Домашнее насилие в России

Употребление алкоголя часто становится фактором домашнего насилия в России.

В статье, опубликованной в Journal of Family Violence (1997), указано, что среди мужчин, совершивших убийство супруги, 60—75 % преступников употребляли алкоголь до инцидента (по данным на 1991 год)[2][3].

В ходе опроса, проведённого Государственным научно-исследовательским институтом семьи и воспитания Российской академии образования, 29 % лиц, ответивших на вопрос «Почему в знакомых вам семьях бьют детей?», указали, что насилие совершалось пьяными и алкоголиками[3].

А. Н. Ильяшенко, старший научный сотрудник Всероссийского научно-исследовательского института МВД России, в своём исследовании (опубликованном в 2003 году и основанном на материалах, которые были получены в Центрально-Черноземном районе России) указал на то, что среди факторов «насильственной преступности в семье главнейшую роль играет пьянство»: на момент совершения соответствующего преступления подавляющее большинство преступников (76,5 %) характеризовалось «достаточно частым употреблением спиртных напитков»[1].

Помимо того, согласно тому же исследованию, в связи с употреблением алкоголя примерно каждый пятый преступник (22,2 %) побывал в медицинском вытрезвителе, две пятых (40,4 %) периодически страдали от алкогольных запоев, почти столько же (36,0 %) страдало хроническим алкоголизмом. Чаще всего преступники злоупотребляли спиртными напитками в течение нескольких лет, однако меры по лечению алкоголизма и профилактике преступлений либо не принимались, либо оказались неэффективными[1].

А. Н. Ильяшенко в уже упомянутом исследовании отметил, что к насильственным преступлениям против членов семьи более склонны лица с низким уровнем образования и культуры. Исследователь считает, что это не случайно: по его мнению, таковым более свойственны «эгоистические инстинкты, отсутствие критической оценки собственного поведения, узкий кругозор, примитивные и грубые потребности и интересы, культ грубой физической силы, пренебрежение нравственно-культурными нормами, несдержанность эмоций, грубость, беспринципность»[1].

Исследователь указывает на то, что более высокий уровень образования позволяет найти другой путь разрешения семейного конфликта, будь то примирение, развод или иное[1].

Исследователь отмечает, что, как правило, «преступники с низким уровнем образования совершают преступления, причиной которых выступают в основном правомерные действия потерпевшего». Напротив, в случае, когда преступник имеет высокий уровень образования, причиной становятся «неправомерные или антиобщественные действия» его жертвы[1].

Согласно выводам, полученным А. Н. Ильяшенко, когда речь идёт о насильственных преступлениях против члена семьи, преступник в подавляющем большинстве имеет низкий социальный статус: рабочие, пенсионеры и нигде не работающие и не учащиеся составили 92,0 %[1].

При рассмотрении лиц, совершивших насильственные преступления против члена семьи, обнаружилось, что почти у половины из них (48,5 %) имелась та или иная психическая аномалия: 2,2 % страдали от шизофрении, 0,7 % — от эпилепсии, 8,1% — от психопатии, 0,7% — от олигофрении, 34,6% — от хронического алкоголизма, 3,7% — от наркомании. Помимо того, 7,3 % преступников имели органическое поражение головного мозга различного генезиса, 4,4 % — остаточные явления черепно-мозговых травм, 4,4 % — алкогольные психозы, 6,6 % — иные психические аномалии. Нередко у преступников одновременно выявлялось несколько видов психических отклонений[1].

Подавляющее большинство лиц, виновных в преступлении против члена семьи (88,1%), на момент его совершения имело низкий уровень жизни[1].

В 2008 году генерал-майор МВД Артамошкин в числе основных причин домашнего насилия, помимо злоупотребления алкоголем и низких доходов, назвал «низкий моральный уровень», в богатых семьях — ревность и алчность. Помимо того, он указал на исчезновение многих сдерживающих факторов после распада Советского Союза[4][5].

