Голубые города (Алексей Толстой)

«Голубы́е города́» — повесть (или рассказ) А. Н. Толстого, опубликованная в 1925 году. Одна из первых попыток писателя разработать тему «лишнего человека» после переезда в СССР[1]. Критиками обычно рассматривается в паре с рассказом «Гадюка», написанным на схожий сюжет — глубокого одиночества революционера-романтика, не совместимого с обывательско-мещанской средой[2][3].

Голубые города

Обложка первого издания. Художник Владимир Козлинский
Жанр повесть
Автор А. Н. Толстой
Язык оригинала русский
Дата написания 1925
Дата первой публикации 1925
Издательство Правда

В центре повествования — судьба начинающего архитектора Василия Буженинова, который, пережив гражданскую войну, не находит своего места в новой НЭПовской действительности. Его грёзам посвящена вставная новелла об утопической Москве 2024 года. Находясь в маленьком провинциальном городе, он переживает сильную любовь к Наде, обычной девушке, которая не разделяет и не понимает его мечтаний. Крах этой любви символизирует для Буженинова крушение мечты о светлом будущем и обесценивание собственной жизни. Не в силах больше существовать в мещанской среде, он совершает убийство и поджигает город.

История создания и сюжет

В первой публикации («Красная новь», 1925, № 4) «Голубые города» были снабжены подзаголовком «рассказ», так же характеризовал жанр и сам А. Н. Толстой в интервью «Новой вечерней газете» 11 апреля 1925 года. В написанной в конце жизни автобиографии автор назвал своё произведение «небольшой повестью». Источником вдохновения и материалом для описания быта небольшого провинциального города в первые годы НЭПа послужили для писателя впечатления от литературной поездки по Белоруссии и Украине 1924 года. Некоторые дневниковые записи вошли в текст повести[4]. Произведение было сдано в печать непосредственно после написания[5]. Текст первой публикации был незначительно исправлен для девятого тома собрания сочинений 1927 года и с тех пор публиковался без изменений[6].

Герой «Голубых городов» — студент-архитектор Василий Алексеевич Буженинов, описанный как энтузиаст и мечтатель. Пройдя горнило Гражданской войны, он страстно стремится к светлому будущему. Ещё в 1919 году под станцией Безенчук в тифозном бреду он умоляет не мешать ему созерцать «мост над полгородом, арку, пролёт-три километра… Из воздуха? Нет, нет, — это алюминий. И фонари по дуге на тончайших столбах, как иглы…» После демобилизации он закончил в Москве архитектурные курсы, при этом голодал и жил в склепе на Донском кладбище. Получив письмо из родного уездного города, он собирается на родину и рассказывает товарищам утопическую новеллу «Через сто лет», как он перестроил Москву, сделав её целиком из голубого камня и стекла — лучшим городом двадцать первого века, и не слушает «разумных слов» товарищей. На малой родине он попадает в грязь, пыль и скуку; создаётся ощущение, что революции вовсе не произошло. Столкнувшись со спекулянтами и торгашами, не сумев удержать девушки Нади — первой своей любви, — он убивает соперника-лавочника и поджигает ненавистный ему городок, вывесив на столбе пейзаж со своим голубым городом[2][7].

Повесть в контексте творчества А. Толстого

С точки зрения Н. Ковтун, текст «Голубых городов» органически встроен в модель советской утопии 1920—1930-х годов, и вынашиваемый Бужениновым образ всемирного Града вполне соотносится с идеалом грядущего эренбурговского Николая Курбова и дома-города «Котлована» А. Платонова. Однако, как и всегда у Толстого, раскрытие авторского замысла многослойно. Текст строится на пересечении многих точек зрения: рассказов главного героя, воспоминаний его знакомых, авторских зарисовок (текст в тексте), протоколов допроса следователя. События ветвятся, уточняются, пересказываются и становятся всё более иллюзорными. При этом собственно утопический мотив «голубых городов» предстаёт герою исключительно в моменты, когда он находится между жизнью и смертью. В повести много традиционных для романтической литературы и самого А. Толстого мотивов пророческого сна, видений, лунатизма, обрамляющие выход к чуду — Утопии. Стандартным является и противопоставление творца низкому, профанному миру, отвергающему его. Однако для А. Толстого этот мотив сознательно травестируется, ибо чем сильнее Буженинов стремится «за грань», тем болезненнее возвращение к реальности («запахло навозцем»). Утопия отделена от реальности на всех уровнях текста; писатель использовал рамочную композицию: действие начинается и заканчивается той «трагической ночью», когда жаждущий крови пророк совершает убийство и поджигает город. Пепелище с развёрнутым над ним полотном с изображением голубого города аналогично платоновскому «Котловану», в котором символом «счастливого будущего» становится братская могила[8].

