Корбут, Михаил Ксаверьевич

Отцом Михаила был ковенский дворянин Ксаверий Александрович Корбут, который получил известность в Казани как музыкант-исполнитель, авторитетный педагог и теоретик музыки. Он был известным в городе органистом, а также в значительной степени заложил основы казанской фортепианной школы. Женился Корбут на Нине Михайловне Магницкой, также одарённой пианистке. В семье появилось двое сыновей — ещё и младший Сергей. Брак Корбутов оказался непрочным, и супруги рано разъехались; Нину Михайловну с сыновьями содержали состоятельные родственники. О ранних годах Михаила более ничего не известно; сравнительно мало свидетельств осталось и от школьных лет, поскольку документы скудны и носят официальный характер, а сам Корбут никогда о дореволюционной своей жизни не вспоминал. В январе 1911 года его отдали в Первую Казанскую гимназию по прошению дяди — преподавателя той же гимназии Александра Михайловича Магницкого; в этом документе указано, что в то время Михаил обучался в первом классе Казанского коммерческого училища. Издержки по обучению, включая установленную форму, пособия и положенную плату, вносил также дядя; в его доме на Воскресенской (по другой версии, на Университетской) улице проживала вся семья[4]. Жизнь в гимназии, таким образом, началась для младшего Корбута с третьей четверти учебного года. Он не отличался ни прилежанием, ни крепостью здоровья: едва начав учиться, оказался в карантине, из-за чего пропустил в общей сложности 51 урок. Экзамены завершились неудовлетворительной оценкой по географии, которую в августе пришлось пересдавать (на «тройку»). Вероятно, именно поэтому Нина Михайловна Корбут сразу была зачислена в действительные члены родительского комитета, в котором состояла весь период обучения своего сына. В 1915 году А. М. и Н. М. Магницкие состояли в Обществе вспомоществования нуждающимся ученикам Первой Казанской мужской гимназии[5].

В декабре 1911 года Михаил заболел корью, пропустил занятия в течение трёх четвертей, и был оставлен на второй год. И впоследствии современники всегда отмечали у взрослого Корбута слабое здоровье и болезненный внешний вид. У него годами не было ни одной отличной оценки по предметам (за исключением поведения), наихудшие показатели Корбут демонстрировал по гуманитарным предметам. Перелом наступил в 1917—1918 учебном году, когда Михаил получил отличные оценки по истории и Закону Божьему. По возникшему кругу интересов и семейной традиции Корбут решил поступать на историко-филологический факультет Казанского университета[6]. Успешно сдав вступительные экзамены (из гимназии было вынесено свободное владение немецким и французским языками и знакомство с латынью), 22 октября 1918 года Михаил Корбут сделался студентом. Впоследствии он называл свой первый год «самым нежизненным», объясняя это тем, что старая традиция университетской науки прервалась, а новая ещё не была создана. Однако Михаил быстро нашёл себя в общественной работе, участвовал в заседаниях факультетского совета, в 1919 году был назначен секретарём комиссии по социальному обеспечению и трудовой повинности студентов, а также введён в состав согласительной комиссии по выработке новых учебных планов. В октябре 1919 года он перевёлся на только что основанный факультет общественных наук и вступил в ряды РКП(б). Общественный факультет он и окончил в 1922 году по юридически-политическому отделению[7].

В конце 1919 года М. Корбут был официально утверждён Наркомпросом в числе студентов, заседающих в университетском и факультетском советах. Когда под началом В. В. Адоратского в Казани было основано бюро Истпарта, Корбут был назначен его уполномоченным. В 1922 году студент был утверждён членом совета факультета от коллегии РКП(б) при казанских вузах. Ещё в 1921 году Михаил принял участие в создании рабфака и сразу сделался его секретарём и членом президиума, а вскоре и заведующим. Также он возглавил журнал университетского рабфака «Новое дело» и одновременно редактировал журнал «Казанский библиофил», в редколлегии которого, курировал отделы «Обществоведение» и «Религия», опубликовав за три года не менее двадцати рецензий[8].

Ещё в студенческие годы Михаил Корбут женился на своей сокурснице по ФОНу — урождённой Рахили Вольфовне Эйдельсон (1900—1976). Она также была партийной (в рядах РКП(б) — с 1920 года), поэтому данный брак именовался в историографии «политически правильным», выражением стремления отмежеваться от своей социально-культурной среды и перейти в ряды нового господствующего класса — пролетарского[9].

