Латышская Латвия

Крайне националистические и фашистские идеи в Латвии выражали ряд общественных деятелей: основатели Латышского национального клуба (1920) Индрикис Поне, Янис Штельмахер и Густав Целминьш, профессор балтской лингвистики Юрис Плакис, журналист, издатель националистической прессы Адольф Шилде, лидер националистического студенчества Янис Гребле. Наиболее полно эти идеи отразились в деятельности фашистской по сути организации «Перконкрустс», чей лидер Густав Целминьш впоследствии обвинял Улманиса в том, что тот украл его лозунг «Латвия для латышей». Организация в Латвии была запрещена.

Размышляя о том, в какой степени перконкрустовская идеология была национал-социалистической или просто ультранационалистической (с элементом антисемитизма), исследователь Уппсальского университета Мэтью Котт (Matthew Kott) цитирует Ю. Плакиса. «Только поддерживая нашу расу в чистоте, защищая и поддерживая черты и традиции нашего народа, латыши могут сохраниться как народ», — утверждает профессор, комментируя негативное влияние на Латвию «секретных организаций, контролируемых евреями»[3]. В свою очередь, лидер «Перконкрустса» Г.Целминьш, признавая, что в современную ему эпоху «чистых латышей» не существует, уверен, что их появление возможно в будущем, если нация будет тщательно очищена от иностранных элементов. Ведь её будущее зависит от успеха этого длительного и сложного процесса, к чему нужно стремиться «широко, систематически»[6].

Таким образом, Котт опровергает тезис латвийского историка Улдиса Креслиньша[7], который относил к нацистам только Яниса Штельмахера — основателя Объединенной латвийской национал-социалистической партии, ликвидированной уже 1935 году, а не Целминьша, чей национализм для Креслиньша является «скорее выражением исторического, религиозного или морально-этического» аспекта. Креслиньш также считал антисемитский дискурс «Перконкурстса» больше символическим или абстрактным, однако в статье 1933 года «Кто такие латыши Перконкруста» ясно выражен тезис о борьбе между еврейской расой и её противниками («арийцами») за выживание[8]. Газета «Перконкрустс» пугала читателей еврейским заговором, который в результате развязанного следующего глобального конфликта повлечет «убийство 15 миллионов арийцев, а тех, кто избежит убийства, ждёт большевизация, то есть рабство»[9].

Ультранационалистическая пресса идентифицировала древних предков латышей, балтийских племен, с первобытными арийцами, особенно в контексте дискуссий о неоязыческой религии «Dievturība» Эрнеста Брастиньша. Брастыньш утверждал, что латыши являются прямыми потомками ариев в языке и религиозном мировоззрении, а посему на них лежит божественная миссия «обновить арийскo-латышскую религию» (atjaunot āriski latvisko reliģiju) и утвердить её в Европе. Балтийско-арийская связь обусловливает уникальный латышский характер и роль, которую латыши сыграют, их место в будущем.

«Что вы делали, пока остальные арийские народы боролись за свои права первородства на планете?» — взывала газета «Перконкрустс» (ориентированная на германский национал-социализм) в январе 1934 года[10].

«Внутренне расовое мировоззрение ультранационалистических сил Латвии является прямым подтверждением их национал-социалистического расизма. В центре этой концепции стоял латышский пахарь, работающий на священной земле, пропитанной кровью и потом предков. В официальной идеологии «Перконкрустса» это проявилось как курс на сохранение сельскохозяйственной экономики, с ограничением индустриализации», — считает М. Котт[3].

После государственного переворота 15 мая 1934 года диктатор Карлис Улманис уже 16 июня 1934 года открыто заявил: «Мы много, много лет зависели от национальных меньшинств, но теперь это позади…»[11] Улманис впоследствии написал в воспоминаниях, что экономическое доминирование немцев, евреев и «иностранцев» позволяло им обеспечивать и политическое влияние, поэтому укрепление экономических полиций латышей должно было обеспечить им рост политического веса[12].

