Врэн-Люка, Дени

До настоящего времени о жизни и деятельности того, кто получил известность под именем «короля фальсификаторов», известно немного. Дени Врэн-Люка родился в семье подёнщика и служанки в Ланнере, близ Шатодёна. По всей видимости, будущий фальсификатор получил весьма скромное начальное образование и вынужден был батрачить на местных фермеров[2]. В судебных протоколах он описывается как «человек маленького роста без определённых занятий». В потрёпанном паспорте, изъятом у него во время обыска, в графе «профессия» проставлено «слуга»[3]. В любом случае, в подобном униженном положении он пробыл сравнительно недолго. Сам Люка в своём письме Мишелю Шалю, рассказывая о своей юности, отмечал, что некий неназванный «меценат» отправил его в Парижскую Сорбонну, но юноша недолго задержался в столице, оказавшейся не по карману сыну подёнщика, и был вынужден вернуться в Шатодён. Здесь он «женился на местной девушке», но его жена вскоре умерла при родах[4]. Однако неизвестно, насколько мошенник был честен в изложении собственной биографии[комм. 1].

С достаточной надёжностью жизнь Врэн-Люка можно проследить начиная с 1838 года. В это время 20-летний юноша подвизался в Шатодёне, вначале в качестве стряпчего, затем — судебного клерка и наконец — служащего ломбарда[5]. Подобное унылое существование угнетало деятельного и честолюбивого Дени, обладавшего к тому же определённым литературным даром. Понимая, что его скромного образования недостаточно, чтобы найти для себя место в жизни, более соответствующее его желаниям, он просиживал часы напролёт в библиотеке Шатодёна, вызывая восхищение библиотекарей своей трудоспособностью и упорством. В 1848—1850 годах, пробуя себя на поэтическом поприще, он написал патриотическую оду под названием «Божественность», элегию «Гирлянда Флоры, или мелодии природы», эпиграмму и даже рифмованную апологию. Часть его литературного наследия уцелела до сих пор[комм. 2], но вскоре сам Врэн-Люка охладел к этому занятию, резонно рассудив, что не может создать ничего выдающегося. В самом деле, «Гирлянда Флоры» начинается весьма откровенными словами[3]:

Вместо этого он посвятил все силы изучению истории, часами вчитываясь в труды учёных и старинные манускрипты.

В 1852 году, наконец решившись, он отправился в Париж. Впрочем, как было уже сказано, своим прилежанием и упорством он сумел снискать себе симпатии библиотекарей, завёл полезные знакомства. Один из его новых друзей, мсье Ру, преподаватель шартрского лицея, любитель и коллекционер старинных рукописей, хлопотал за него перед директором Императорской библиотеки и, наконец, заручился обещанием последнего предоставить Врэн-Люка место служащего в здании на улице Ришельё. Библиотекарь Шатодёна аббат Саразэ отметил на полях записи об очередной выданной книге: «Трудолюбивый мсье Люка отправляется в Париж. Он заслужил того, чтобы выбиться в люди, этот юноша из Ланнере, сам себе давший образование».

Однако в Париже Врэн-Люка ждало жестокое разочарование: чтобы получить место библиотекаря, требовался диплом бакалавра. Для сына подёнщика, едва ли закончившего начальную школу, это было непреодолимым препятствием. Вслед за императорской библиотекой ему отказала и библиотека Огюста Дюрана, директор которой был закадычным другом мсье Ру, однако ничем не смог помочь его протеже, так как для получения искомого места требовалось хорошее знание латинского языка.