В ноябре 1922 года Михаил Корбут был зачислен профессорским стипендиатом в Восточный педагогический институт на кафедру марксизма и политэкономии. Об этом периоде его жизни известно немногое, несмотря на то, что в пединституте он преподавал до ноября 1927 года. Его научным руководителем был назначен профессор, заведующий кабинетом марксизма В. Т. Дитякин, но фактически им являлся В. В. Адоратский. Под руководством революционера была выполнена статья Корбута «Метод диалектического материализма в работах В. И. Ленина (Ульянова) по вопросам права и государства»[10]. По линии Истпарта он был командирован в Ленинград для обработки и сбора ранее неизученного материала по рабочему движению, на основе собранных данных была написана 20-страничная работа «Рабочее законодательство III Государственной Думы», публичная защита которой прошла на заседании Предметной комиссии педагогического института 6 декабря 1925 года. По результатам защиты М. К. Корбут был назначен профессором и получил право на самостоятельное преподавание в высших учебных заведениях[11]. Ещё до защиты он вёл занятия политминимума в Казанском политехническом институте, а в Пединституте ему доверяли ведение семинаров по истории партии; кроме того, в 1924—1925 годах Корбут читал курс советского права в Коммунистическом университете, а в период с 1925—1926 годов лекции по политическому строительству в СССР в Казанском университете. Историю партии и основы права Корбут читал и в Институте сельского хозяйства и лесоводства. С апреля 1926 года Михаил Ксаверьевич являлся заместителем председателя университетского Общества археологии, истории и этнографии, а также членом совета Общества мариеведения при Восточном пединституте[12].

Михаил Корбут чрезвычайно активно занимался общественной работой. Являясь председателем областного студбюро, он также заведовал Казанским отделением Истпарта, был комиссаром Татарского архивного управления. Избирался до 1927 года делегатом всех Съездов советов Татарской республики, а также делегатом двух Всесоюзных съездов научных работников. В январе 1924 года Михаил Корбут был делегирован университетом представлять ВУЗ на похоронах В. И. Ленина[13].

Период второй половины 1920-х годов в жизни М. К. Корбута оказался сложным. В 1926 году он был назначен ректором Института сельского хозяйства, который оставил через два года. Чрезвычайная перегруженность по служебной и партии линии вызвала сильное ухудшение здоровья, которое изначально было хрупким. У Корбута (как это явствует из приписного свидетельства 1918 года) правая нога была короче левой на 3 см, имелось «сращение тазобедренного сустава», вызывающее хромоту, развился «катар верхушек лёгких», сильная близорукость и сахарный диабет. В служебном формуляре наиболее частыми записями являются командировки и больничные, «ввиду полного расстройства здоровья и общего крайнего переутомления»[14]. Ухудшению здоровья, несомненно, способствовала борьба с троцкизмом, развернувшаяся после исключения Л. Д. Троцкого из партии в ноябре 1927 года. Уже в декабре 1927 года и М. К. Корбут был исключён из партийных рядов за участие в «троцкистско-зиновьевском оппозиционном течении». При разбирательстве на партбюро Михаил Ксаверьевич окрещивался от участии в оппозиции, обвинение не могло доказать его фракционной деятельности, но объявило профессора «неискренним». В защиту него выступил секретарь Татарского обкома партии М. М. Хатаевич, и в порядке обжалования решения партбюро в феврале 1928 года Корбут был восстановлен в партии, но с вынесением выговора. Это ухудшило его положение: учёного-общественника сняли со всех постов, перестали выдвигать на выборные должности и направили на завод № 40 членом партъячейки и редактором газеты «За коммунизм». Здесь он подвергся чистке, на которой вновь был обвинён в «неискренности» при подаче документов и объяснений о себе, и дело его было отправлено на расследование[15].

Изгнание из партии обратило всё время и энергию Корбута к научной деятельности. За два года он создал пять больших статей по истории Казанского университета и сводный двухтомник «Казанский университет имени В. И. Ульянова-Ленина за 125 лет. 1804/05-1929/30». Этот последний создавался постановлением Казанского государственного университета. Подготовкой первого советского юбилея университета занимался заместитель наркома просвещения РСФСР А. Я. Вышинский и ректор П. Н. Галанза и они избрали Корбута для создания книги объёмом не менее 20 печатных листов, в которую бы вошли все сведения по истории университета за истёкший период. После успешного исполнения поручения в январе 1930 года Михаил Ксаверьевич был назначен заместителем директора Татарского научно-исследовательского института, с октября того же года — профессором по кафедре общего учения о праве и государстве. С 1 октября 1930 по 1 марта 1931 года М. К. Корбут был командирован в Москву и Ленинград для архивной работы по теме «Ленин в Казани». Результатом стало 8 печатных листов выявленных и подготовленных к печати документов по этой тематике, а также календарь жизни В. И. Ленина в Казани[16].

