Кысь

Действие романа происходит после «взрыва», в мире мутировавших растений, животных и людей. В массах прежняя культура отмерла, и только те, кто жил до взрыва (т. н. «прежние»), хранят её. Главный герой романа, Бенедикт — сын «прежней» женщины Полины Михайловны. Существенное влияние на Бенедикта имеет другой «прежний», близкий друг его матери — Никита Иванович. В романе последовательно раскрывается жизнь Бенедикта — его возвышение от простого служащего до одного из руководителей города-государства.

Образ Кыси — некоего страшного существа — проходит сквозь весь роман, периодически возникая в представлении и мыслях Бенедикта. Сама Кысь в романе не фигурирует, вероятно, являясь плодом воображения персонажей, воплощением страха перед неизвестным и непонятным, перед тёмными сторонами собственной души. В представлении героев романа Кысь невидима и обитает в дремучих северных лесах.

«Сидит она на темных ветвях и кричит так дико и жалобно: кы-ысь! кы-ысь! — а видеть её никто не может. Пойдет человек так вот в лес, а она ему на шею-то сзади: хоп! и хребтину зубами: хрусь! — а когтем главную-то жилочку нащупает и перервёт, и весь разум из человека и выйдет».

— Татьяна Толстая. «Кысь»

Герои романа разговаривают на карикатурном диалекте, изобилующем старинными словечками и выражениями, а также заимствованиями из разных диалектов русского, с вкраплениями изобретённых автором неологизмов. Много слов просторечных и грубых, хотя ненормативная лексика употребляется весьма нечасто[4]. Слой авторской речи в романе отсутствует[5].

По словам автора, при создании романа её заряжал «дикой энергией» синтаксис писем Ивана Грозного, лишённый привычных современным читателям сложноподчинений и, следственно, «отвергающий причинно-следственность»[2]. Поскольку современный городской житель не создаёт нового языка, Толстую вдохновляли воспоминания о языке няньки и кухарки, которые жили в квартире её родителей и изъяснялись на деревенском наречии. По наблюдению Толстой, малообразованным людям старшего поколения был ещё присущ архаический способ восприятия мира, народная способность к языко- и мифотворчеству[2].

Татьяна Толстая, 2008 г.

В конце 1990-х гг. «Кысь» неоднократно анонсировалась на страницах журнала «Знамя» (где в результате так и не появилась). На обложке первого издания «Кыси», подготовленной студией Артемия Лебедева, красовалась старинная гравюра Кремля. Публикация книги сопровождалась восторженными отзывами наподобие следующих:

• Борис Парамонов: «Толстая — давно уже знаменитость, но после выхода „Кыси“ она проснулась классиком. <…> Это книга о России. Энциклопедия русской жизни, как некогда говорили в таких случаях. Толстая придумала для своей России фауну и флору, историю, географию, границы и соседей, нравы и обычаи населения, песни, пляски, игры. Она создала мир. Кысь — Русь. Цепочка звуковых ассоциаций ясная: кысь — брысь — рысь — Русь. Русь — неведома зверюшка.»[6].
• Наталья Иванова: «Толстая попыталась вместить время [создания романа], на которое выпали две эпохи — горбачевская и ельцинская — в свою книгу, — и ей это удалось: путем сгущения гиперболизации, гротеска. А кроме русской сказки, напоминает об уроках трех великих: Рабле, Свифта и Салтыкова-Щедрина. <…> В свою чёрную книгу Толстая вместила печальную историю деградации общества. Моральной, интеллектуальной, духовной. Несмотря на то, что история очень невеселая, книга получилась искусная, нарядная, артистичная. Ни слова — гладкого, нейтрально-описательного. Синтаксис возбуждённый, бегучий, певучий, — всякий, кроме упорядоченно-уныло-грамматически правильного.»[5].

