Царь Голод

Над пьесой Леонид Андреев работал в 1907 году. На хранящейся в Гуверовском институте (Станфорд, США) рукописи ранней редакции «Царя Голода» даты: 27 сентября — 4 октября 1907 года.

По свидетельству В. В. Вересаева, первоначальное заглавие пьесы — «Бог, человек и дьявол». «Однажды вечером сидели мы с ним в его кабинете. Разговорились как-то хорошо и задушевно, — писал Вересаев в своих воспоминаниях. — Андреев излагал проекты новых задуманных им пьес в стиле „Жизни Человека“, подробно рассказывал содержание впоследствии написанной им пьесы „Царь Голод“. В его тогдашней, первоначальной передаче она показалась ярче и грандиознее, чем в осуществленной форме. Леонид Николаевич говорил: „Но это — изображение бунта, а не революции“»[1]. У Андреева был неосуществленный замысел драматической трилогии, которую должны были составить пьесы «Война», «Революция», «Бог, чело­ век и дьявол». Однако им была написана только одна пьеса под названием «Царь Голод».

9 октября 1907 года на квартире Андреева в Петербурге состоялось чтение автором пьесы по рукописи, на котором присутствовали А. А. Блок, С. Н. Сергеев-Ценский, С. Я. Елпатьевский и др. «Захватывающего впечат­ления она не произвела, — впоследствии вспоминал о пьесе Серге­ев-Ценский, — и мнения о ней высказывались больше с точки зрения труд­ностей её постановки на сцене и возможных придирок театральной цензуры»[2].

В 1921 году пьесу поставил в Театре Пролеткульта В. В. Тихонов. В 20-е гг. неоднократно ставили в театрах Эстонии: в Таллинне (1921, режиссёр П. Сепп), в Пярну (1928, режиссёр А. Сярев). В 1967 году «Царь Голод» был поставлен в парижском театре «Амандир» (режиссёр П. Дебош).

Человеческий череп часто используется в качестве символа смерти

Как литературное произведе­ние экспрессионистская драма Андреева вызвала огромное количество критических откликов.

А. В. Луначарский не признал за пьесой больших идейно-художественных достоинств, считая её главным недостатком «бесконечно упрощенное, мрачное, почти клеветническое изображение рабочего класса»[3].

Крайне отрицательный отзыв о «Царе Голоде» принадлежит М. Горькому, который он дал в письме к К. П. Пятницкому: "Как «произведение пера» «Царь Голод» — реакционная вещь, и если Леонид с этой тропы не сползет, быть ему в мракобесах!"[4].

Ю. И. Айхенвальд находил, что в трагедии Андреева гражданствен­ность преобладает над художественностью, что рабочие изображены удручающе банально и прямолинейно-шаржированно. Критик отдавал дань весьма распространенному мотиву в критических отзывах того времени, посвященных Андрееву, проводя мысль о грубости, резкости, некультур­ности писательской манеры Андреева. И вся пьеса, по его мнению, — «шум­ная, эффектная, крикливая, но пустая»[5].

Рассматривая андреевскую драму с точки зрения её чисто театральных качеств, К. И. Чуковский писал: «Пьесу „Царь Голод“ нужно ставить в цирке Чиниэелли или на Марсовом поле, на балаганах. Она не для театраль­ного партера. Она словно не пером написана, а метлой, шваброй, — и, когда я читаю её, мне кажется, что я слышу, как стучат в огромный барабан. — Бум! бум! бум! На барабане сыграешь ли фугу Баха? Её юмор вульгарен, её символы примитивны, она вся — для последних рядов райка»[6].

Э. Старк полагал, что в трагедии Андреева театральное действие заме­нено преимущественно машинными фокусами, что эта совершенно не­сценичная пьеса, произведение «преимущественно кинематографическое…». «Я полагаю, — писал критик, — что актёров никаких не надо, совершенно достаточно бесстрастного чтеца в соединении с кинематографом»[7].

Однако андреевская драма вызвала не только «ругательные» отзывы. Многие деятели литературы и театра, а также критики высказали положи­тельное отношение к «Царю Голоду», желая разобраться в сложном произ­ведении. Так, А. А. Блок, получив в подарок от Андреева экземпляр драмы, в письме к жене Л. Д. Менделеевой-Блок от 7 марта 1908 года определил «Царя Голода» как «очень замечательное произведение». В статье «О театре», характеризуя свою эпоху, Блок заметил: «Кажется, ярче всех до сих пор трепет нашего рокового времени выразил тот же Леонид Андреев» и в качестве иллюстрации привел начало четвёртой картины «Царя Голода»[8].

«Царь Голод», — по мысли Н. Валентинова, — «обнажает трагизм со­циальной жизни, ставит на размышление много вопросов, и прежде всего, в первую голову — о смысле и содержании своего заключительного рефрена: „Мы ещё придём“. Что связывается с этим „мы ещё придём“ и почему „мы ещё не пришли“? Читатель, внимательно прочитавший „Царь Голод“, легко поймет, почему „мы“ оказались побеждёнными и дали торжество вандалистической беспомощности победителей»[9].

Отмечая социальные мотивы пьесы Андреева, критик В. Ф. Боцяновский писал: «Царь Голод — ненадежный царь. Его жестокость оказалась столь же бессильной изменить железную решетку мировой гармонии, как и любовь Давида Лейзера»[10]. Тот же критик писал, что «Царь Голод» — «это сплошной кошмар, притом кошмар страшный, удручающий потому, что от него нельзя отмах­нуться, как от сновидения. За этими кошмарными образами чувствуется живая правда, правда жизни».

Сам Андреев достаточно высоко ставил своё произведение. В интервью корреспонденту газеты «Биржевые ведомости» в ноябре 1908 года, отвечая в основном на отзывы критики, он говорил: «Более других, из по­следнего написанного мною, удовлетворяет меня „Царь Голод“. Большинст­во критиков отнеслись к этой вещи совершенно отрицательно. Но, по-моему, как преувеличенны были восторги по поводу „Семи повешенных“, так несправедливы были отзывы о „Царе Голоде“. Во всяком случае, я думаю, что эта вещь свою настоящую оценку получит только в критике будущего…»[11].