Данные о числе лиц, смерть которых наступила от домашнего насилия, крайне неоднозначны.

Данные о гибели 14 000 женщин

Обсуждение законопроекта о домашнем насилии сопровождается неоднократными ссылками на то, что ежегодно в России от рук своих мужей[12] (вариант: от рук любовников, мужей и сожителей[13]) гибнет 14 000 женщин[12][13].

Этот статистический показатель (14 000 человек) в 1999 году присутствовал в пятом периодическим докладе Российской Федерации, представленном в Комитет ООН по ликвидации дискриминации в отношении женщин[14]. Эту же цифру (с формулировкой: «от рук мужей или других близких») озвучил в 2008 году генерал-лейтенант МВД Михаил Артамошкин[4][5]. Её же сообщила в 2013 году радиостанция Би-би-си со ссылкой на российское МВД[15].

Близкие цифры упоминают другие источники. Агентство Reuters в 2013 году сообщило о том, что, по неподтвержденным данным, примерно 10 000—14 000 женщин ежегодно умирают от рук своего партнера или близкого родственника[16]. В том же году РИА Новости, ссылаясь на МВД, сообщило о ежегодном числе жертв среди женщин: «12 000 гибнут в результате домашнего насилия ежегодно: одна женщина каждые 40 минут»[17]. Ту же цифру (12 000 женщин) опубликовало в 2015 году МИД Великобритании[18].

Данные МВД за 2015—2019 годы

Эти цифры были подвергнуты критике сенатором Еленой Мизулиной, которая, выступая в Совете Федерации в 2017 году и ссылаясь на данные МВД, обнародовала гораздо более низкие показатели: всего за 2015 год в результате насилия в семье убито 1060 человек, из них 756 мужчин и 304 женщины[20][21].

В ходе слушаний в Общественной палате Российской Федерации 30 октября 2019 года были, со ссылкой на МВД, обнародованы и другие цифры: в 2018 году при семейно-бытовых конфликтах были убиты 253 женщины, а в целом за последнее десятилетие этот показатель составил около 300 человек ежегодно[12].

Данные по числу женщин, погибших в семейно-бытовых конфликтах с 2015 по 2018 год, со ссылкой на МВД, в декабре 2019 года опубликовал «Московский комсомолец»[19].

Неофициальные оценки за 2018 год

Помимо приведённых выше данных, имеются и неофициальные оценки числа женщин, погибших в результате домашнего насилия в 2018 году. Их представили Консорциум женских неправительственных объединений[23] и младший научный сотрудник Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге Владимир Кудрявцев[24].

В феврале 2021 года участники проекта Консорциума женских неправительственных объединений сделали вывод, что в 2018 году 61 % женщин, погибших вследствие убийства, убийства в состоянии аффекта и умышленного причинения тяжкого вреда здоровью, повлекшего по неосторожности смерть потерпевшего, стали жертвой домашнего насилия[23].

Участники проекта проанализировали приговоры российских судов за 2018 год, в основу которых легли соответствующие части и статьи Уголовного кодекса Российской Федерации (части 1 и 2 статьи 105, статья 107, часть 4 статьи 111). Рассмотрев более 500 приговоров, в которых жертвой стали женщины, участники проекта выделили те из них, в которых гибель наступила от рук родственников или партнёров. Затем в дело вступил компьютер, который, взяв за основу 500 уже рассмотренных приговоров проанализировал более 2 000 приговоров. На основе проведённого анализа был сделан вывод, что 61 % от общего числа женщин, упомянутых в приговорах за 2018 год, погибли от рук родственников или партнеров[23].

Этот процент, как сообщает Консорциум женских неправительственных объединений, практически совпадает со средним мировым уровнем домашнего насилия, приведённым ООН (58 %). Исходя из этой предполагаемой доли жертв домашнего насилия, Консорциум сделал вывод, что не менее 5 000 женщин в 2018 году погибли в результате домашнего насилия. Консорциум получил эту оценку, базируясь на том, что в 2018 году, согласно данным Росстата, погибло 8 300 женщин[26].