Во время чистки партийных рядов 15 марта 1933 года Партколлегия отделения контрольной комиссии ВКП(б) вновь исключила Корбута из партии «как двурушника-троцкиста». Он был быстро арестован, на допросах виновным себя ни в чём не признал, хотя и сообщил, что «допускал ошибки». Ближайшие его друзья оказались под подозрением — например, ранее проводилась кампания разоблачения профессора Н. Н. Фирсова, были нападки на И. С. Алуфа. Если А. Диковицкий покаялся, то Корбут оказался твёрд; в протоколах значилось, что «Корбут ничего не делает, чтобы опровергать свою партийную линию… У Корбута развязный язык, что думает, то и говорит»[17]. Ранее, 9 января 1933 года он писал в Татарское отделение контрольной комиссии:

…Я многократно подчёркивал всю тягость моего положения, заключавшегося в том, что не проходит, кажется, полугода, чтобы меня не стремились «пришить» к какому-нибудь делу… Так и в этот раз. Я опять выбит из колеи нормально работающего человека, и опять срывается та моя скромная научная деятельность, которой я отдаю за последние годы всю мою жизнь и все мои способности… Я готов кричать от боли, от обиды, от постоянного унижения… Я готов биться в отчаянии головой об стену…, но всё же у меня не иссяк ещё остаток надежды, что в конце концов в парторганизации мне подадут руку помощи…[18]

Постановлением особого совещания при НКВД СССР от 28 июля 1933 года М. К. Корбут был осуждён по статье 58-10 ч. 1 УК РСФСР 1926 года, и приговорён к трём годам высылки в Казахстан. При аресте был изъят и погиб архив двоюродного деда В. К. Магницкого[19]. Тем не менее, годы ссылки оказались сравнительно лёгкими: за Михаилом Ксаверьевичем отправились жена и дочь Элла, он смог устроиться в Алма-Ате — сначала сотрудником Казахского филиала АН СССР, затем профессором местного педагогического института. Впрочем, было решено ссыльного не допускать до преподавания, и с 1 декабря 1934 года М. К. Корбут получил место в Государственной публичной библиотеке, созданной тремя годами ранее. Его жена работала в библиотеке медицинского института. Вскоре Михаил Ксаверьевич стал временным исполняющим обязанности учёного секретаря библиотеки (вплоть до февраля 1936 года), неоднократно замещал должность директора, во время длительных командировок того в Москву. Корбут был пионером внедрения универсальной десятичной классификации, брошюру о которой на казахском языке ему было поручено издать в 1935 году[20].

Михаил Корбут попытался подать ходатайство на восстановление в партийных рядах, однако решением Партколлегии при ЦК ВКП(б) от 13 декабря 1934 года ему было отказано. В Казани критика Корбута не утихала, так в газете Казанского университета «Ленинец» 5 января 1935 года призывалось разоблачать «антимарксистких, антисоветских „теоретиков“», в числе которых упоминался и Михаил Ксаверьевич, а также покаявшийся Диковицкий. В этих условиях Корбут убедил жену как можно быстрее вернуться в Казань. 7 февраля 1936 года он вновь был арестован по обвинению, предусмотренному статьёй 58-10 («контрреволюционная троцкистская пропаганда»), и в тот же день приговорён к новой трёхлетней ссылке. 22 июня 1936 года особое совещание приговорило его к заключению в Ухтпечлаге. Однако по указанию НКВД ТАССР 29 декабря того же года Корбута этапировали в Казань для доследования и сделали обвиняемым по делу № 2758 — Аксянцева, Шварца и Векслина. 17 апреля 1937 года ему было предъявлено обвинение как одному из руководителей контрреволюционной террористической троцкистской организации, которая, якобы, принимала участие в убийстве С. Кирова и планировала совершение террористического акта в отношении И. Сталина. В обвинительном заключении С. Корбут написал, что не согласен ни с одним из пунктов. По приговору Военной коллегии Верховного суда СССР 1 августа 1937 года М. К. Корбут был расстрелян, проходя по первой категории сталинских списков[21]. Несмотря на то, что в ряде энциклопедических изданий утверждается, что В. К. Корбут был казнён в Казани[2][1], в действительности его прах захоронен в общей могиле № 1 на Донском кладбище в Москве; то же следует из данных Центрального архива ФСБ[22][23][24][3][25].

