Скрябин, Юлиан Александрович

Юлиан Шлёцер родился 30 января (12 февраля) 1908 года в Лозанне. Сразу после этого события Александр Николаевич написал своей благодетельнице, вдове известного мецената — Маргарите Кирилловне Морозовой:

В среду вечером у нас родился сын Иулиан. Вы можете себе представить, как я счастлив, что всё окончилось благополучно, я, признаюсь, очень боялся за Таню[8].

Получив в ответном письме наилучшие пожелания новорождённому, месяца через полтора Скрябин сообщил Морозовой, что ребёнок «родился худеньким, но теперь понемногу поправляется»[9].

Свидетельство о рождении Юлиана на французском языке было выдано мэрией Лозанны 2 сентября 1908 года[10]. Однако, несмотря на подобное свидетельство о рождении, выданное, по мнению Скрябина, в «самой свободной стране Европы»[11], Юлиан, как и его старшая сестра Ариадна, вынужден был носить фамилию матери Шлёцер: по российским законам, равно как и Православной церковью, он считался незаконнорождённым. Связано это было с тем, что законная жена Скрябина, Вера Ивановна, категорически отказалась предоставить ему развод, предварительно, обманным путём, добившись от Скрябина разрешения на получение для себя бессрочного паспорта[12]. А в результате дети Скрябина от Татьяны Шлёцер оказывались прижитыми вне брака[13].

Вера Ивановна совершенно не полагала себя «вынужденной» давать развод, а её верная «партия» продолжала оставаться в скрябинских глазах истинным средоточием мирового зла, центром сопротивления его делу и всей его жизни… Тягостные мысли о вожделенном разводе снова и часто посещали скрябинскую фантазию. 30 января 1908 года Тася наконец-то преподнесла для Шуриньки «главного сына», наследника — Юлиана, который, между прочим, вынужден был пока носить фамилию «Шлёцер», но никак не Скрябин[14].

— Юрий Ханон, «Скрябин как лицо», Глава для приближения

Ко времени рождения Юлиана Скрябин уже четыре года вёл жизнь странствующего артиста. Его материальное положение, ещё недавно отчаянное, начало постепенно выправляться. После ряда громких премьер, включая недавно завершённую большую «Поэму экстаза», слава композитора росла, а летом 1908 года у Скрябина появился новый щедрый покровитель — Сергей Кусевицкий[15]. Эти успехи подтолкнули Скрябина к принятию довольно рискованного, в его положении, решения о возвращении в Россию[16].

Возвращение Александра Скрябина в Россию после многолетнего «самоизгнания»[17] происходило трудно. Скандально известный композитор[18], за долгие годы заработавший репутацию «аморального типа»[19] и «завзятого нитчеанца»[20][21], имел основания[22] опасаться дурного или скандального приёма в своём родном городе. В первый свой приезд в Москву, в январе 1909 года, Александр Скрябин с Татьяной Шлёцер остановились в особняке Сергея Кусевицкого в Малом Глазовском переулке[23]. Своих детей, трёхлетнюю Ариадну и годовалого Юлиана, они не решились взять с собой и оставили в Амстердаме, у тётки Татьяны Фёдоровны, Алины Боти[24]. Пробыв в Москве два «пробных» месяца, Скрябины вернулись в Амстердам. И только 3 февраля 1910 года вместе с матерью и отцом Юлиан впервые оказался в России[25].

3 января 1910 года Скрябины остановились в гостинице «Княжий двор» на Волхонке[25], а в середине сентября переселились в дом Олтаржевского в Малом Толстовском переулке[26] (дом 8, кв. 16)[27]. В январе 1911 года родилась младшая сестра Юлиана, Марина, и шестикомнатная квартира сразу показалась тесной[28] — Скрябины держали гувернанток и прочую прислугу. В конце следующего года состоялся последний при жизни Александра Николаевича переезд — в домовладение профессора А. А. Грушки, по адресу: Арбат, Большой Николопесковский переулок, дом 11[комм. 3] [29][30].

Жизнь в семье Скрябиных не отличалась особой домовитостью. Просторная квартира из шести комнат была похожа, скорее, на жилище обычного мещанина или буржуа, чем композитора. Заведовала хозяйством Мария Александровна, мать Татьяны Фёдоровны, старая француженка[31][17]. По свидетельству Леонида Сабанеева, дети «составляли как бы задний план» скрябинского дома: родители о них не сильно пеклись, оставляя их на попечение репетиторов, гувернанток и бонн. Однако Юлиан был любимцем семьи, и мать с отцом неизменно его выделяли[32].