Неизвестно, что произошло бы далее, но случай свёл Врэн-Люка с неким Летеллье, владельцем конторы Куртуа-Летеллье[комм. 3], специализировавшейся на составлении родословных. Молодого честолюбца не остановило даже то, что контора эта пользовалась в деловых кругах весьма нелестной репутацией, уверяли, что из-под пера тамошних сотрудников выходят фальшивые документы. Врэн-Люка интересовало лишь то, что работа агента по сбыту, которому вменялось в обязанность выискивать потенциальных клиентов, давала ему достаточно денег, чтобы выжить, и достаточно свободного времени, чтобы продолжать заниматься изучением истории и вновь просиживать часами в библиотеках, на этот раз в парижских[1]. Если верить финансовым документам того времени, он оказался на этом поприще весьма успешен, принеся своему нанимателю 60 тысяч франков. Тогда же он стал завсегдатаем библиотеки Мазарини, библиотеки Арсенала, Императорской библиотеки и наконец библиотеки Святой Женевьевы, откуда его выгнали прочь со скандалом, буквально в последнюю минуту предотвратив попытку вырезать страницы из понравившейся книги[6].

В это же время он стал студентом Сорбонны, прилежно посещал лекции специалиста по истории философии Жана-Филибера Дамирона, Ленормана и Герузе, и, наконец, вновь благодаря протекции мсье Ру в 1856 году он получил место члена-корреспондента Археологического общества департамента Эр и Луар. Впрочем, у самого Врэн-Люка особого восторга это назначение не вызвало; судя по сохранившимся документам, он никогда не принимал участия в работе Общества, единственный раз вызвавшись заняться классификацией материалов из больничных архивов Шатодёна, но и это дело не довёл до конца, по всей видимости, из-за своих более чем скромных познаний в латыни. Подождав 18 месяцев и ничего не добившись, президент Общества вынужден был передать эту работу другому[6].

Наконец, в 1861 или 1862 году он познакомился с Мишелем Шалем — астрономом, «лучшим геометром во Франции, ежели не во всем мире», главой кафедры геометрии императорского Политехнического института, членом Парижской академии наук, а также Стокгольмской, Мадридской, Римской, Петербургской, Берлинской, Брюссельской и других академий, крупным учёным и страстным коллекционером старинных рукописей. Кроме того, их объединяло общее происхождение — Шаль был родом из Шартра. Это знакомство стало для обоих роковым[6].

По воспоминаниям очевидцев, с этого времени Врэн-Люка стал ещё более замкнутым и вёл скромную, если не сказать аскетическую, жизнь. Если верить сыщикам, ведшим слежку за ним в последний месяц перед арестом, Дени Врэн-Люка жил на улице Сен-Жак вместе со своей любовницей. Каждый день в 11 утра он выходил из дома, причём, если позволяли средства, завтракал в кафе «Риш», если же денег не хватало, подкреплялся в молочной лавке. Затем он работал в Императорской библиотеке, откуда возвращался вечером, пообедав в ближайшем кафе, ни с кем не водил дружбы и не встречался. По предположению императорского прокурора, мошенник поставил своей задачей сколотить в короткое время капитал и своего добился[3].

Письмо Паскаля сестре. Подлинник. Сравните почерк, которым написана фальшивка, с подлинным почерком Паскаля

Неизвестно, сколько времени мог бы продолжаться обман, но конец ему положило тщеславие самого Шаля, который не смог удержаться от соблазна во всеуслышание объявить об имеющихся в его распоряжении раритетах.

Впрочем, начиналось всё достаточно гладко, добротно выполненные подделки Врэн-Люка не вызвали вопросов у флорентийцев, когда к 600-летнему юбилею Данте Алигьери академик Шаль подарил им автограф великого поэта. Столь же доверчиво представитель Бельгийской академии принял от Шаля два письма (из имеющихся пятнадцати) от императора Карла V Габсбурга к мэтру Франсуа Рабле[11][комм. 5].

Наконец, 8 июля 1867 года Французская академия, готовившая торжественное мероприятие, посвящённое своему столетнему юбилею, столь же охотно приняла в дар два письма Жана Ротру к всесильному министру Ришелье, в которых поэт советует открыть в Париже «академию» по образцу тулузской, созданной Клеманс Изор. Более того, академия опубликовала эти письма в очередном выпуске своего бюллетеня. Никого не насторожил даже тот факт, что письма были посланы за 33 года до официальной даты основания. Впрочем, проверка в данном конкретном случае действительно была невозможна: историкам не было известно ни одного подлинного письма поэта[12].