В беседе с политруком Хотяинцевым Буженинов сам описывал свою трагедию: «войти в будни, раствориться в них не могу, а быть личностью, торчать одиноко тоже не могу». Буженинов демонстрирует все черты «лишнего человека» русской классики, лишённого меры, соединяющего две великие крайности — ангельское и звериное, «упоение святостью» и «упоение грехом», которые проистекают из желания осуществить очевидно несбыточную мечту[9].

Жизнелюбивая философия Алексея Толстого не принимала достоевских страстей: проект «лазурного будущего» автор называет «горячечной фантазией», «снами наяву», подчеркивая вымороченность образа. Буженинов обуреваем антагонистическими страстями: жаждой земной, плотской любви и ненавистью к «мелочам» существования, к трактирам, воронам, уличной пыли. После убийства соперника Буженинов чувствовал: «теперь всё позволено», но ему чужда достоевская рефлексия на содеянное. Бунт героя только прячется за стремление осчастливить человечество, а на самом деле является попыткой самоидентификации и самоутверждения любой ценой. «Взрыв нужен сокрушительный… Огненной метлой весь мусор вымести». В известной степени, образ Буженинова соотносится и с демоническим началом, но сознательно превращён в фарс: герой, мечтавший разбить сады на земле, где «братишки догнивают», ругается матом и хватается за утюжок, когда начинает свою месть. Голубой город служит ему своеобразным зеркалом, в котором он видит не больного, жалкого человека с гнилыми зубами, «землистым лицом», но предстаёт седовласым красавцем, которому человечество обязано Будущим: «угловатое свежее лицо; сильное тело, уверенное в движениях». Двойниками Буженинова выступают похожий на него внешне «фокстротист» Утевкин и лавочник Сашок. Все трое, вожделея Наденьку, стремятся ею овладеть, привлекая разные стратегии. Обитатели городка видят в Наде блудницу (которой можно предложить роль секретарши в путешествии по Европе и тут же измазать дёгтем ворота). Лишь Буженинов прозревает в ней сказочную обитательницу голубых чертогов, и недоумевает от её страха и непонимания[10].

Борис Кустодиев. Провинция, 1919. Полуиронический образ безмятежного житейского рая

В утопии Буженинова причудливо соединились мистическая Атлантида (как в «Аэлите» Толстого), видения марсианского коммунизма из «Красной звезды» Богданова (на рукаве бредящего городом Буженинова — красная звезда), алюминиевых фаланстеров Чернышевского. Каждый из утопических мотивов снов Буженинова находит сниженное отражение в реальности: вместо площадей с произведениями искусства и коврами из цветов — пыльный торг с семечками. От физического труда граждане освобождены, поскольку нет работы. По вечерам горожане собираются в пивной «Ренессанс» (пародия на «Незнакомку» А. Блока), а все атрибуты рая (пышная зелень, плодовые деревья, красавицы на лужайке) присутствуют лишь в усадьбе лавочников Масловых, куда от разговоров с Бужениновым сбегает Наденька. Всё это убожество, однако, полнокровно; в описаниях краски ярки, а деталей так много, что они кажутся избыточными. Грёзы Буженинова маркированы обычными для Толстого метафорами: синеватым цветом, «узким ледяным серпом месяца». Голубой цвет, заимствованный из идеологии символистов, указывает на глубину, визионерскую тайну и даже на её софиологическое измерение. За год — два до написания «Голубых городов» Алексей Николаевич одновременно работал над «Аэлитой» и обрабатывал перевод «Пиноккио». Е. Толстая предполагала, что образы голубых городов, Мальвины с голубыми волосами и пророчицы Аэлиты связаны с главным символом романтизма — «голубым цветком» Новалиса, оккультным значением Души мира — Софии. Наденьке волей Буженинова в этом царстве отведена роль хранительницы, поэтому Сашок, покусившийся на её девичью честь, назван в тексте «осквернителем». Сила земной любви, которая сильнее звёздной мудрости, уже была описана в «Аэлите»; несомненно, с этим романом связан краткий эпизод в конце утопии Буженинова: в прекрасном будущем прямо с «лилового неба» спускается на аэроплане звёздная женщина. При этом «лиловость» напрямую отсылает к А. Блоку. Описание Наденьки также создаёт ассоциативный ряд с Аэлитой. Интерьер голубой утопии до мелочей напоминает Марс: «синеватая мгла вечера», «с неба падал узкий луч и на крышу садился аэроплан», очертания домов «становились всё более синими, все более лёгкими», ночь прорезали «синеватые мечи прожекторов». Метафора луча-меча использована в «Аэлите», но в «Голубых городах» он угрожает не хрупкой возлюбленной, а самому мечтателю. Он не в состоянии открыть для себя реальности и понять земную природу Наденьки. Софийные ризы не подходят ей, не происходит преображения. Голубой пейзаж на холсте, занимающий половину стены в комнате Буженинова, оставляет её равнодушной[11].