В доме Скрябиных был в ходу особый «семейный язык»: Александр Николаевич придумывал множество существительных и прилагательных, очень мелодичных и ласкающих слух, когда речь заходила о Татьяне Фёдоровне и о детях[33]. Последние были удостоены прозвищ, у Юлиана их было не меньше двух: «мутон» и «люстюкрю»[комм. 4], не считая уменьшительных, вроде «Юлочки»[34].

А. Н. любил детей абстрактной теоретической любовью, иногда ласкал их, больше Юлиана, у которого был покладистый, ласковый нрав, но обычно это бывало только при прощании и при здоровании с ними, или когда дети шли спать, и чинно обходили родителей и целовали их, говоря по-французски. Вообще Татьяна Фёдоровна больше занималась детьми, но и это «больше» было невелико[31].

— Леонид Сабанеев

Юлиан Скрябин с отцом и матерью. Петровское, лето 1913 года

Дети А. Н. Скрябина: Юлиан, Марина, Ариадна.
Ок. 1913

Несмотря на мещанский быт[35], дети Скрябиных росли в артистической и в высшей степени творческой среде[36]. Время от времени или даже регулярно в гостях у Скрябина бывали поэты: Вячеслав Иванов, Юрий Балтрушайтис и Константин Бальмонт[37]. Композиторы и пианисты заходили реже — в доме Скрябиных они чувствовали себя несколько стеснённо[38], — однако в числе гостей постоянно были музыканты и дирижёры. С ранних лет Юлиан писал музыку и подавал большие надежды как композитор. Ариадна тоже музицировала (училась в Московской консерватории), писала стихи, драмы и трагедии, которые дети ставили для родителей и гостей. Все трое рисовали и устраивали домашние выставки своих работ[39][40].

Первые годы заниматься с Юлианом на фортепиано и знакомить его с азами музыкальной грамоты начала его мать. Племянница профессора московской консерватории П. Ю. Шлёцера, в прошлом она сама была пианисткой-любительницей и брала уроки, в том числе и у самого Скрябина, а также немного сочиняла для фортепиано. С началом романа со Скрябиным Татьяна Фёдоровна, впрочем, совершенно оставила свои занятия музыкой и возобновила их только со своими детьми — Ариадной и Юлианом. Особенно много занимался Юлиан, он любил играть для себя и проводил за фортепьяно по 2-3 часа в день. В семье устраивались «сольные концерты» Юлиана для родителей и гостей[40].

После переезда на арбатскую квартиру старшие дети получили возможность посещать школу при Музыкальном училище Е. и М. Гнесиных, располагавшуюся неподалеку, на Собачьей площадке. Их имена значатся в «Экзаменных ведомостях» училища за два учебных года: 1914/15 и 1915/16. Обучались они на старшем приготовительном курсе у Марии Фабиановны Гнесиной. За первый год Юлиан получил за «способности» — 5, за «прилежание» — 3+ и характеристику — «вялый, небрежный, рассеянный». За второй год: «способности» — 5, «прилежание» — 4. Оценки Ариадны были несколько ниже[41][42]. Не самые высокие результаты, показанные Юлианом первоначально, не помешали в дальнейшем Елене Фабиановне Гнесиной признать его дарование выдающимся[43].

Постоянное беспокойство доставляло «незаконное» положение как самой Татьяны Фёдоровны, так и детей. Не дававшая развода Вера Ивановна, также постоянно проживала в Москве и много концертировала с программами из фортепианных произведений Скрябина, чем привлекала внимание[44] к его двусмысленному семейному положению. Это больно задевало самолюбие Александра Николаевича и Татьяны Фёдоровны, враждебно воспринимавших любое проявление сочувствия к Вере Ивановне[14].