Культурная автономия национальных меньшинств в Латвии была существенно ограничена. Законом «О народном образовании» была ликвидировавана школьная автономия, затем были ликвидированы школьный департамент и школьные управы для национальных меньшинств под эгидой Министерства образования Латвии. Вместо них остались лишь референты с совещательными функциями, один из которых, М. Радеки (немецкие школы), к 1938 году сделал вывод, что «от школьной автономии фактически ничего не осталось»[13]. Государство принудительно закрывало школы нацменьшинств и переводило обучение на латышский. Инструкция «О распределении учащихся по национальностям», ограничила право родителей на выбор школы с подходящим языком обучения. Таким образом, из пяти русских государственных гимназий на начало 1930-х годов (Рига, Даугавпилс, Лудза, Резекне и Яунлатгале) к концу десятилетия остались 2, в Риге и Резекне, и русский поток при 2-й Даугавпилсской гимназии. В 1936 году прекратила работу последняя из русских частных школ — гимназия О.Лишиной. В 1939/40 учебном году в оставшихся русских средних школах обучалось 568 детей.

Была введена цензура[12], закрыты 54 газеты и 18 журналов, в том числе на языках нацменьшинств, общественные организации, самоуправления перешли на латышский язык в общении с жителями. Была введена цензура книг, на основании Закона о военном положении был выпущен список запрещённой литературы, а после его отмены в 1938 году была введена цензура на книги иностранных авторов. К лету 1939 года список запрещённых книг насчитывал 1065 работ[12].

Первоначально под удар попали балтийские немцы, столкнувшиеся с запретами на приобретение недвижимости и запреты на профессии (например, адвокатскую деятельность). Затем ограничения ударили и по русским, и по евреям[4]. Были национализированы и переданы в ведение Латвийского кредитного банка ряд немецких и еврейских банков, льняная мануфактура в Елгаве, текстильная фабрика Buffalo в Риге. Из рук евреев были отняты и переданы государству торговля горючим и мукой. Для импорта товаров были введены лицензии, которые выдавались в первую очередь латышским торговцам, а евреи могли приобрести их только через вторые или третьи руки по завышенной цене. Еврейские врачи потеряли места в здравоохранении. Президент Улманис недолюбливал интеллигенцию, считая себя простым крестьянином, однако он не предпринимал мер против антисемитизма в этой среде, зато прямо поддерживал рост националистических настроений среди молодёжи на селе[14].

Законом 1938 года было определено, что на издание новых газет нужно получить разрешение, а редактором издания на латышском языке может быть только латыш[12].

С началом репатриации балтийских немцев было объявлено, что подлежат ликвидации все немецкие церковные приходы (решение опубликовано 28 октября 1939 года) и школы (решение опубликовано 25 ноября), что подтолкнуло это национальное меньшинство практически в полном составе покинуть страну. Перемена отношения к немцам была стремительной: если 2 октября на курсах учителей министр образования Юлий Аушкапс декларирует толерантность ко всем жителям страны, то уже 30 октября министр юстиции Герман Апситис заявляет: «Группа немецкого народа навсегда уходит с земли латышей и из общности латвийского государства»[15]. Богослужения на немецком языке были запрещены, нарушение наказывалось уголовно[12].

Условия выезда немецкого меньшинства заключались в том, что оставляемые ими предприятия зачислялись в особый фонд, из которого производилась оплата поставленных Латвией товаров. Сами владельцы не получили практически ничего. К 20 декабря 1939 года немцы исчезли на Рижской бирже, где стали главенствовать латыши[16].

Накануне решения о выезде был запрещен обмен денег на драгоценности и золото, а сам оборот ценностей ограничен 300 граммами серебра. Каждому выезжающему разрешалось вывезти с собой только 50 латов наличными (средняя зарплата в стране составляла 100 латов). Запрещалось вывозить любые машины, кроме мотоциклов, племенной скот, движимое имущество, которое могло быть оценено как товар; медицинское оборудование и врачебные кабинеты. С отъездом немцев освободились высокооплачиваемые должности и вакансии в госуправлении (261), учреждениях образования (7 675), торговле (4 987), промышленности (7 675)[12]. Репатрианты государству продали около 10 тысяч квартир.