Е. Толстая и Н. Ковтун проводили параллели между «Голубыми городами» и «Золотым ключиком». Наденькин бант, голубые глазки, благоразумие и мечта о сцене близки девочке-кукле Мальвине, а не образу космической Аэлиты, наследницы тайны атлантов. Присутствует даже некое подобие золотого ключика: ослепшая и оглохшая старуха-мать (будущая черепаха) тайно от Наденьки отдаёт сыну три золотых червонца, чтобы он спешно уезжал в Москву. Впрочем, советами и чудесными вещами герой не умеет воспользоваться. В финале определённую «кукольность» демонстрирует сам Буженинов, ибо его действия управляются утопической идеей, он превращается в заводную марионетку. Начальная и заключительная сцены выписаны так, что Буженинов предстаёт как мертвец, восставший из могилы (верность такого истолкования подтверждается его жизнью в склепе на Донском кладбище во время учёбы). На фоне меркнущей луны перестают отличаться друг от друга фигуры утописта-строителя и осквернителя-разрушителя[12].

Критическое восприятие

Советская критика
Нарком просвещения Луначарский — первый критик «Голубых городов». Фото Ф. Нансена, Национальная библиотека Норвегии

Уже первые критики А. Н. Толстого рассматривали «Голубые города» и «Гадюку» как своеобразный диптих, посвящённый особым типажам, которые вывела на свет революция. Повесть (называемая тогда «рассказом») вызвала высокую оценку А. В. Луначарского, который публично причислил Толстого к писателям из «вспомогательного отряда революции». РАППовская критика с ним не согласилась, и Алексей Николаевич был обвинён в доказательстве безуспешности «попыток революции завоевать варварский русский уездный город»[13].

Так, П. Н. Медведев в 1929 году отмечал, что «Голубые города» и «Гадюка» — «вещи проблемные», их герои — это социальные типы, которые демонстрируют психологию самого автора. Буженинова как личность сформировала гражданская война «с её особыми горизонтами, ритмом, и методами действия»; реализовать себя в области мирного строительства он не способен. Утопия Буженинова — это «мучительная, нетерпеливая и горячечная фантазия». Как отмечал А. В. Алпатов, Толстой вынес на первый план трагизм и катастрофичность столкновения Буженинова с «ощетинившейся обывательщиной». Герой его одинок и предоставлен сам себе, не существует никакой среды, которая могла бы оказать ему помощь. Даже политрук Хотяинцев, бывший его однополчанин, ограничивается только суровой отповедью: «…так рассуждать не годится. Пока вы в седле, в руках винтовка, за холмом зарево пылает, — этот час революции весь на нервах, на эмоциях, на восторге. Скачи, руби, кричи во весь голос; романтика! <…> Мещанство метлой не выметешь — ни железной, ни огненной. Оно въедчиво. Его ситцем, и книгой, и клубом, и театром, и трактором нужно обрабатывать. Перевоспитать поколения». Это не более чем резонёрство, которого (по выражению П. Медведева) «совершенно недостаточно»[14][15].

Вадим Ильич Баранов, рассматривая «Голубые города» и «Гадюку» в комплексе, настаивал, что эти произведения недооценены критикой и заслуживают «более пристального внимания»[16]. Рассматривая образ Буженинова, В. Баранов отмечал, что настоящее для него оказалось «слишком сложным, пёстрым, многосоставным», чем отличалось от прошлого, в котором были чётко разграничены «мы» и «они». В результате выясняется, что Буженинов вовсе не может быть назван посланником будущего в настоящем, поскольку жаждет именно прошлого, с его героикой, безоглядностью романтического порыва. Более того, обострённая драматичность восприятия НЭПа помешала ему увидеть необходимость героики в буднях, «героика и теперь была нужна, но — иная»[17].