Младший научный сотрудник Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге Владимир Кудрявцев подверг критике оценку, полученную Консорциумом. Он указал на то, что используемый при вычислении базовый показатель, 8,3 тысячи женщин, включает в себя не только жертв убийств, но и «погибших в ДТП, признанных преступлениями», а также жертв преступной халатности и других инцидентов, «не связанных с межличностным насилием, но являющихся уголовным преступлением»[24].

Помимо того, Кудрявцев ставит под сомнение не только оценку общего числа жертв, но и процентный показатель — «61 % ото всех случаев». Не останавливаясь «на проблемах автоматической обработки текстов судебных решений», он указывает на то, что эта цифра не согласуется с «альтернативными методами оценки»[24].

Исследователь предлагает опираться не на судебные приговоры, а на полученные на более раннем этапе статистические карточки, заполняемые при возбуждении уголовного дела. Институт проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге располагает этими данными за 2013—2014 годы. Они показывают, что 73 % насильственных преступлений против женщин произошли в эти годы вне домохозяйств — «агрессор не был мужем, сожителем или родственником жертвы». В то же время 27 % женщин, ставших жертвами насильственных преступлений, подверглись ему в семье[24].

Абсолютную оценку исследователь предлагает получить, опираясь на данные Управления ООН по наркотикам и преступности, согласно которым в 2018 году в России «в результате преступного насилия» погибло 3 173 россиянок (в то время как общее число жертв составило 11 964). Исходя из того, что примерно четверть женщин подвергается преступному насилию в семье, Кудрявцев делает вывод, что в 2018 году вследствие домашнего насилия погибло свыше 700 женщин[24].

Владимир Кудрявцев предостерегает от того, чтобы воспринимать эту оценку как повод для успокоенности: несмотря на существенные улучшения за последние 20 лет, «Россия — это страна с огромным по европейским меркам уровнем криминального насилия, в том числе летального». Он также указывает на то, что полученные цифры по-прежнему крайне неточны, и подчеркивает, что для подлинного решения проблемы семейно-бытового насилия нужны сложные и достаточно дорогостоящие исследования[24].

По данным Росстата, численность лиц, потерпевших по преступлениям, сопряжённым с насильственными действиями в отношении члена семьи, в 2017 году составила, в разбивке по полу, 25,7 тысяч женщин и 10,4 тысяч мужчин[27].

В июле 2019 года Радио Свобода со ссылкой на Росстат сообщило, что в 2016 году число пострадавших от домашнего насилия женщин составило 16 миллионов, причём в 40 % случаев преступления совершались в семье[28]. Сходную информацию публиковали и российские СМИ[29][30]. В частности, «Известия» в 2018 году процитировали правозащитницу Алёну Попову, которая сообщила: «По опросам Росстата, от домашнего насилия за 2016 год пострадали 16 млн женщин»[30].

Попова неоднократно, ссылаясь на Росстат, приводила такие данные[30][31][12], однако на общественных слушаниях в Общественной палате Российской Федерации всплыла иная версия происхождения этой цифры: она взята из опроса, проведённого в 2011 по заказу Фонда народонаселения ООН. При этом в опросе рассматривалось не только физическое и сексуальное насилие: наряду с ними присутствовали и психологическое, и даже вербальное[12].

В пресс-релизе 2003 года Amnesty International утверждала, что каждый день 36 000 женщин в Российской Федерации подвергались избиениям со стороны своих мужей или партнеров.[32] В статье, опубликованной в Journal of Interpersonal Violence за 2008 год о домашнем насилии среди российских студентов, было установлено, что «Высокие показатели распространенности были выявлены для всех видов насилия, агрессии и [сексуального] принуждения. В соответствии с предыдущими исследованиями, учащиеся мужского и женского пола с равной вероятностью становятся жертвами и исполнителями всех насильственных и агрессивных действий»[33].