Однако следующее заявление Мишеля Шаля оказалось роковым: снедаемый патриотическим чувством, он решил доказать на основе документов своей коллекции, что Ньютон был не более чем плагиатором, укравшим формулу закона всемирного тяготения у Блеза Паскаля. Впрочем, первая реакция президента академии Шеврея была опять же скорее доброжелательной. Благодаря своего коллегу за щедрость, Шеврей пригласил его выступить на очередном заседании и объявить о своих сенсационных находках. Шаль согласился с оговоркой, что исследование не закончено и его сообщение будет носить предварительный характер.

Доклад был сделан 15 июля того же 1867 года, причём в доказательство своих слов Шаль предъявил два письма Паскаля Роберту Бойлю и ещё четыре другим корреспондентам, в которых великий француз описывал свои опыты по наблюдению за взаимным притяжением физических тел и свой расчёт взаимодействий Солнца, Сатурна, Юпитера и Земли.

Как и следовало ожидать, подобное объявление вызвало более чем неоднозначную реакцию. Часть академиков в пылу патриотического восторга встретила сообщение Шаля громом аплодисментов[8]. С другой стороны, на заседании 22 июля физик Дюамель осторожно заметил, что в письмах используются количественные измерения и формулы, которые при жизни Паскаля ещё не были известны. На следующем заседании Бернар д’Эвре поддержал скептиков, заметив, что цифры, приведённые в письмах, в точности совпадают с расчётами Ньютона, сделанными в 1726 году, то есть 60 лет спустя после смерти Паскаля[13]. Историк Проспер Фожер, специально занимавшийся изучением жизни и деятельности выдающегося физика, заявил, что Паскаль никогда не интересовался астрономией; более того, в его архиве нет ни слова о законе всемирного тяготения, письма же содержат большое количество ошибок и неточностей[комм. 6], и сам стиль изложения резко отличается от других известных его писем; кроме того, почерк, которым они написаны, не совпадает с подлинным почерком Паскаля, сохранившимся в манускрипте «Мыслей о религии», хранившемся в Императорской библиотеке. На Мишеля Шаля это не произвело ни малейшего впечатления[13].

Борьба «за» или «против» приоритета Паскаля растянулась на два следующих года (с 15 июля 1867 по 13 сентября 1869). Шаль отчаянно защищался. Его следующим доказательством (29 июля) стали письма Паскаля самому Ньютону, в то время 12-летнему мальчику, в которых французский мэтр, советуя ему «учиться и работать над собой», рассказывает о своих учёных занятиях. Эти новые «доказательства» (всего 53 документа), конечно же, вышли из мастерской Дени Врэн-Люка. Следует заметить, что, работая в отчаянной спешке, фальсификатор допустил заметный промах, назвав закон аттракции (то есть притяжения) «законом абстракции». Эта ошибка была, впрочем, исправлена в следующей порции писем, представленной Шалем 12 августа.

Спор, между тем, продолжался. Англичане, в свою очередь, были шокированы подобным покушением на приоритет Ньютона. Физик Дэвид Брюстер потребовал себе копии «писем Паскаля» и, старательно исследовав, объявил их «жалкими фальшивками»[комм. 7]. Также он указывал, что Ньютон стал интересоваться физикой много позже, в 12-летнем возрасте его, как любого мальчика, интересовали только воздушные змеи, игрушечные мельницы и солнечные часы. Брюстера поддержал директор астрономической обсерватории Грант, отметив, что количественные данные, относящиеся к массе и плотности планет, а также силе свободного падения на их поверхности, которые якобы приводит в письмах Паскаль, принадлежат Ньютону, однако появляются не в первой его работе (1687 году), а в третьей — датированной 1726 году[14]. Кроме того, англичане указывали, что в архиве Ньютона нет никаких следов переписки с Паскалем и никаких упоминаний о работах последнего.