После гибели мужа Р. В. Корбут вышла замуж за казанского врача Е. Н. Короваева. 13 сентября 1937 года младший брат — Сергей Корбут — был арестован на основании своего родства, но 26 января 1939 года он был освобождён за недоказанностью обвинения. В 1940 году ему удалось выиграть дело против НКВД, сотрудники которого не только держали его под стражей без предъявления обвинений, но и распродали конфискованное у него имущество. Виновные в нарушении законности в отношении С. К. Корбута были наказаны. Сергей Ксаверьевич оставаться в Казани не стал; по документам ещё в 1971 году он проживал в Жданове. Несмотря на многочисленные обращения, в партии он восстановлен не был. Не общавшийся со своими сыновьями Ксаверий Александрович Корбут был арестован ещё 25 марта 1937 года по обвинению в клевете на Советскую власть и «ведении фашистской пропаганды». 14 ноября 1938 года он был расстрелян с конфискацией имущества. Нина Михайловна Корбут-Магницкая была арестована 20 августа 1937 года, и уже 17 октября освобождена, поскольку следствием не было установлено оснований для привлечения её к судебной ответственности. Она работала настройщицей фортепиано и швеёй в военном госпитале до собственной кончины в 1942 году[26]

28 июня 1956 года определением Военной коллегии Верховного Суда СССР М. К. Корбут был реабилитирован «за отсутствием состава преступления». После постановления Политбюро ЦК КПСС от 11 июля 1988 года «О дополнительных мерах по завершению работы, связанной с реабилитацией лиц, необоснованно репрессированных в 30-40-е гг. и начале 50-х гг.» членство Михаила Ксаверьевича Корбута в Коммунистической партии было восстановлено посмертно[27].

Поскольку М. Корбут с самого начала своей деятельности столкнулся с острым недостатком пропагандистской и просветительской литературой, разъясняющей основы марксистско-ленинского учения, это предопределило используемый им метод. Идеологизированность и социологизированность своих построений он считал, в известной степени, атрибутом новой советской науки. Важнейшей его задачей как просветителя было научить рабфаковцев не просто внятно излагать свои мысли, но и делать это правильно с позиции единственно верного учения. Его первые статьи, напечатанные в казанских изданиях в 1921—1922 годах, стандартны для той эпохи: «Производительные силы и их роль в обществе», «Метод диалектического материализма в работах Н. Ленина (В. Ульянова) по вопросам права и государства», «Тактика Ленина в эпоху демократической революции: 1905 год», «Этапы развития коммунистической революции в России», «На пути к мировой коммунистической революции». В этих работах М. Корбут мог позволить себе демонстрировать собственную образованность и широту взглядов. Так, он заявил, что Маркс ни в одной из своих статей и монографий не разъяснил, что именно разумеет под понятием «производительные силы», первостепенность значения которых раскрыл не он сам, а Фридрих Лист[36]. Работы М. Корбута по истории революции в России были стандартны и в том смысле, что были лишены исторического дистанцирования и были чётко привязаны к «текущему моменту». Историкам той эпохи приходилось зачастую решать сложнейшие теоретические вопросы, описывая среду и события, в которой сами активно творили и были участниками и свидетелями происходящего. Так, в 1921 году при характеристике военного коммунизма Корбут а-приори исходил из идентичности интересов государства и пролетариата. Разъясняя переход к НЭПу, М. Корбут прибегнул к аналогии: отступление от идеалов коммунизма сравнивалось с падением Порт-Артура. То есть большевики были вынуждены отойти от «прямой штурмовой атаки на капитал» к долговременной осаде[37].