По данным Human Rights Watch, от бытового насилия страдает каждая четвёртая российская семья[34]. В 2017 году ежедневному насилию в домашних условиях подвергалось 36 000 женщин и 26 000 детей[35]

Как отмечает А.Н. Ильяшенко в своём исследовании насильственных преступлений против члена семьи, за его пределами остаётся «скрытая часть — факты, о которых в правоохранительные органы не заявлялось, или которые по тем или иным причинам не были зарегистрированы в силу специфики отношений между преступником и потерпевшим». Развивая этот тезис, он указывает на следующие обстоятельства[1].

С одной стороны, 94,9 % потерпевших от насильственных преступлений в семье сообщило, что преступление предваряли семейные конфликты; 88,8% — что эти конфликты сопровождались насильственными действиями. С другой стороны, 76,7 % опрошенных потерпевших указало, что о конфликтах и фактах насилия в их семьях они никуда не сообщали (см. таблицу)[1].

Согласно центру «Анна», на 2010 год статистика по домашнему насилию в России была фрагментарна, труднодоступна, а зачастую попросту отсутствовала[36].

По некоторым данным, ситуация усугубляется отсутствием открытых статистических данных о насильственных преступлениях, которые учитывали характер взаимоотношений между правонарушителем и жертвой, а также разбивкой по признаку пола[37][38] и отношением сотрудников правоохранительных органов, которые не относились к такому насилию как к серьёзному преступлению, а точнее, считали его «личным делом» супругов[39] [40] и избегали «вмешательства в семейные скандалы».[41]

Акция #яНеБоюсьСказать

В июле 2016 года украинская активистка Анастасия Мельниченко опубликовала в социальной сети Facebook рассказ о своём личном опыте сексуального насилия и отвергла идею, что она была сама виновата. Она включила хэштег #яНеБоюсьСказати (#яНеБоюсьСказать в русском варианте). Её пост был широко распространён, и вскоре после этого женщины в России и на Украине начали публиковать свои собственные истории сексуальных домогательств и нападений. Многие говорили, что впервые рассказывают об этих инцидентах. К августу 2016 года почти 200 000 человек выразили поддержку или поделились своими историями в социальных сетях, используя её хэштег[42][43][44][45][46][47][48][49]. Ответы были смешанными. Некоторые из комментаторов поддержали кампанию, но многие другие, в том числе журналисты, психологи и представители православных христиан, утверждали, что эти истории были сфабрикованы, преувеличены, ошибочны или «подрывали традиционные ценности»[50].

Акция #ЯНеХотелаУмирать

«Флешмоб» с хэштегом #ЯНеХотелаУмирать был запущен в интернете летом 2019 года как составная часть кампании продвижения законопроекта о домашнем насилии[51]. Из описания акции понятно, что это не был флешмоб в обычном смысле слова: участницы не собирались в одной точке физического мира, а выложили в Instagram фотографии с макияжем, которым на их телах были изображены последствия побоев и выведен хештег #ЯНеХотелаУмирать[52]. Эта акция, по словам активистки Алёны Поповой, «набрала удивительные обороты»[31], собрала более 30 упоминаний в СМИ, включая зарубежные, и вовлекла общество в дискуссию о необходимости принятия закона[53].

Тема домашнего насилия широко освещается в средствах массовой информации. В частности, исследователи Воинова и Сивякова рассмотрели публикации в двух массовых печатных изданиях, «Комсомольской правде» и «Московском комсомольце» (были взяты их электронные версии), и двух интернет-изданиях, «Афише Daily» и Wonderzine. Предметом анализа стали все тексты «с упоминанием больше абзаца» одного из трёх известных случаев домашнего насилия — истории Дианы Шурыгиной, истории сестёр Хачатурян, истории Маргариты Грачёвой — за период от начала публичного обсуждения каждой истории до января 2019 года. Исследователи зафиксировали в этих четырёх изданиях 321 материал, соответствующий указанным критериям[54].