У Шаля и на это нашлось возражение. По его версии, Ньютон, завидуя французскому коллеге, уничтожил все следы своих связей с ним, чтобы безнаказанно присвоить себе приоритет открытия. Атмосфера продолжала накаляться, в спор, затрагивающий национальную гордость французов, втягивались всё новые и новые силы, вплоть до премьер-министра Луи Адольфа Тьера.

Урбен Леверье — разоблачитель фальшивки

Новые доказательства, которые Шаль предъявлял скептически настроенным коллегам (7 октября), включали письма Людовика XIV Якову II, письма Ньютона Паскалю и, наконец, переписку 17-летнего Паскаля с Галилеем, из которых следовало, что великий флорентиец рассказывал Паскалю о своих опытах с качающимся маятником и бросанием шаров с вершины Пизанской башни и передал последнему все касающиеся этого расчёты. В ответ на замечание Дюамеля (12 августа), что в таком случае Ньютон «украл» бы закон всемирного тяготения у Ферма и Декарта, Шаль предъявил очередное письмо, на сей раз от Паскаля к Ферма, опровергающее подобное утверждение, и дополнительно к тому письма Гюйгенса, Мариотта, Ньютона, кардинала Полиньяка и Мальбранша, из которых с необходимостью следовало, что Паскаль, опираясь на результаты Галилея и Кеплера, «создал небольшой трактат», в котором излагал закон взаимного притяжения тел.

Грант ответил на это новым письмом, зачитанным в академии 11 ноября, в котором указывал, что в год отправки «своего» письма Галилей был уже совершенно слеп, и, кроме того, спутник Сатурна, о котором он рассказывает, был открыт лишь в 1655 году — через много лет после его смерти.

18 ноября Шаль положил на стол президента очередную порцию писем Галилея к своему ученику Вивиани, Гюйгенсу, Бульо, Кассини и т. д., из которых следовало, что хитрый флорентиец лишь симулировал слепоту, желая таким образом ввести в заблуждение инквизиторов. На самом же деле он построил новый мощный телескоп, с помощью которого открыл неизвестный ранее спутник Сатурна (Титан), но через некоторое время передал этот инструмент Паскалю, а тот через посредство Бульо презентовал прибор Гюйгенсу. Последний же, произведя необходимые наблюдения, присвоил открытие спутника себе.

Тем временем спор продолжал разрастаться, к нему подключились итальянские и голландские учёные. Первые сомневались в том, что Галилей понимал по-французски, вторые упрекали Шаля за попытку бросить тень на репутацию их великого соотечественника. Шаль оставался невозмутим. Каждый понедельник он исправно предъявлял всё новые и новые доказательства своей правоты, исходившие из мастерской всё того же неутомимого Врэн-Люка, и с такой же исправностью они публиковались в академическом бюллетене[14].

Стоит отметить, что ситуация постоянно повторялась: новые письма появлялись именно тогда, когда следовало опровергнуть очередной довод оппонентов, и содержали сведения, необходимые для этого. Объяснение этому странному совпадению было простым: каждый понедельник пунктуальный Люка являлся в гости к Шалю, при необходимости дожидаясь его возвращения с очередной дискуссии (и порой пользуясь этим досугом для изготовления очередной фальшивки). Когда же разгорячённый дискуссией академик приходил домой, он во всех деталях описывал Люка всё, что произошло во время заседания, не забывая упомянуть как собственные доводы, так и доводы своих оппонентов. Эти беседы всегда заканчивались одинаково: Шаль просил мошенника «поискать» в необъятной коллекции Буажурдена документ, подкрепляющий его собственную позицию, и через короткое время этот документ, конечно же, «находился».