А. Н. был совершеннейший ребёнок в делах юридических и ничего не знал, что и какие явления могли вытекать из нелегального положения Т. Ф. и его детей в семейном отношении. <…> Я сказал Скрябину, что детей всегда можно усыновить и они получат все права, что жена может быть даже отставлена от наследства и получить только весьма малую долю — всё дело в завещании… А. Н. изменился в лице, и я увидел, что вообще в этом доме о «завещании» нельзя было говорить — это было тоже больное место и с двух сторон…[45]

— Леонид Сабанеев

В связи с этим Татьяна Фёдоровна и её дети вынужденно продолжали носить фамилию «Шлёцер». Впрочем, особой роли фамилия матери в жизни Юлиана не сыграла, поскольку «Шлёцером» он оставался только до семи лет. Будучи совершенно домашним ребёнком, он занимался в основном с матерью и изредка — с приглашёнными на отдельные уроки учителями. Юлиан имел очень яркую и запоминающуюся внешность, его лицо имело странную особенность почти не изменяться[46]. Впечатление довершало большое родимое пятно на щеке. Мать относилась к Юлиану с особенной нежностью[47]:

Тут же рядом был маленький Юлиан, которого она с нежностью гладила по голове: «ты мой маленький, меченый — если пропадёшь, так всегда найду тебя!»[48]

— Леонид Сабанеев

А. Н. Скрябин, Ю. К. Балтрушайтис и Юлиан. Петровское, лето 1913 года

Юлиан и Ариадна Скрябины, 1913. Хорошо видно родимое пятно на лице Юлиана

Ещё при жизни Скрябина Татьяна Фёдоровна связывала с Юлианом большие надежды на будущее. Он был похож одновременно и на мать, и на отца, но с каждым годом в его облике проявлялось всё больше скрябинского[1].

Предвоенный 1913 год стал, возможно, самым благополучным и счастливым в жизни семьи. Лето вся семья провела в Калужской губернии, в имении Петровском на берегу Оки. Соседом Скрябиных был поэт Балтрушайтис. Александр Николаевич был в прекрасном расположении духа, иногда сам занимался музыкой с Юлианом, часто брал его с собой на прогулки. В конце лета Скрябиных посетил Леонид Сабанеев, сделавший ряд фотографий около дома и во время совместных прогулок. На некоторых из них можно видеть и Юлиана[49][50].

24 октября 1913 года будущий известный композитор Анатолий Александров, в то время — студент Московской консерватории, сделал в своём дневнике запись, свидетельствующую об одарённости маленького Юлиана, о его поэтическом восприятии мира:

Маленький Юлиан (пяти лет) сказал своей маме: «У тебя мелодичные ручки». Возвратившись домой в звёздную ночь, рассказывал: «Я напировался звёздами». А один раз, совсем как Игорь Северянин, выразился: «Сегодня ночью к нам приходила фея и всю комнату оволшебила»…[51]

— Анатолий Александров

С началом войны с Германией жизнь стала заметно тяжелее, денег постоянно не хватало. Чтобы содержать семью, Скрябину приходилось зарабатывать гастрольными концертами по России. Вселяла тревогу также и внезапная оторванность от многочисленных европейских родственников Татьяны Фёдоровны — на их помощь и приём рассчитывать было уже нельзя[52].

Александр Николаевич Скрябин умер 14 апреля 1915 года в возрасте 43 лет — от стрептококкового заражения крови. Со смертью отца семья осталась практически без средств к существованию[53]. Все сбережения — впрочем, совершенно незначительные — ушли на покрытие визитов докторов и неудачное лечение. Даже самые экстренные и элементарные расходы стало невозможно оплатить. Положение семьи оказалось действительно катастрофическим — особенно в первый месяц, когда в срочном порядке пришлось распродавать мебель и ценные вещи, чтобы продлить контракт на жильё[54]. К тому же, по странному совпадению, Александр Николаевич нанял свою последнюю квартиру в Большом Николопесковском переулке ровно по день своей смерти[55].

Смерть Скрябина стала полной неожиданностью, но буквально в последние минуты он успел подписать завещание и прошение на Высочайшее имя об усыновлении детей. Для первой семьи композитора его смерть тоже стала большим потрясением, до некоторой степени примиряющим. Благодаря усилиям многочисленных посредников и доброжелателей Вера Ивановна смягчила свою позицию и 27 апреля 1915 года подала заявление в императорскую канцелярию:

Узнав о желании мужа моего, А. Н. Скрябина, ходатайствовать о признании законными детей его — Ариадны, Юлиана и Марины, прижитых им с Т. Ф. Шлёцер, — сохранив за нею родительские права над детьми, — со своей стороны никаких к тому претензий не имею. В. И. Скрябина[56].

— ГЦММК, ф. 31, ед. хр. 861.