Постсоветские оценки

Современные исследовательницы Н. Батурина и Н. Петровская рассматривали «Голубые города» с позиции двойственности творчества А. Н. Толстого, который сложные символические мотивы «прятал» в сугубо реалистическом описании. Появление бредящего Буженинова обставлено традиционно русскими архетипами: степь, дорога, мост. Герой сидит, «привалившись» к телеграфному столбу, в «стороне от дороги», эта деталь необходима, чтобы подчеркнуть исключительность обстоятельств спасения умирающего мечтателя и одновременно указывает, что и далее он не будет идти «в ногу» со своей страной и окружением. После окончания войны Буженинов живёт впроголодь, носит «простреленную шинелишку», в которой его когда-то нашли в степях Пугачёвского уезда, ночует в склепе на Донском кладбище и по-прежнему одержим мечтой о голубых городах. Примечательно, что его воображаемая Москва удобна для человека, способствует его благу: уступчатые дома в двенадцать этажей, подземные камеры-очистители воздуха, электрические поезда под землёй, «пышные сады Москвы-реки», роскошные ковры из цветов, огромные здания под стеклянными куполами. С одной стороны, это выражение собственных эстетических устремлений А. Толстого, но Буженинов «лишён жизненной мудрости повествователя». Он глубоко надломлен, едет на малую родину из-за острого нервного истощения, и только природа его немного успокаивает. Острота конкретных социальных проблем начисто губит в нём высокое, и поэтому в соответствии с законами революционного времени ненавистный Буженинову уездный городок был сожжён. В основе этого акта — не утопия всеобщего счастья: Буженинов, искренне надеясь на любовь Наденьки, не осознавал, что её запросы будут продиктованы средой, в которой она сформировалась и живёт. Если в ранних произведениях А. Толстого героини способствовали спасению души главных героев, сами пройдя через испытания вместе с ними, то советские женщины Толстого уже изменились в новой реальности. Надя и не претендует на роль спасительницы: «Какая уж там любовь! Встретишь человека случайно, посмотришь: если чем-нибудь может улучшить твоё положение — выбираешь его»[18].

Алексей Варламов предложил другую интерпретацию повести. С его точки зрения, обращение Толстого к теме жизненного фиаско победителя Гражданской войны нетипично и, вероятно, объяснялось политической и рыночной конъюнктурой. «О людях Гражданской войны, о бойцах Красной армии логично было писать Фурманову, Фадееву, Гайдару, Вс. Иванову или Бабелю, то есть тем, кто войну прошёл и мог сравнить её с нэпом, кто на своей шкуре испытал психологическую ломку, но что мог понимать в этом чисто советском сюжете эмигрант Толстой?». Художественное решение названо «плоским и неубедительным, беззубым»[19]. Буженинов признаётся героем, скорее, платоновским: «такие чудаки, мечтатели, бывшие красноармейцы и бродяги, девственники и философы встретятся потом в „Чевенгуре“ или „Реке Потудани“». Описание омоложения организма будущего Буженинова также отсылает либо к Платонову, либо даже булгаковскому «Собачьему сердцу»[20]. В целом, критик считает эту повесть неудачной, «рациональной и плоской», причём столкновение мечты и действительности с его точки зрения — «взгляд гастролёра, мечтающего поскорее унести ноги оттуда, куда он отправил своих марионеток»[21]. А. Варламов называл «убогими» обе стороны конфликта, поскольку «даже у не самого проницательного читателя мог возникнуть вопрос: а стоило ли вообще устраивать революцию и проливать реки крови, если к этому всё пришло и так кончилось?»[22]. Даже комиссар с его правильными речами мало уместен в городе, где имя «Ренессанс» отдано единственной пивной, собственно, никакой сюжетной роли он и не играет, зато призван выразить авторскую позицию. Герой его не понял, хотя именно комиссар Хотяинцев выразил простую мысль: мучения Буженинова проистекают не из-за ненужности его голубых городов и не оттого, что кончилась война и настал НЭП, а потому, что он не смог совладать с девушкой, в которую влюблён. Он бессилен в буквальном смысле, ибо жизненной силы, которыми полны обыватели, в нём нет. Следовательно, нет в нём и правды. Надя, впрочем, названа «отчасти пародией на Дашу из „Хождения по мукам“»[23].