В то же время, утверждают некоторые наблюдатели, освещению проблемы свойственны существенные изъяны.

В частности, исследователи Воинова и Сивякова, анализируя публикации российских СМИ, отмечают поверхностно-эмоциональное освещение темы насилия. По их мнению, средства массовой информации «преимущественно концентрируются на описании конкретной ситуации»; массовые издания стремятся предъявить читателям шокирующие факты; характерен «сенсационный» подход к освещению проблемы, который мешает её общественному обсуждению; журналисты «редко анализируют проблемный контекст описываемых событий» и почти не предлагают конструктивных путей решения обсуждаемых проблем[54].

Помимо того, возможно, что не все истории домашнего насилия достоверны. Например, комментируя акцию #яНеБоюсьСказать, Пётр Каменченко, кандидат медицинских наук, психиатр, специалист по посттравматическому стрессовому расстройству, заявил, что благодаря ей жертвы получают «возможность выговориться» и «помочь себе и другим», однако нужно с большой осторожностью относиться к их сообщениям. Собирая материалы для своего исследования на рубеже 1980-х — 1990-х годов, он «обратил внимание на высокую степень недостоверности рассказов жертв изнасилования», многие из которых «оказались чистым вымыслом, живущим в рассказах фиктивных жертв годами»[55]. Каменченко предположил, что, если не брать «корыстные интересы или месть», «причина кроется в истерических расстройствах»[55].

На иной аспект указал руководитель петербургского кризисного центра «Двоеточие» психолог Ирина Чей. Она утверждает, что в России не освещается должным образом насилие над мужчинами. Демонстрируя свою позицию, центр заявляет, что готов говорить «о проблеме насилия женщин над мужчинами»[56].

Своё ви́дение проблемы свойственно противникам законопроекта о домашнем насилии. Они утверждают, что кампания освещения домашнего насилия в российских СМИ является однобокой, эмоциональной и напоминает истерию[57], причём основное внимание СМИ уделяют позиции феминисток и их союзников (включая ЛГБТ), которые стремятся добиться принятия этого законопроекта[58].

Далее, они подчёркивают, что введение закона о домашнем насилии в Германии также сопровождалось эмоциональной и однобокой информационной кампанией, в ходе которой, согласно исследованию профессора уголовного права Элизы Ховер, более 72 % журналистских публикаций и интервью экспертов содержали исключительно аргументацию сторонников изменения закона, лишь 17 % материалов приводили доводы обеих сторон, лишь 11 % — позицию оппонентов нового закона[57].

Наконец, противники законопроекта о домашнем насилии критически отзываются о тех статистических данных, которые распространялись их оппонентами, и говорят о «массированной кампании распространения лжи о 14 тысячах ежегодно убиваемых в российских семьях женщин»[59] (см. выше).

Согласно данным ВЦИОМ, 78 % жителей России считают, что домашнее насилие — важная тема, а 49 % женщин считает, что в семье опасность стать жертвой насилия или попыток насилия (не обязательно сексуального) выше, чем где бы то ни было[59].

Противники закона о домашнем насилии утверждают, что эти цифры отражают воздействие на умы людей мощной информационной кампании и ложных статистических данных о числе женщин, погибших в семье[59].

Как отмечает журналист газеты «Коммерсант», исследование насильственной преступности, которое провёл Институт проблем правоприменения Европейского университета в Санкт-Петербурге, не подтверждает представление «о том, что доминирующую долю жертв тяжких насильственных преступлений составляют женщины и дети»: на обе эти группы в сумме приходится 22,9 % «всех случаев серьёзного криминального насилия». Статистически типична иная картина: жертва тяжкого насилия в России (включая смертельные случаи) — трудоспособный мужчина в возрасте 25-49 лет (51,3 % всех жертв, 18,4 % в общей численности населения)[60].