Крупные суммы семье Скрябина пожертвовали, среди прочих, А. Н. Брянчанинов и С. А. Поляков. Брянчанинов специально, чтобы уладить проблемы Татьяны Фёдоровны и её детей, ездил к гофмейстеру Танееву (отцу Анны Вырубовой), который, в свою очередь, должен был ходатайствовать перед царём[57]. Таким образом, Юлиан Шлёцер смог стать Скрябиным только после того, как самого Скрябина не стало[58][56].

Татьяной Фёдоровной овладела идея создать из Юлиана «продолжение отца», творчество и дело жизни которого («Мистерия») прервалось на взлёте[59].

Татьяна Фёдоровна сосредоточилась на сохранении наследия Скрябина и образовании сына. В то же время, её не покидали тревожные предчувствия, характерные для склада её характера. В одном из писем Татьяны Фёдоровны есть строки, выражающие её надежды и страхи того времени:

Живу всевозможными заботами, хлопотами, воспоминаниями о прошлых радостях, а также иногда надеждами в будущем… Это случается тогда, когда я наблюдаю за развитием духовной жизни и музыкального таланта моего маленького Юлиана, с каждым днём делающегося всё больше и больше похожим на отца и душой, и телом. Это моя надежда, моя радость, а также и моё постоянное беспокойство — так страшно иметь дело с таким хрупким мальчиком, так жутко!

Когда Вы будете у меня, он Вам сыграет несколько небольших вещей Александра Николаевича, и я уверена, что Вы будете взволнованы необычайным сходством всего его существа, его игры с душой и обликом Александра Николаевича[1].

— из письма к Е. И. Эрденко от 23 октября 1916 г.

Постепенно жизнь семьи стала налаживаться. Юлиан продолжал посещать Гнесинскую школу, о чём свидетельствуют «Экзаменные ведомости» за 1915/16 учебный год, где он упомянут вместе со старшей сестрой[41][60].

Т. Ф. Шлёцер-Скрябина с детьми: Ариадной, Мариной и Юлианом. Москва, 1918

Две революции 1917 года снова подорвали едва наладившийся быт. В 1918 году в Москве начался голод. Летом 1918 года мать увезла троих детей на относительно сытую Украину, полагая, что там ей будет проще наладить жизнь[61][62]. Жизнь в Киеве была небезопасной, власть постоянно переходила из рук в руки[63], и Татьяна Фёдоровна с детьми остановилась за городом, в дачном посёлке Ирпень. Несмотря на трудности, она решила продолжить и систематизировать музыкальное образование сына[64].

В сентябре 1918 года Юлиан Скрябин поступил в класс композиции Киевской консерватории, где почти год учился у Рейнгольда Глиэра. Юлиан был заметно младше остальных слушателей, среди которых оказались известные впоследствии композиторы Борис Лятошинский и Владимир Дукельский, а также будущий музыковед Арнольд Альшванг, оставивший наиболее подробные и обстоятельные воспоминания о пребывании «гениально одаренного», по его признанию, сына Скрябина в консерватории:

…Одиннадцатилетний Юлиан был на положении гётевского Эвфориона: каждое его движение, каждый штрих его личности дышал сильным, хотя и неосознанным талантом[65].

— Арнольд Альшванг

Весной Альшванг организовал в помещении Киевской консерватории курсы истории музыки. Большой популярностью они не пользовались: весьма «разношёрстная» группа состояла всего из нескольких слушателей, среди которых был уже пожилой врач, бывший семинарист и две какие-то барышни. Однако ни Юлиана, ни его мать, живших в то время в дачном посёлке «Ирпень», километрах в 20 от города, это не смущало. Они приняли приглашение, и довольно регулярно, по воскресеньям Татьяна Фёдоровна привозила Юлиана, одетого, по воспоминаниям Альшванга, в «беленькую шубку», на его лекции[64].

Доходный дом семьи Даниила Балаховского. Киев, 2013

Осенью 1918 года в Киеве освободился доходный дом семьи сахарозаводчика и французского консульского представителя Даниила Балаховского (ул. Трёхсвятительская, 24[комм. 5]). У Скрябина при жизни сложились хорошие отношения с Балаховскими, и в январе 1919 года Татьяна Фёдоровна с детьми перебралась в этот их дом. Вскоре к ним присоединились и остальные члены семьи Шлёцер — брат и престарелая мать Татьяны Фёдоровны, — а Юлиан получил возможность посещать занятия в консерватории регулярно[66].