Примечания
  1. Александрова, 1983, с. 730—731, 741.
  2. Алпатов, 1956, с. 52.
  3. Щербина, 1972, с. 20—21.
  4. Материалы и исследования, 1985, с. 380—394.
  5. Александрова, 1983, с. 741.
  6. Крестинский Ю. А. Комментарии // Алексей Толстой. Собрание сочинений в 10 т.. — М. : Гослитиздат, 1958. — Т. 4: Повести и рассказы 1925—1928. Гиперболоид инженера Гарина: Роман. — С. 812. — 832 с.
  7. Боровиков, 1984, с. 119—120.
  8. Ковтун, 2020, с. 311—313.
  9. Батурина, Петровская, 2015, с. 7.
  10. Ковтун, 2020, с. 313—314.
  11. Ковтун, 2020, с. 314—315.
  12. Ковтун, 2020, с. 315—316.
  13. Варламов, 2008, с. 365—366.
  14. Медведев, 1929, с. XLIV—XLVI.
  15. Алпатов, 1956, с. 53.
  16. Баранов, 1982, с. 21.
  17. Баранов, 1982, с. 21—22.
  18. Батурина, Петровская, 2015, с. 5—7.
  19. Варламов, 2008, с. 362, 366.
  20. Варламов, 2008, с. 362—363.
  21. Варламов, 2008, с. 363.
  22. Варламов, 2008, с. 364.
  23. Варламов, 2008, с. 365.

Литература
  • А. Н. Толстой. Материалы и исследования / Отв. ред. А. М. Крюкова. — М. : Наука, 1985. — 528 с.
  • Александрова А. А. Комментарии // Толстой А. Н. Собрание сочинений в 10 т. — М. : Худож. лит., 1983. — Т. 4: Повести и рассказы. Гиперболоид инженера Гарина: Роман. — С. 723—765. — 766 с.
  • Алпатов А. В. Творчество А. Н. Толстого : Пособие для учителей. — М. : Учпедгиз, 1956. — 200 с.
  • Баранов В. И. А. Н. Толстой. Жизненный путь и творческие искания // Толстой А. Н. Собр. соч. в 10 т. / Подгот. текста и коммент. И. И. Щербаковой. — М. : Художественная литература, 1982. — Т. 1: Повести и рассказы; Чудаки: Роман. — С. 5—37. — 598 с.
  • Батурина Н. В., Петровская Н. Ю. Концепция национальной жизни в творчестве А. Н. Толстого и Л. М. Леонова 20-х годов // Современные проблемы науки и образования. — 2015. — № 1, часть 1. — С. 1—8. — ISSN 2070-7428.
  • Боровиков С. Алексей Толстой : Страницы жизни и творчества. — М. : Современник, 1984. — 192 с. — (Б-ка «Любителям российской словесности»).
  • Варламов А. Алексей Толстой. — Изд. 2-е. — М. : Молодая гвардия, 2008. — 589 с. — (Жизнь замечательных людей. Серия биографий; Вып. 1306(1106)). — ISBN 978-5-235-03024-4.
  • Ковтун Н. В. Чертёж утопии и «мелочи существования» в повести А. Толстого «Голубые города» // Фундаментальные проблемы гуманитарных наук: опыт и перспективы развития исследовательских проектов РФФИ : Материалы всероссийской научной конференции с международным участием / Научный редактор Н. А. Матвеева. Отв. редактор Т. П. Сухотерина. — Барнаул : : Алтайский государственный педагогический университет, 2020. — С. 310—316.
  • Медведев П. Н. Вступительная статья // А. Толстой. Собрание сочинений. — М.-Л. : Госиздат, 1929. — Т. 1. — С. I—LXIII. — LXIII, 408 с.
  • Щербина В. А. Н. Толстой // А. Н. Толстой. Собрание сочинений в восьми томах. — М. : Правда, 1972. — С. 3—46. — 432 с.

Ссылки

Голубые города (Алексей Толстой) на сайте «Лаборатория Фантастики»

This article is issued from Wikipedia. The text is licensed under Creative Commons - Attribution - Sharealike. Additional terms may apply for the media files.