5 апреля 1869 года чаша весов, казалось, склонилась на сторону Шаля, так как бессменный секретарь академии, взявший на себя экспертизу писем, заявил, что «презренный фальсификатор» никоим образом не смог бы подделать стиль Людовика XIV, ибо «за стилем стоит человек». Но уже на следующем заседании, 12 апреля 1869 года, сотрудник Парижской обсерватории Бретон с неоспоримостью доказал, что 16 «писем Паскаля» и часть «писем Галилея» просто скопированы из книги Александра Северьена «История современных философских учений», вышедшей из печати в 1761 году, Шаль, однако же, не спешил признавать себя побеждённым и через восемь дней предъявил письмо Александра Северьена, адресованное маркизе де Помпадур, в котором тот признаётся, что собирается использовать для своей будущей книги полученные от неё письма Галилея, Коперника, Гассенди, Паскаля и Ньютона, то есть сам Северьен выступал в качестве плагиатора, присвоившего себе чужие заслуги[15]. Академики захотели знать, почему Северьен ничего не пишет об открытии спутника Сатурна, мнимой слепоте Галилея и т. д. Ничуть не смутившись, Шаль ответил, что Северьен был изгнан из дворца за вольнодумство и потому просто не успел это сделать.

26 апреля Леверье вновь поставил под сомнение документы, предъявленные Шалем, показав, что одно из писем Ньютона дословно скопировано из «Апологии» Фонтенелля. Шаль возразил, что в составлении «Апологии» принимал участие Монтескье, и в доказательство тому привёл ещё несколько писем из своей огромной коллекции. Леверье немедленно воспользовался этим, указав, что Монтескье побывал в Англии несколько лет спустя после смерти Ньютона (около 1729 года). «Апология» же вышла из печати ещё двумя годами позже — в 1731 году. Шаль в ответ выложил на стол ещё несколько писем, «с непреложностью» свидетельствовавших, что Монтескье побывал в Англии в 1727 году инкогнито, причём путешествие было окружено такой тайной, что о нём не знали даже его биографы[3].

В июне — июле того же года Леверье показал, что текст так называемых «писем» дословно скопирован из сочинений Вольтера, Жердия, Шоффепье и других. Шаль и в этот раз не пожелал признать себя побеждённым, однако убедительное выступление Леверье всё же сумело поколебать его прежнюю уверенность[15]. Для окончательного решения спора фотокопию одного из представленных писем Галилея решено было направить во Флоренцию для сравнения с подлинными документами, хранившимися в тамошней библиотеке. Ответ был категоричен: почерк, которым было написано письмо, разительно отличается от подлинного. Шаль, впрочем, настоял на повторной экспертизе, отправив во Флоренцию свежесфабрикованное послание, которое Врэн-Люка, учтя предыдущие ошибки, изготавливал со всей тщательностью. Результат оказался прежним.

На сей раз Шаль признал своё поражение, но 13 сентября 1869 года, не в состоянии поверить, что его ловко обвели вокруг пальца, заявил, что даже «если письма эти фальшивы, они уж никак не могли исходить из-под пера одного человека, не знавшего ни греческого, ни латыни, ни итальянского, ни единого раздела математики — и уже потому происхождение их покрыто тайной, и в подобных условиях ничего нельзя утверждать наверняка». Пожелтевшая бумага, изящный почерк, свойственный для XVI века, старые чернила — всё это, по мнению Шаля, свидетельствовало об их подлинности; кроме того, посредник был его земляком и уже поэтому никоим образом не был способен его обмануть. Однако выхода не было, и загнанный в угол академик вынужден был признаться, что он, поддавшись на обман Люка, приобрёл у того поддельные письма на общую сумму около 140 000 франков[1].