Постепенно М. Корбут переходил к работам, основанным на исторических источниках. В 1926 году вышла одна из значительных его статей «Революционное движение в России перед войной в оценке Департамента полиции 1911—1913 гг.». Исследователь не ставил задачи всеобъемлющей реконструкции настроений на местах в оценке Департамента полиции, да это было ещё невозможно, поскольку М. Корбут выступал первопроходцем. С материалами архива Департамента полиции он работал в Ленинграде во время командировки 20 декабря 1925 — 20 февраля 1926 года. Полученные данные позволили историку подвергнуть критике за использование недостоверных фактов только что выпущенные монографии И. А. Реницкого и С. А. Пионтковского. В 1928 году в «Учёных записках Казанского университета» вышла статья «Казанские рабочие перед Октябрьской революцией», написанная по материалам фонда старшего фабричного инспектора Казанской губернии. Как обычно, статья была идеологизированной: на материале забастовок лета — осени 1917 года историк стремился обосновать тезис В. И. Ленина о вызревании к лету 1917 года общероссийского кризиса. Соответственно, по мере продвижения к октябрьским событиям 1917 года всё менее и менее используется архивная информация, и всё большее место занимали общеобязательные идеологические штампы: «казанские рабочие шли нога в ногу со всем пролетариатом России накануне Октября», «большевики неустанно работали над выковыванием правильной политической линии казанских рабочих», и тому подобное[38].

Последующая критика Корбута — «троцкиста» — способствовала усилению идеологической ангажированности его работ. В 1930 году он выпустил статью «К вопросу об изучении истории пролетариата Татарстана», которая была его «ответом» на начавшуюся индустриализацию. Историк рассматривал быт казанских рабочих — фабричных и кустарных — по разным отраслям, исследовал рост цен и уменьшение прожиточного минимума и их влияние на рост стачечного движения. Всё это служило для выработки стандартного для исторических трудов того времени недоверия к прошлому, поскольку история дореволюционной реальности должна была вызывать негативные эмоции. Противопоставления должны были в обязательном порядке иллюстрировать тезис «было плохо — стало хорошо»[39].

М. К. Корбут создал несколько статей по дореволюционному страховому и рабочему законодательству. Несмотря на форму научной работы, они также были идеологически заданы и главные выводы задавались формулой, представленной в самом начале: «Рабочее законодательство — это дело капитала, который даёт свою санкцию тем или иным законопроектам, государственная же власть ставит на них лишь юридический штамп». По мнению А. Литвина, Е. Масловой и А. Сальниковой, заданный идеологический каркас делал ненужным кропотливое источниковедческое исследование[40].

Первые работы М. Корбута, связанные с историей борьбы студенчества за свои права, были отмечены пропагандистстской риторикой. В статье «Высшая школа и комстуденчество» он прямо проповедует, и заявляет, что главная задача коммунистического студенчества включает минимум — «успешное усвоение возможно в короткий срок максимума знаний», и максимум — «вытеснение и замена современной буржуазной преподавательской корпорации высоко квалифицированным научными советскими работниками». Как отмечали А. Литвин, Е. Маслова и А. Сальникова, эта и подобные ей статьи М. Корбута «поразительно бедны конкретными фактическими данными», демонстрируют неприкрытый конформизм. В статье о рабфаках в структуре высшей школе он открещивается от своего студенческого прошлого, и заявляет, что новый советский студент не знает, что такое «Gaudeamus», даже по названию, и в этом нет ничего плохого. «…И не надо создавать было никакого своего гимна, ибо если и есть какие-либо у студенчества свои студенческие интересы, то они… ничтожны перед интересами общепролетарскими…». Дух советизации, воплощённый в учащихся рабфака, противопоставлялся старым требованиям автономии корпорации студентов и преподававателей. В условиях торжества коллективизма «не следует проявлять враждебный сепаратизм, наоборот — требуется всё больше тесный и крепкий союз науки и труда»[41].

Михаил Корбут отдал дань и лениниане в рамках темы «Ленин и Казанский университет». Будучи чрезвычайно ортодоксально настроенным и широко используя мифологемы о сходке 1887 года (описанной А. Елизаровой), Корбут использовал в своих целях и аргументацию идеологических оппонентов, например, К. Каутского. Статьи на тему Ленина всегда отражали актуальные политические потребности времени. Например, в статье «Казанское революционное подполье конца 80-х гг. и Ленин» выражено откровенно негативное отношение к народничеству[42].

В 1929 году предстояло 125-летие Казанского университета, в ознаменование чего его правление заказало М. К. Корбуту сводную двухтомную историю. Этот проект продолжал сложившуюся европейскую и дореволюционную российскую традицию юбилейных изданий, которые подводили итоги деятельности учебного заведения, оценивали его вклад в развитие культуры и просвещения. При этом в Казани сложилась уникальная ситуация, при которой формально имелись высококачественные исследования Н. Н. Булича и Н. П. Загоскина, однако они по хронологии охватывали лишь первую четверть века университетской жизни после его основания. При этом история Загоскина имела колоссальный объём в четыре тома. То есть М. Корбуту предстояло создать первую сводную университетскую историю, доведя её до новой исторической эпохи. Этой работе препятствовало почти полное отсутствие историографической разработки истории Казанского края, слабая изученность российской университетской истории, и так далее[43].