В 1939—1940 году из Латвии выехало около 60 тыс. человек[5]. Латышам, носившим немецкие фамилии, рекомендовалось сменить их, подав за 2 лата объявление в «Правительственный вестник»[12]. К марту 1940 года это сделали около 3 тысяч семей. Пример подал министр внутренних дел, сменивший фамилию Вейтманис (Вейдеманис) на Вейтниекс[17]. С территории Латвии должны были стереться все упоминания о немцах: в частности, были заменены на латышские употреблявшиеся до этого немецкие топонимы.

«Процесс вокруг отъезда балтийских немцев морально подготовил общество к тому, чтобы немного позже, в 1941 году, оно спокойно восприняло холокост. Именно в октябре и ноябре 1939 года общество Латвии начали подготавливать к нетерпимости к другим. Если бы этого не было, то, вполне возможно, отношение общества к холокосту в 1941 году было бы другим», — считает публицист Юрис Пайдерс. «Улманис подготовил общество спокойно принимать, что можно ликвидировать народ Латвии, что можно ликвидировать класс богатых, и от этого те, кто принимает участие в этом… преступном процессе, могут нажиться», — добавляет политик Янис Урбанович[12].

После восстановления независимости Латвии де факто в 1991 году государство взяло курс на латышизацию государственного и муниципального управления. Документооборот, в том числе в отношениях жителей с властями в местах компактного проживания нацменьшинств, был полностью переведен на латышский язык. Началась школьная реформа, предусматривавшая сворачивание образования на русском языке. Потоки на русском языке были ликвидированы в государственных вузах. В государственном управлении страны превалируют латыши. Согласно исследованию центра Providus 2010 года, доля нелатышей во всех структурах власти составляет менее 10 %[18].

В 2014 году Сейм принял Преамбулу к Конституции (Сатверсме), в которой Латвия описывается как государство латышской нации. Один из авторов преамбулы Эгилс Левитс (президент страны с 2019 года) ратует за ассимиляцию национальных меньшинств, обосновывая это тем, что «почти ни в одной из старых стран Европы меньшинства не поддерживались и сейчас не поддерживаются государством: нет ни школ нацменьшинств, ни партий. Меньшинства за длительное время естественно ассимилируются в государственную нацию. Желание и потребность оставаться отличным от государственной нации меньшинством со временем, со сменой поколений, снижается и исчезает полностью… „Включающая“ нация означает, что это ассимилирующая нация. И это надо ясно сказать сегодня. Включение в конце концов означает ассимиляцию, однако каждый может держаться особенностей своего происхождения. У такой политической нации меньше потенциал конфликтов»[1].

Консультативный комитет Совета Европы по Рамочной конвенции о защите прав национальных меньшинств 23 февраля 2018 года подверг критике «внесенное в Преамбулу к Сатверсме отделение этнической „латышской нации“ от гражданской общности „народ Латвии“», заключив, что это «осложняет создание сплоченного, основанного на гражданской идентичности общества и укрепляет чувство отчужденности у групп национальных меньшинств, что способствует объединению этнических иерархий, а не социальной сплоченности. Государственные учреждения не жалеют усилий, чтобы обеспечить доминирование латышского языка во всех сферах общественной жизни. Практически ко всем профессиям применяются все более жесткие языковые требования, что негативно сказывается на лицах, чьим родным языком не является латышский, а также на возможностях представителей национальных меньшинств занимать должности в государственном секторе…Члены советов негосударственных организаций (НГО) обязаны знать латышский язык на уровне родного»[19].

Griffin’s Oxford Reader: Gustavs Celmiņš, «A Latvian Latvia», в разделе Fascism, Griffin, 217—218.