Котик Летаев

Как и «Петербург», «Котик Летаев» написан ритмизированной прозой. По выражению автора, роман можно читать двумя способами: обычным, каким читают прозу, либо проговаривая про себя, как рифму. Однако сам Белый замечал, что писалось произведение не только для чтения глазами, «но и для читателя, внутренне произносящего мой текст», и воспринимающего очень важную для для постижения смысла звуковую её тональность[1].

Специфика автобиографического жанра «Котика Летаева», по мнению литературоведа Н. Г. Шарапенковой состоит в том, что в центре повествования находится не процесс становления характера героя и его контакта с миром, а «сложный внутренний мир» пробуждающегося сознания ребёнка, которое соприкасается с непознанным и незнакомым ему миром[2][3].

По выражению Е. Замятина, «поражает в первую очередь художественный опыт романа, где одним из способов отражения реальности взята детская психика, период первых проблесков сознания в ребёнке, когда из мира призрачных воспоминаний о своём существовании до рождения, из мира четырёх измерений — ребёнок переходит к твёрдому, больно ранящему его, трёхмерному миру»[4].

Как и в предыдущем романе, в «Котике Летаеве» поднимаются христианские и апокалиптические мотивы, в особенности при посещении главного героя с родителями церкви, воспринимающейся как пространство, где обитает Древнее солнце[5].

Изначально роман был задуман Белым как философское сочинение, не имеющее автобиографических мотивов. Идея создать сложноструктурную повесть, опирающуюся в основном на воспоминания и ощущения из глубокого детства появилась у писателя около 1914 года, когда он жил в Царском Селе под Петроградом; тогда Белый был призван на военную службу, но получил отсрочку от армии.

Создавая свой роман (тогда ещё — повесть), Белый внутренне опирался на широкую традицию мировой философии, в частности идеализм Гегеля, Риккерта, Риля, Шеллинга с одной стороны, и эсхатологический мистицизм Соловьёва, Булгакова, Бердяева, Мережковского[ком. 2] с другой. Также известно, что Белый увлекался древнерусской литературой и богословием, был знаком с Глубинной книгой, интересовался богословскими сочинениями Алексея, Иллариона, Волоцкого, Сорского, Грека[10] и др.
Но при написании автор в основном, как он сам признавался не раз, опирался на свои собственные, ранее сложившиеся представления о связи личности с бытием — историей, природой, вселенной[11].

До задумки романа Белый первое время увлекался теософией Елены Блаватской и антропософским учением Рудольфа Штейнера, но позже, по признанию самого писателя, разочаровался в последней. В 1920-е годы, живя в Германии, Белый открыто называл учение Штейнера «пустым»[12].

По мере написания роман постепенно превращался во что-то более личное и глубокое. Как замечает Утёхин, безусловно, воссоздание процесса формирования сознания героя через призму «самосознания 35-летнего» не могло быть вполне адекватным реальным ощущением и представлениями только что вступающего в жизнь человека. «Писатель, конечно, реконструировал некоторые из них, забытые, опираясь на свой опыт уже взрослого человека. Но тем не менее первые впечатления ребёнка от открывающегося перед ним миром переданы А. Белым настолько живо и убедительно, что читатель ни на минуту не усомнится в их достоверности»[13].

Роман открывается предисловием, где описывается лицезрение главным героем абстрактного мира, который так же ещё является и первыми неоформленными ощущениями ребёнка во чреве матери. Произведение разделено на пять глав.

• Е. Замятин, прочитав роман, написал, что никогда не видел ничего подобного. По его мнению, только математик (кем и был по образованию Белый) мог бы создать произведение со столь сложной структурой[4].
• С. Есенин назвал повесть «гениальнейшим произведением нашего времени», заметив, что А. Белый сумел выявить в слове неожиданные и тончайшие оттенки его значения, «зачерпнуть словами то самое, о чём мы мыслим только тенями мыслей… ясно вырисовывал скрытые от нас возможности отделяться душой от тела, как от чешуи»[14].
• Б. Пастернак, положительно отозвавшийся о предыдущем романе Белого, «Петербурге», резко негативно отозвался о «Котике Летаеве».
• М. С. Шагинян высоко оценила биографическую и антропологическую сторону произведения: «через малленькое, едва возникшее детское „я“, с быстротой падучей звезды пролетающее все этапы развития общечеловеческого „я“… показывает и отражает и отражает она (повесть) не менее точно и тонко историю человеческого „антропоса“ (уже вне эпохи вообще)».
• Д. Святополк-Мирский назвал роман «самым оригинальным и ни на что не похожим произведением Белого»[8].

Роман должен был стать частью огромной автобиографической эпопеи «Моя жизнь» (другие названия — «Я» и «Эпопея»), которая должна была состоять из десяти томов. «Котик Летаев» должен был открывать эту эпопею; за ним по хронологии следует роман «Преступление Николая Летаева», где уже описывается взросление главного героя, Николая Летаева. Примыкает к эпопее и повесть «Записки чудака», в которой Летаев — уже известный писатель, пишущий под псевдонимом Леонид Ледяной. Идея эпопеи — описание внешних, бытовых обстоятельств демонстрации личности и анализ её внутренней жизни через описание важных этапов духовной биографии Летаева (или самого Белого). В последних томах эпопеи должно было описываться развитие Летаева в эпохи Первой мировой войны и Октябрьской революции. «Моя жизнь», кроме того, должна была стать последней частью трилогии «Восток или Запад», в которую также входят романы «Серебряный голубь» и «Петербург»[15]. Изначально Белый планировал закончить трилогию романом «Невидимый град».

Впоследствии Белый оставил работу над «Моей жизнью». Написанные части переиздавались без указания на принадлежность к какому-либо циклу, а роман «Преступление Николая Летаева» был отдельно издан под названием «Крещёный китаец», причём в полном смысле закончен не был[16]. Впоследствии развитие личности на фоне Первой мировой войны и революции Белый опишет в романе «Москва», а свою духовную автобиографию изложит в книгах «На рубеже двух столетий», «Начало века» и «Между двух революций»[17].