Дискуссия показала, что в обществе нет единого понимания того, что́ такое насилие. В своём интервью интернет-газете «Реальное время» общественница Алёна Попова указала на то, что законопроект о домашнем насилии (в его авторской редакции) «даёт определение домашнего насилия и всех его видов: психологическое, экономическое, сексуальное, физическое», подчеркнув при этом, что все эти разновидности «есть в градации ВОЗ»[31].

Подобная трактовка подверглась критике при обсуждении в Общественной палате на круглом столе «Проблемы насилия в семье в свете общественной безопасности». Жанна Тачмамедова, детский клинический психолог, эксперт Роскомнадзора, комментируя эти слова, дала своё ви́дение происходящего: «Одного лишь физического насилия в семье не хватает, поэтому лоббисты закона об СБН меняют саму концепцию насилия»[61].

К этому она добавила, что в основу многих законов о домашнем насилии легли изыскания социолога Эвана Старка. Последний в ходе своих исследований пришёл к выводу, что лёгкие ранения сопутствуют домашнему насилию лишь в 5 % случаев, серьёзные травмы — лишь в 1−2 % случаев, а доля убийств ничтожна. Тачмамедова процитировала Старка[61]:

…если вы для вмешательства ждёте убийства или серьёзных травм или даже лёгких травм, вы пропустите 90—99 % случаев домашнего насилия.

Критикуются и попытки законодательно закрепить новые представления о насилии.

В частности, как утверждают критики, доказать психологическое насилие «объективно практически невозможно». При этом они ссылаются на опыт Германии, где в качестве доказательства «зачастую применяется субъективное ощущение „жертвы“»[57]. Помимо того, высказываются опасения, что запрет на экономическое насилие может фактически стать запретом на «обычный детский домашний труд»[62].

Подробный критический разбор концепции домашнего насилия представила Патриаршая комиссия по вопросам семьи, защиты материнства и детства, которая негативно оценила использование в правовых актах терминов «насилие в семье», «семейное насилие», «семейно-бытовое насилие», «домашнее насилие» и тому подобных. Среди причин были названы «специфическое мировоззренческое и идейное наполнение» само́й концепции «семейного насилия» и «неразрывная связь этой концепции с идеями радикального феминизма». В рамках этих идей, утверждает Комиссия, мужчины рассматриваются как носители агрессии в отношении женщин, взрослые — как источник опасности для детей, а брак и семья предстают «в качестве институтов „подавления“ и „насилия“». Согласно заключению Комиссии, критикуемая концепция «оказывается направленной отнюдь не против реального насилия или преступности, а против семьи как таковой», а новые подходы к понятию насилия далеко выходят «за здравые правовые рамки» и включают в себя «не только справедливо преследуемые по закону физические посягательства, но и такие действия, для юридического преследования которых не может существовать никаких здравых оснований»[63].

До лета 2016 года побои (нанесение ударов или иное причинение физической боли, не повлёкшее вреда здоровью) наказывались по статье 116 Уголовного кодекса. В 2016 году по инициативе Верховного суда РФ была предпринята частичная декриминализация статьи 116 УК РФ. В начальной редакции новый закон сохранил и даже усилил уголовную ответственность за побои в отношении членов семей и «близких лиц», в то время как побои прочих лиц, совершённые впервые, стали административным правонарушением[64][65][66]. Уголовную ответственность влекли повторно совершенные побои в течение года после привлечения к ответственности за аналогичное правонарушение, либо побои, совершённые по хулиганским и экстремистским мотивам. Такое положение вызвало протесты общественных организаций и Русской православной церкви, после чего в феврале 2017 года из 116 статьи Уголовного кодекса была исключена фраза «в отношении близких лиц». В результате, впервые совершённые побои любых лиц, стали наказываться одинаково — по статье 6.1.1 КоАП[67][68][69][70][71].