Вслед за тем последовали оценки диаметрально противоположные. Некоторые рецензенты отказывались видеть в романе Толстой нечто принципиально новое, ставили ей в вину барочную избыточность стилистических приёмов[7] и пытались свести книгу к набору заимствований из Ремизова, Замятина, Набокова, Стругацких, Рэя Брэдбери[8][9]:

• Андрей Немзер: «Я не понимаю, почему мастеровитая имитация Ремизова и Замятина (хорошую прозу писали!), байки про мутантов (то Стругацкими пахнет, то средним фэнтези потянет), игра с мифологической символикой (скажи интеллектуалу „мышь“ — ассоциаций на семь вёрст станет), сорокинское смакование мерзости, банальности о связи культуры с тоталитаризмом <…> — почему этот коктейль из хорошо известных ингредиентов (к тому же скверно взбитый — сюжетостроение у Толстой слабое) должен одарить меня высшим знанием»[10].
• Дмитрий Быков: «Это „Улитка на склоне“ для бедных, а точней для богатых. Перед нами никакой не роман, а сильно затянутый памфлет, постмодернистский экзерсис на темы всей российской литературы, с массой банальностей и с откровенной поверхностностью в качестве главной добродетели, но в эпоху Бориса Акунина и „Кысь“ привлекла к себе внимание. Именно „Кысь“, пожалуй, и обозначила яснее всего потолок Татьяны Толстой (и Толстая отлично это поняла): построить собственный художественно убедительный мир, чего императивно требует хорошая антиутопия, этот писатель не в состоянии. Силёнки не те, мир получился бумажный; если вдуматься, деревня мутантов у Толстой куда менее страшна и жалка, чем абсолютно реальная коммунальная квартира у Петрушевской.»[11].

Ольга Славникова («Новый мир») писала, что книга Толстой «обладает как минимум хорошей энергетикой и блестящим языком», хотя «порой становится жаль дорогого языкового материала, пошедшего на столь прямолинейную эзопову вещь»[8]. Она отмечала, что главный герой, как бы жалок он ни был, испытывает «совершенно искреннюю, болезненную жажду обрести смысл существования»[8]. Александр Шаталов увидел в романе продолжение давнего интереса Толстой к юродству, причём эсхатологический сюжет предоставил ей возможность «смотреть на своих героев с восхитительным любопытством, описывая их как пресмыкающихся и радуясь четкости и чистоте этого своего взгляда»[9]. Василий Аксёнов признался, что не смог дочитать книгу из-за её специфичного языка: «как будто барыня пытается себе представить, как говорит простой народ»[12]. Дмитрий Ольшанский расценил «Кысь» как «занимательнейшее чтение года»[7].

Литературоведы Наум Лейдерман и Марк Липовецкий интерпретировали «Кысь» с позиций постмодерна — как окончательный разрыв Толстой с необарочной модернистской традицией[3]. По их мнению, Толстая внушает читателям характерную для постмодерна «мысль о продуктивности забвения», «создаёт русский вариант деконструкции, переводит Деррида на звучный язык русского сказа и русской сказки»[3]. «Кысь» не может считаться антиутопией, поскольку Толстая не преследует цель моделирования будущего, а «блистательно передаёт сегодняшний кризис языка, посткоммунистический распад иерархических отношений в культуре»[3]. В сознании главного героя романа нет места истории, а оттого для него всё одинаково в новинку. Книги в его библиотеке сгруппированы не по смыслу и даже не по алфавиту, а по случайному созвучию заголовков. «Авторитетные мифы культуры» вовлекаются в «сказочную игру с этими мифами»[3]. Так, частое упоминание на страницах книги мышей связано с тем, что «в античной мифологии мышь была символом забвения, и всё, к чему мышь прикасалась, исчезало из памяти»[3].

Невзирая на трудности передачи языковых пируэтов «Кыси», в 2003 г. вышел английский перевод романа (The Slynx), выполненный Джейми Гамбрелл. Восторженная рецензия была помещена в The New York Review of Books[13]. Рецензент журнала New Yorker охарактеризовал книгу как «завораживающий роман о будущем», где вездесущая радиоактивность перемешана с приметами советского и царского времени: эксплуатацией крепостных, обязаловкой государственной службы, контролем литературной деятельности[14]. Ричард Эдер (The New York Times) увидел в романе лишь набор грубоватых карикатур, лишённых подлинного «трепета прорицания»[15].

• Премия «Триумф» (2001)
• «Студенческий букер десятилетия» (2011)

• День опричника — другая антиутопия с отсылками к допетровским (грозненским) реалиям

• Подборка рецензий