Рим, и всякий раз решения выносились в его пользу. Всё перечисленное следует из «Жития», написанного его секретарём Эддием Стефаном, сопровождавшим Уилфрида в путешествиях[50].

Беда знал о существовании «Жития», написанного по побуждению его друга — епископа Акка, и даже использовал его при написании «Церковной истории». Однако Беда не упомянул о многих нелицеприятных обстоятельствах: конфликте Уилфрида с архиепископом Феодором, о заключении, которому Уилфрида подверг король Нортумбрии, изгнании епископа из Мерсии и Уэссекса. Иными словами, если у Беды была возможность не упоминать о неоднозначных поступках человека, который подавал пример праведности, историк о них умалчивал. В случае, если событие было нельзя опустить из-за нарушения логики событий, Беда использовал обтекаемые выражения. К этому примешивалось и личное отношение к епископу: Беду смущали образ жизни Уилфрида, далёкий от аскетизма, и его столкновения с другими церковниками, в которых правота епископа была сомнительной. Одновременно Беда высоко оценивал миссионерские труды Уилфрида в Британии и на континенте и приверженность его римской церковной традиции (V, 19). Поэтому Беда, задавшись целью «писать о добром», стремился отбирать только те факты, которые считал достойными подражания и увековечивания. Мастерство писателя очевидно: при сопоставлении пятой книги Беды с житием Эддия Стефана пропуски незаметны[51].

Иногда Беда включал в своё повествование и обстоятельства и события, которые в его представлении обязательно должны были случиться в прошлом. Рассказывая об основании в королевстве Восточных англов монастыря ирландским монахом Фурсой, Беда писал, что он с усердием проповедовал Евангелие. Ч. Пламмер установил, что в распоряжении историка из Джарроу было ирландское «Житие св. Фурсы», но в нём отсутствовали любые упоминания о миссионерской деятельности. Напротив, для Беды святость героя и его строгое следование христианским идеалам подразумевали и проповедническое рвение[52].

Работая с чужими текстами, Беда никогда не пытался адаптировать их к собственному опыту. Описание Британии он сконструировал из текстов Плиния и Орозия практически без правки. Утверждения предшественников составляли неотъемлемую часть его личной культуры, и потому Беда множество суждений основывал на книжном опыте, в том числе о географии, природе и климате своего родного острова. Свидетельство очевидца имело ценность, только если оно служило приращению знания; в случае противоречия или повторения такие суждения отметались. Показательно, что после прочтения книги «О святых местах» Адамнана Беда сам составил трактат под тем же названием, где описал Иерусалим и другие места Палестины и Сирии. Прочтение книги означало для него приобщение к знанию, дававшему право и возможность самому судить о Иерусалиме или Константинополе. В XII веке Гийом Тирский, рассматривая вопрос об истоках реки Иордан, ссылался на Беду, который никогда не покидал Нортумбрии, хотя мог бы решить этот вопрос лично, посмотрев на истоки собственными глазами[53].

В своих трудах Беда, цитируя авторитетных авторов, сохранял и выставленные ими акценты, даже если они противоречили контексту. Вводя свой труд описанием Британии и Ирландии, вслед за Плинием и Орозием Беда описывал их как отдалённые чудесные земли. Говоря о Риме и Юлии Цезаре, Беда не разъяснял, что это такое, зато описывал Британию «со стороны», поскольку она не была известна римлянам. Используя материалы Орозия, Беда давал датировку от основания Рима, также никак это не поясняя. Равным образом, цитируя Гильдаса, Беда вслед за ним определял пиктов и скоттов как «заморские народы», что было по меньшей мере странно, поскольку он жил рядом с их землями. Заимствовав фрагмент из жития св. Германа, Беда сохранил нехарактерные для его собственных трудов мотивы прямого вмешательства в человеческую жизнь демонических или божественных сил, в частности, сражения Христа в войске на стороне бриттов[54].

По мере приближения к современности повествование Беды становится всё более лаконичным, особенно это заметно при описании событий после смерти нортумбрийского короля Альдфрида в 705 году. Причины нежелания писать о современной истории Беда изложил в сохранившемся послании, датированном 5 ноября 734 года, — последней его письменной работе. Оно адресовано Эгберту, епископу Йорка. Эгберт происходил из королевского рода Нортумбрии (племянник и брат короля) и ещё ребёнком был помещён в монастырь, где его наставником сделался Беда; вскоре ученик был посвящён в высший сан. В послании содержится увещевание Эгберту достойно исполнять пастырский долг и искоренять злоупотребления нортумбрийской церкви. По Дж. Брауну, «это увещевание ветхозаветного пророка к первосвященнику». Действительно, между 705—729 годами в Нортумбрии сменилось пять королей, за время правления которых было утрачено главенствующее положение государства в Британии. Личное осуждение Беды на этом фоне вызывали два явления, описанных в послании. Прежде всего, в Нортумбрии оставалось немало земель, не затронутых христианской проповедью, что не освобождало их жителей от уплаты податей епископу. Кроме того, сан аббата или епископа стал чрезвычайно престижным для англосаксонской знати, что повлекло за собой основание «ложных монастырей», когда король жаловал земли лицу, изъявившему желание создать монастырь. Пожалование при этом давалось за военную службу, но земля передавалась по наследству, а не на срок службы. Теперь знатное лицо, освободившись от военных повинностей и обязанностей, могло жениться, завести хозяйство, иногда даже приглашая в свой «монастырь» беглых монахов из настоящих обителей. Беду беспокоило осквернение идеи бескорыстного служения, распущенный образ жизни, а также факт, что Нортумбрию некому будет защищать от внешних врагов[55]. Это послание чрезвычайно важно для историков, поскольку в нём идёт речь о тех же сюжетах, что и в «Церковной истории», но позволяет увидеть Беду — автора текста, не рассчитанного на широкую аудиторию. Выясняется, что Беда — автор дидактических произведений — стремился обходить молчанием проблемы, которые беспокоили его. В «Послании» прямо говорится, что он не стремился излагать такие мысли в письменном виде. Не случайно около 733 года он совершил вторую и последнюю в его жизни поездку за пределы родного монастыря — в Йорк, чтобы обсудить церковные проблемы с Эгбертом лично[56].

В свете послания к Эгберту современные исследователи совершенно по-другому читают завершающий пассаж «Церковной истории»:

В эти благоприятные времена мира и процветания многие из народа нортумбрийцев, как знатные, так и простые, отложили оружие и приняли постриг, предпочтя вместе с детьми принести монашеский обет, а не упражняться в искусстве войны. К чему это приведет, увидят будущие поколения[57].

— V, 23

О. А. Добиаш-Рождественская рассматривала этот пассаж как «отзвук благодарственного псалма»[58]. Однако, согласно Дж. Брауну, смысл заключительных слов «Истории» может быть понят только при сопоставлении с текстом послания к Эгберту:

«Эти люди, совершенно невежественные в монашеской жизни, подчинили своей власти столько мест под именем монастырей, что не осталось нигде земли, где бы сыновья знатного человека, или воины, окончившие службу, могли бы иметь владение… Они продолжают жить в праздности, …и покидают свою родную землю, за которую обязаны сражаться»[59].

Клирик-историк испытывал сильнейшую тревогу за будущее церкви и государства, но в «Церковной истории», адресованной действующей власти и потомкам, предпочёл не писать об этом. В контексте его труда завершение с описанием пороков современной церкви казался автору неуместным. Советуя Эгберту принять решительные меры для искоренения зла, Беда наставлял читателей на примере рассказов о достойных деяниях[60].