В результате, по информации организаций защиты женщин, насилие в семье возросло, а количество сообщений резко сократилось, и полиция начала отказываться расследовать случаи бытового насилия[72][73][35]. Элла Панеях, доцент департамента социологии ВШЭ в Санкт-Петербурге считает, что принятие закона о декриминализации побоев — вынужденная мера, потому что в России полиция не способна бороться с проблемой домашнего насилия[74].

Однако по информации Общественной палаты РФ, обращений стало больше уже в 2017 году[75]. Такой всплеск, по их мнению, свидетельствует об улучшении борьбы с насилием. Это подтверждают и данные МВД, по информации пресс-службы ведомства, "значительная часть правонарушений после смягчения законодательства «была выведена из зоны латентности»[76]. Свои выводы о профилактических мерах подтверждают тем, что число тяжелых насильственных преступлений в тот же период снизилось.

Оба закона вызвали в российском обществе неоднозначную реакцию. Одни высказывали мнение о трагических последствиях декриминализации побоев, так как домашнее насилие становится нормой. Другие (в том числе ОП РФ и МВД, а также общественные организации) утверждают, что эта мера позволила выявить больше преступлений без уголовного преследования и тем самым позволила предотвратить более тяжелые преступления. Третьи заявляют, что телесные наказания — священное право родителей[74][77]. Марина Писклакова-Паркер, директор организации «Анна Центр», которая помогает жертвам бытового насилия, сказала, что декриминализация оказалась «очень опасной для безопасности тысяч российских женщин»[73]. В декабре 2018 года Уполномоченный по правам человека Татьяна Москалькова назвала декриминализацию «ошибкой» и заявила, что для борьбы с насилием в семье необходимо новое законодательство[78]. Через год после декриминализации домашних побоев специалисты начали отмечать, что эта статья закона не эффективна: минимальные штрафы не останавливают насилие[79].

Вопрос о мерах противодействия разделил российское общество.

Сторонники законопроекта «О профилактике семейно-бытового насилия в Российской Федерации» рассматривают его в качестве той меры, которая способна переломить положение дел к лучшему[31]. В частности, Писклакова-Паркер, директор центра «АННА», объясняет необходимость закона, в частности, тем, что в настоящее время на домашнее насилие «правоохранительные органы могут не реагировать, потому что женщины не пишут заявления»[80].

Возможность развивать сеть кризисных центров для женщин она также увязывает с его принятием[80].

Противники законопроекта предлагают надлежащим образом соблюдать уже существующее законодательство[81].

Помимо того, Андрей Кормухин, лидер движения «Сорок сороков», известный жёстким неприятием законопроекта, считает нужным заняться профилактикой первопричин явления, алкоголизма и наркомании[82], а также предлагает ввести в штат полиции семейных психологов и увеличить число кризисных центров[83]:

Нужно увеличивать количество кризисных центров, чтобы жертва семейного насилия могла прийти и найти убежище в этих кризисных центрах. Мы поддерживаем это, давайте увеличивать. <…> Но нужно внимательно смотреть, чтобы там не осталось чего-то недопустимого, прописанного закамуфлировано мелким текстом.

Кризисный центр помощи женщинам — социальное учреждение для оказания помощи и социальной реабилитации. Предназначено для женщин, попавших в тяжёлые жизненные обстоятельства. Таковыми являются, среди прочего, физическое насилие, жёсткий психологический нажим, потеря жилья или работы[84].

По информации Марины Писклаковой-Паркер, руководителя центра «АННА», в России в 2018 году насчитывалось примерно 150 кризисных центров, в которые могли обращаться женщины, ставшие жертвой домашнего насилия[80]. Среди них имеются государственные, светские негосударственные и церковные центры.

По данным журнала «Фома», в России в июне 2019 года насчитывалось 60 церковных приютов (убежищ) для беременных женщин и матерей с детьми, находящихся в трудной жизненной ситуации[85], а по информации Синодального отдела по церковной благотворительности и социальному служению, с учётом открытого в феврале 2020 года в Архангельске центра «Мамина пристань», число действующих церковных приютов для женщин достигло 74[86].