Характером Юлиан Скрябин, как и внешностью, был чрезвычайно похож на отца[1]: холерического темперамента, легковозбудимый, одновременно упрямый и упорный. Очень прилежный, если был заинтересован предметом, Юлиан всё быстро схватывал и даже среди более взрослых студентов своего курса не желал уступать лидерства. Он всё делал с самозабвением, всему отдавался со страстью[46].

В мае или июне 1919 года состоялось ежегодное испытание учащихся. Наш курс сдавал «специальную вторую гармонию». Сначала дана была тема для письменной задачи. Нас всех поместили в один класс. Один из соучеников стал грубо дразнить Юлиана: он-де маленький, а потому задачу решит последним. Мальчик вспыхнул, его смуглое лицо приобрело выражение страстности, отчего стало некрасивее. Закусив губу, он уединился на отдельной парте, погрузился в задачу — и решил первый[46].

— Арнольд Альшванг

Экзамен по гармонии состоял из двух частей: письменной и устной, частично заключавшейся в импровизации гармонических формул, а частично — в ответах на теоретические вопросы. Если судить по довольно подробному описанию, оставленному Арнольдом Альшвангом, учеником Юлиан был значительно более прилежным и умелым, чем его отец, с трудом получавший в московской консерватории удовлетворительные оценки по полифонии и гармонии[67].

Испытание за фортепиано сошло у Юлиана блестяще. Ему дали длинный модуляционный план, и он, почти не задумываясь, сыграл ряд модуляций очень свободно и правильно, без изысков и молодечества, с красивым голосоведением. Помню, с какой глубокой нежностью смотрели на него члены комиссии — Глиэр, Яворский и Степовой (Акименко). Эти столь различные люди, казалось, были в тот момент одушевлены одним ощущением, одной мыслью — об Александре Скрябине и о крупице его гениальности, воплощённой в этом хрупком создании[65].

— Арнольд Альшванг

Владимиру Дукельскому, в те годы ещё совсем юному, но уже получившему большие авансы от педагогов студенту Киевской консерватории, представителю нарождающегося поколения композиторов и музыкантов, довелось наблюдать за Юлианом в Киеве:

Скрябин, кумир юных музыкантов и апостол «модернизма», умер <…>. Сын его Юлиан, которому я слегка завидовал, так как <…> он вскоре превратил меня в достаточно великовозрастного вундеркинда, заняв главенствующее положение, <…> сочинял довольно заумную музыку, но как-никак, это был Скрябин, наследник нашего музыкального вождя![68]

— Владимир Дукельский

В июне 1919 года Юлиан Скрябин успешно сдал все экзамены и с отличием окончил первый курс обучения[64].

Обстановка на Украине оставалась неспокойной, а потому на лето вся семья сочла за лучшее остаться в том же дачном посёлке Ирпень. Однако закончилось всё внезапно. Юлиан Скрябин был найден мёртвым у берега Днепра[61][69], по внешним признакам — утонувшим[70].

Сохранилось не так много свидетельств тех, кого можно было бы назвать очевидцами этого события — с большой долей натяжки, так как момента гибели Юлиана никто не заметил, а тело мальчика было обнаружено, по всей видимости, только на следующие сутки после его исчезновения, глубокой ночью. Последнее обстоятельство, вероятно, стало причиной того, что в источниках нет единства даже относительно точной даты смерти Юлиана — указываются 21[68], 22 и 23 июня[62].

Наиболее подробная и заслуживающая внимания версия произошедшего изложена Николаем Слонимским, проживавшим вместе со Шлёцерами-Скрябиными в одной квартире и принимавшим, по его словам, деятельное участие в поисках пропавшего мальчика. Согласно его мемуарам[комм. 6], в июне 1919 года Татьяна Фёдоровна отлучилась по делам в Москву[комм. 7]. В воскресенье (в таком случае, это было 22-е число) школьная учительница вывезла группу детей, среди которых были и Скрябины, на пикник, на один из островков на Днепре. Юлиан стеснялся находиться в компании других детей в купальных костюмах и отошёл. Когда его хватились, уже стемнело. Найти в темноте Юлиана не смогли, и учительница решила отвести детей по домам, а потом вернуться на остров, чтобы продолжить поиски. По словам Слонимского, он вызвался её сопровождать, к ним присоединились двое опытных матросов (или рыбаков). Вскоре они нашли Юлиана, но тот был уже мёртв[69].