По словам А. Сальниковой, новаторство двухтомника Корбута состояло в том, что впервые было показано существование университета в новых политических условиях — первого послеоктябрьского десятилетия. Михаил Ксаверьевич создавал историю с позиций классового подхода, что формулировалось так: «проследить развитие университетского организма как целого, подвергавшегося многоразличным изменениям и ломкам под влиянием классовой борьбы в стране и в университетах, в частности». Содержание учебного процесса, управление вузов, система преподавания были для автора вторичны. В предисловии Корбут отдельно акцентировал внимание читателей, что не собирался оценивать и развитие науки в Казанском университете, а главным образом интересовался отражением в истории университета базовых социально-экономических проблем в стране. В результате важнейшим сюжетом оказалось студенческое движение, особенно в эпоху Великих реформ и первой русской революции. В известной степени происходило отождествление университетской истории с историей студенческого движения. Корбут разделял передовую социально-демократическую часть студенчества и реакционную его часть, которая, по мысли автора, активно действовала и после 1917 года. Описывая профессорский корпус, Корбут также сводил его деятельность к противостоянию либералов и консерваторов, и одновременной борьбе со студенчеством. Расхождение между студентами и профессурой по мысли Корбута всё усиливалось, достигнув пика в 1900-е годы[44]. Основная канва работы М. К. Корбута основывалась на дневнике попечителя Казанского учебного округа П. Д. Шестакова, полученного от его сына — историка С. П. Шестакова. Это был важнейший источник для описания истории отношений университетской корпорации и студенческих движений 1860—1880-х годов[45].

А. А. Сальникова особо выделяла заключительную главу истории Корбута, посвящённую первому советскому десятилетию. Она утверждает, что историку было необходимо показать успешность советской перестройки университете, утрату им имперского статуса. Соответственно, Корбут в соответствии с избранным методом демонстрировал антисоветские настроения профессуры и стремление к строительству советской власти студенчества, только демократизирующегося, поскольку пролетарский элемент преобладал на одном только рабфаке. Идеологический заказ не препятствовал демонстрации противоречивости и болезненности процесса перестройки. При этом, М. К. Корбут исполнял более существенный («инсайдерский» в терминологии А. Сальниковой) заказ: он был должен доказать читателям — советским функционерам, — что университет лоялен к новой власти и более того — является колыбелью ленинской революционной борьбы. Университетская система в результате педагогических экспериментов 1920-х годов находилась в глубочайшем кризисе, а «политехнизация» высшей школы поставила Казанский университет на грань полного исчезновения. Из его состава были выделены несколько самостоятельных учебных заведений и по числу студентов и структурному составу университет был меньше, чем в середине XIX века. По-видимому, Михаил Ксаверьевич в немалой степени ответственен за доказательство полезности классических университетов для новой власти и способствовал их сохранению[45].

Приступив к работе в октябре 1928 года, М. Корбут иногда в ультимативной форме «выбивал» из университетского правления материальное вознаграждение. В результате, хотя и не без труда, он добился освобождения от чтения учебных курсов на время работы при сохранении полной доцентской ставки. Много конфликтов породили командировки в Москву, финансирование которых не устраивало Михаила Ксаверьевича, и он однажды в скандальной форме отказался выезжать не на своих условиях. В большинстве случаев начальство удовлетворяло его просьбы. В итоге, рукопись была сдана в срок и вышла в свет вовремя[43]. Труд оказался своевременным и был тепло принят рецензентами, двое из которых назвали книгу «монументальной»[46][47]. Высоко оценили историю и сами университетские представители. В своей актовой речи 17 мая 1930 года председатель Общества археологии, истории и этнографии профессор Н. Н. Фирсов дословно заявил, что двухтомник Корбута «освобождает от многого, что следовало бы сказать, не будь к настоящему сроку готова означенная история». Тогдашний директор КГУ Г. Б. Богаутдинов увидел главное достоинство труда в извлечении «из архивной пыли важнейших эпизодов… университетской жизни», которые «так захватывающе интересны и вместе многозначительны, что, безусловно, будут предметом дальнейших, более углублённых исторических изысканий»[48].