Тысяча плато

Ризома (фр. «корневище») есть децентрированная сеть, аналог корневища: в отличие от дерева, у неё нет корней, ствола или листьев, конкретной формы или территории.[5] Ризома есть серия нейтральных плато, занимающих срединное место между мышлением, материальной реальностью, культурой и обществом.[6] Ризома имеет следующие характеристики: соединение и гетерогенность — любая точка ризомы может соединяться с другой, нет последовательности элементов; множественность — нет субъекта и объекта, как и терминологии Единого и Многого; а-означающий разрыв — разрушение какой-либо точки ведёт не к разрыву, а к возобновлению ризомы в той или иной точке; картография и декалькомания — нет скрытой структуры и генезиса.[7][8][9] Множественность ризомы есть альтернатива логике репрезентации, бинарной субъект-объектной структуре западного мышления. Делёз и Гваттари выделяют два вида множеств: экстенсивный (молярный) и интенсивный (молекулярный). Экстенсивные множества делимы, их можно упорядочить и объединить; интенсивные множества не могут быть разделены или завершены без изменения своей природы. Это разделение соотносится с различием между ризомой и деревом, горизонтированием и иерархией, микроуровнем и макроуровнем политического или социологического анализа, ризоматическими и древесными множествами, двумя типами многообразий Римана. Множества не противопоставляются, а сосуществуют: у дерева есть ризомы, а ризома имеет древесные корни[10]. Ризома имманентна, а не трансцендентна; у ризоматического процесса нет свойств, структуры или причин.[6]

Концепт «сборка» заменяет желающие машины.[11] Концепт присутствует во всех главах-плато, поскольку может соединять самые разные элементы; сама книга есть сборка. Это случайное сочетание сил в процессе упорядочивания, организации, установки и сочетания объектов, тел, выражений, качеств и территорий.[11] Сборка допускает любые комбинации — между техникой, животными и людьми, всегда являясь процессом субъективации, индивидуации.[11] Сборки выражают идентичности, создают и уничтожают территории, выбирая элементы из окружающей среды; поэтому комбинация сборки не является полностью случайной. Сборки множественны, два их вида соответствуют двум типам множеств.[10] Всевозможные виды сборок можно представить в двух осях: горизонтальной (машинные сборки тел, действий и аффектов и коллективные сборки высказывания) и вертикальной (конституирование территории и точек детерриторизации — «линий ускользания»). Вертикальная ось определяет движение сборок — процессы детерриторизации и ретерриторизации, формирующие, соответственно, предел каждой сборки и создание новой.[7][11]

Особый тип сборки — «абстрактная машина», имманентная причина, которая связывает машинные сборки («план содержания») с семиотическими сборками высказывания («план выражения»). Абстрактная машина оперирует только материей, актуализирует конкретные сборки и перекодирует молярные линии стратификации; понятие близко «диспозитивам» Фуко в его анализе дисциплинарных техник власти, в частности паноптикуму.[9][5] Авторы обращаются к Луи Ельмслеву, который заменил соссюровские означающее и означаемое выражением и содержанием. Для Делёза и Гваттари планы выражения и содержания равнозначны: первый размещает материальные знаки в материи, а не означивает внешний мир, как у Соссюра. Неоформленная материя Ельмслева есть тело без органов — неорганизованный, нестратифицированный и нефрагментированный «план консистенции». В нём существует только абстрактная машина, «транс-семиотика», предшествующая выражению и содержанию.[11][10]

Сборка существует внутри «страт» и состоит из них. «Стратификация» сочетает молярный и молекулярный элементы.[6] Различие между ними качественное, а не количественное; молярное — это организация и иерархия, перекодирование, ретерриторизация и контроль над потоками желания; молекулярное — возможность, желание и становление.[12] Молярное и молекулярное соотносятся с жёстким и гибким, древесным и ризоматическим, централизованным и сегментарным. Молярные линии формируют бинарную древовидную систему сегментов (например, семья — профессия, работа — выходные или школа — армия — завод[5]); молекулярные — гибкие, но также сегментированные линии.[7] На молекулярном уровне потоки желания не структурированы; на молярном они «уплотняются» в трансцендентальные означающие.[12] В первобытных обществах преобладает молярное, в современных — молекулярное, хотя оба режима «сегментарности» сосуществуют и неотделимы один от другого.[12] Наиболее ярким примером их сочетания является феномен фашизма, который существует и в молярном, и в молекулярном измерении.[12]

Стратификация молярного и молекулярного подрывается детерриторизующими силами, третьим видом линий — ускользанием, которые добавляют номадическое измерение[13][7]. Линия ускользания есть способ актуализации виртуальных связей между телами, создающий новые способности.[7] Линии присутствуют и в молярных, и в молекулярных линиях, но, как чистое различие, креативны.[5] Как непредсказуемое развитие детерриторизации, линии начинаются в молекулярном измерении, но могут полностью изменить жёсткую молярную стратификацию. Этот процесс называется становлением.[6] «Тысяча плато» описывает различные варианты становлений — стать-женщиной, стать-интенсивностью, стать-животным, стать-невоспринимаемым.[10][14][9] Становление начинается в линии ускользания и конституирует свободу, хотя не предполагает сознательного выбора.[6] Становление относится к инволюции (за рамками эволюции или регресса) и не предполагает возникновения большей дифференциации.[14] Линии ускользания подстерегают ловушки — неудавшаяся линия может привести к саморазрушению и смерти, например в виде микрофашизма.[7][10]

Концепты оседлости и номадизма выражают два типа социальной организации в истории: государство (все его виды, включая фашистские и современные демократические) и «номадическую машину войны» — способ бытия вне кодификации и репрезентации.[6] Номадическое гладкое (гетерогенное) пространство противопоставляется рифлёному (гомогенному) оседлому; оба пространства постоянно смешиваются и переходят друг в друга.[7][10]Оседлое государство есть «аппарат захвата», линейная модель возрастания власти; номады же не сводятся к измерению власти, они стремятся не взять власть или стать государством, а разрушить его или убежать.[15] Номады относятся к событиям виртуального становления, к сингулярностям; они ретерриторизуются на линиях детерриторизации.[15] Номадические линии ускользания есть линии изменения, субверсии, сопротивления и бегства от хорошо организованных институтов оседлости — репрессивного государственного аппарата.[8][15]

Делёз и Гваттари упоминают психоаналитиков (Фрейд, Юнг, Лакан — учитель Гваттари, Мелани Кляйн), композиторов (Шопен, Дебюсси, Моцарт, Пьер Булез, Оливье Мессиан), художников (Клее, Кандинский, Поллок), философов (Гуссерль, Фуко, Бергсон, Ницше, Кьеркегор и Симондон), историков (Ибн Халдун, Жорж Дюмезил и Фернан Бродель) и лингвисов (Хомский, Лабов, Бенвенист, Гийом, Д. Л. Остин, Ельмслев и Волошинов).

В «Тысяче плато» Делёз и Гваттари продолжаю критику психоанализа, начатую в первом томе. В первом плато авторы много ссылаются на работы Зигмунда Фрейда, особенно клинические случай Человека-волка и случай Маленького Ганса.[4]

Развивая свою собственную литературную теорию, Делёз и Гваттари в «Тысяча плато» также часто ссылаются на литературу. В «1874: Три новеллы» они обсуждают «В клетке» (1898) Генри Джеймса и «Повесть о Бездне и Подзорной трубе» Пьеррета Флето, также они упоминают сборник эссе Ф. Скотта Фицджеральда «The Crack-Up» (1945) (который Делёз ранее обсуждал в «Логике смысла»).[4]