Мы нашли тело Юлиана в бухточке, где мелководье резко обрывалось, переходя в яму. Рыбак привязал верёвку к шее мальчика и вытащил его на берег; тело было похоже на длинную тощую рыбу, а ступни оставляли маленькие водовороты[71].

— Николай Слонимский

Обстоятельства смерти расследованы не были, вскрытие и медицинскую экспертизу проводить тоже было некому. Телеграф не работал, и поэтому нельзя было даже известить Татьяну Фёдоровну о несчастье. Юлиана похоронили до её возвращения из Москвы, по полному русскому православному обычаю, в урочище Аскольдова могила. Надгробную речь произнёс Глиэр[66][72]. Впоследствии Глиэр часто вспоминал Юлиана, сокрушаясь о его гибели, но избегая вопроса о её возможных обстоятельствах. Лятошинский же как-то заметил: «Он ведь был совершенно беззащитным, а некоторые ученики консерватории не скрывали чувства зависти по отношению к нему»[73].

Посвящение, написанное Вяч. Ивановым на машинописи книги «Скрябин», 1919

Известие о гибели Юлиана быстро распространилось среди друзей семьи и почитателей таланта Скрябина. К настоящему времени изданы несколько мемуарных сочинений и обнародован ряд переписок друзей, знакомых и просто современников Скрябина, в которых, всегда кратко, упоминаются обстоятельства гибели Юлиана. За исключением воспоминаний Николая Слонимского и переписки Льва Шестова, все эти свидетельства исходят от лиц, находившихся во время трагедии далеко от Киева, и, подчас, составлены десятилетия спустя. То есть, речь идёт о пересказах, заведомо содержащих искажения, которые накладываются на изначально не совсем ясную картину произошедшего[1].

Так, Елена Фабиановна Гнесина пишет японскому пианисту В. Н. Такеноути в 1966 году, что кто-то из друзей Юлиана взял его покататься на лодке, мальчик будто бы перегнулся через борт, потянувшись за водорослями, выпал из лодки и утонул[43]. Маргарита Кирилловна Морозова, много помогавшая Александру Скрябину, пишет, что услышала, будто Юлиана «засосало болото в лесу»[74]. Журналист и видный еврейский общественный деятель Гершон Свет в статье «Судьба детей и внуков Скрябина»[комм. 8] сообщает, что Юлиан утонул у него на глазах, однако Владимир Хазан указывает, что в этом месте Г. Свет «ошибается»[76].

Смерть единственного сына, составлявшего главный смысл жизни Татьяны Шлёцер-Скрябиной, окончательно подорвала и её здоровье, и волю к жизни. В отчаянии после гибели сына мать забрала с собой младшую дочь Марину и вернулась в Москву, чтобы умереть, находясь поближе к могиле А. Н. Скрябина, а старшую Ариадну поместили в Смольный институт, переведённый в то время в Новочеркасск[77][61].

Интересную деталь к портрету Юлиана — возможно, хотя бы отчасти проливающую свет на его обстоятельства его гибели — добавляет Марина Цветаева, сдружившаяся с Татьяной Фёдоровной после смерти Александра Николаевича:

Когда тринадцатилетний[комм. 9] Юлиан, великий маленький музыкант, сын Александра Скрябина, утонул в днепровском омуте, никто не слышал ни единого звука, хотя от других его отделял лишь поросший кустарником островок — величиною с мою ладонь, — и его учительница музыки, пианистка Надежда Голубовская, говорила мне позже, что Юлиан просто не умел кричать — она хорошо знала мальчика[78].

— Марина Цветаева

Татьяна Фёдоровна так и не оправилась после смерти сына. Сабанеев вспоминает, что ею овладел глубокий мрачный мистицизм в «православных тонах», что она перенесла «чуть не одиннадцать болезней», и когда уже казалось, что она сможет справиться с последней из них, сидя в кресле, упала и вскоре умерла от воспаления мозга. Случилось это в апреле 1922 года[79]. После смерти матери Ариадна вместе с бабушкой и дядей — Борисом Фёдоровичем Шлёцером — оказалась в Париже, а младшую Марину забрали бельгийские родственники Татьяны Фёдоровны. «Скрябинское гнездо» постигло окончательное разорение[79].