Крупнейший из российских кризисных центров (по состоянию на момент открытия) начал работу в 2014 году на московской улице Дубки[87]. В начале 2018 года в Москве действовало три государственных кризисных центра для женщин. Однако полная заполняемость этих учреждений наблюдалась нечасто: важно наличие документов, московской регистрации и отсутствие судимости[88].

В Москве альтернативой для беременных женщин и матерей в сложных обстоятельствах служит церковный проект «Дом для мамы»: его помощь получили, в числе прочих, гражданки Украины, Молдавии, Таджикистана, Венесуэлы и Конго. Тем не менее, на проживание в приют не зачисляют автоматически. По словам руководителя учреждения, претендентка должна иметь желание «бороться, работать, двигаться дальше». Помимо того, обязательна надомная работа[88].

Кризисные центры создаются и для мужчин, хотя их меньше, чем центров для женщин. В частности, кризисный центр «Двоеточие» для мужчин, пострадавших от физического или сексуального насилия, в 2018 году начал работу в Санкт-Петербурге[89][56]. Кроме того, кризисный центр для мужчин, оказавшихся в трудной жизненной ситуации (в том числе из-за конфликтов и жестокого обращения в семье) работает в Барнауле[90]. В феврале 2020 года отделение психологической помощи мужчинам было создано при Челябинском городском кризисном центре[91].

Некоторые кризисные центры помощи женщинам создают мужские группы[92]; московский «Кризисный центр помощи женщинам и детям» оказывает психологическую помощь всем жителям Москвы — в 2017 году её получили 128 мужчин[93].

Кризисный центр «Двоеточие», созданный в Петербурге в декабре 2017 года, предназначен для мужчин, испытавших насилие в физической, психологической и других формах[94]. Его сооснователь Диана Семёнова утверждает, что в патриархальном обществе, где считается, что мужчина должен быть сильным и не может страдать от насилия, требуется создание специализированных центров именно для мужчин, куда могут, не опасаясь насмешек, обратиться за помощью мужчины, столкнувшиеся с насилием в закрытых мужских коллективах (таких как, например, армия) или в партнёрских отношениях. К концу апреля 2017 года в него обратились десять человек, но далеко не все дошли до личной встречи[95].

О готовности помогать пострадавшим от насилия мужчинам заявляет Анна Ривина, основатель московского центра «Насилию.нет». Однако, добавляет она, «к нам просто не обращаются мужчины, пострадавшие от насилия»: за всё время существования центра было лишь два таких обращения[96].

В отличие от женских кризисных центров, мужские, помимо оказания социальной помощи пострадавшим от семейного насилия мужчинам, также занимаются реабилитацией мужчин, применявших насилие в семейных конфликтах[91][92]. О намерении проводить программы для мужчин-агрессоров (возможно, на платной основе) осенью 2019 года говорила Анна Ривина[97]. Выдвигаются предложения сделать прохождение перевоспитания в подобных центрах обязательным для мужчин, привлекаемых к ответственности за домашнее насилие[98].

Законодательную основу для подобного обязательного «перевоспитания» способен обеспечить законопроект «О профилактике семейно-бытового насилия в Российской Федерации»: статья 26 указанного законопроекта обязывает нарушителей «участвовать в профилактических мероприятиях», включая психологические программы[99].

При этом право проводить психологические программы получат некоммерческие организации (НКО) и индивидуальные предприниматели. Это обстоятельство подвергают критике противники законопроекта. В частности, юрист Анна Швабауэр утверждает, что «наличие индивидуальных предпринимателей в списке лиц, имеющих право на ведение психологических программ», означает возможность в рамках закона «зарабатывать на профилактике семейно-бытового насилия». Поскольку предприниматель, стремясь максимизировать прибыль, будет наращивать клиентскую базу, указанная возможность, по мысли критика, «приведет к формированию бизнеса на вмешательстве в семьи»[99].