Парижская тюрьма Мазас, где отбывал наказание Врэн-Люка

Стараясь, чтобы жертва не сорвалась с крючка, и постоянно запугивая её тем, что «старик-хозяин» может передумать и потребовать возвращения уже купленного, Врэн-Люка приблизил своё разоблачение. По какой-то причине в сентябре 1869 года он, взяв задаток за очередные 3 тысячи документов, медлил с их вручением, находя всё новые отговорки. В результате между преступником и его жертвой произошла очередная стычка: Шаль стал упрекать своего земляка в нечестности и попытке уйти от собственных обязательств. Люка со всем хладнокровием и невозмутимостью, которые, по признанию самого академика, отнимали у него всякую волю к сопротивлению, тут же предложил вернуть 140 тысяч франков в обмен на всё купленное. И всё же в этот раз мошенник переоценил свои силы. Шаль заподозрил неладное и потребовал, чтобы за его поставщиком было установлено негласное наблюдение, что и было сделано. По собственному уверению, Шаль даже в то время не подозревал, что ему раз за разом вручаются подлоги, и боялся, что остаток драгоценной коллекции может уйти за границу. Однако в течение месяца сыщики не смогли выявить ничего подозрительного, и всё же Шаль потребовал арестовать мошенника. По-видимому, этот арест должен был носить предупредительный характер, чтобы раз и навсегда пресечь поползновения Врэн-Люка искать другого покупателя. Однако события повернулись для академика совершенно неожиданным образом. Врэн-Люка был взят под стражу 9 сентября на квартире, где жил вместе со своей любовницей. Любопытно, что его застали за вдохновенным сочинением очередного послания. Эта подметная грамота начиналась следующим образом: «Мсье, за это время у меня была возможность со всей возможной тщательностью ознакомиться с фрагментами Вашей книги „Математические принципы натуральной философии“, представленными мне в виде рукописи, и высказать мои мнения и пожелания по этому поводу, которых Вы, без сомнения, от меня ждёте…» Работа была прервана судебными приставами, и потому осталось неизвестным, кого оборотистый фальсификатор собирался сделать «автором» письма. По иронии судьбы, это случилось буквально за несколько дней до того, как флорентийцы подтвердили подложность писем, исходивших якобы от Галилея. Таким образом, сомнений в характере преступления уже не оставалось[3].

17 февраля 1870 года Дени Врэн-Люка предстал перед Исправительным трибуналом, в то время как специально назначенные эксперты Анри Бордье и Эмиль Мабий с неоспоримостью установили подложный характер писем и автографов, бывших частью коллекции мифического Буажурдена. Отнюдь не теряя присутствия духа, подсудимый заметил, что «эксперты поработали столь хорошо, что он не откажет себе в удовольствии прибавить к составленной ими картине ещё несколько штрихов». Не отрицая самого факта мошенничества, Врэн-Люка давал на вопросы судьи ответы, способные, по меньшей мере, вызвать недоумение. Так, на вопрос, признаёт ли он факт мошенничества, Люка ответил, что это «в меньшей степени истинно, в большей же нет». Когда его попросили конкретизировать свою мысль, мошенник столь же спокойно ответил, что признаёт подложность 27 тыс. документов и писем, в то время как 3 тыс. подлинных Шаль якобы утаил[комм. 8]. При попытке выяснить, что могло содержаться в «спрятанных» документах, Люка немедленно показал свою слабую образованность в исторических вопросах, назвав в числе пропавших письма Бланки Кастильской, Алкуина и т. д., не существовавшие в природе. Ещё одно циничное «оправдание» сводилось к тому, что восторг, в который впадал академик от очередного фальшивого манускрипта, с лихвой окупает средства, затраченные на их покупку. Свидетелями на процессе выступили сам Мишель Шаль и двое экспертов. Кроме того, мошенник продолжал настаивать на том, что действовал исключительно из патриотических соображений, желая вернуть Франции потерянные ею позиции в научном мире. Отклика это не нашло.

Прокурор взял за основу фальшивые письма, говорившие сами за себя, и полностью выстроил картину преступления, начиная от добычи бумаги и кончая продажей, сопровождавшейся басней о невероятной «стариковской коллекции». Несколько раз его речь прерывалась громовым хохотом зала, совершенно заглушившим его голос в момент, когда обвинитель принялся читать написанные на современном для него французском языке — слегка стилизованном под XVI век — письма не существовавшего в природе галльского доктора Кастора Иисусу Христу[4].

Защитник, пытаясь обелить своего подопечного, построил свою речь на том, что, во-первых, Врэн-Люка, несмотря на то, что подлог можно было считать доказанным, вёл безупречную, едва ли не монашескую жизнь, не поддаваясь на парижские соблазны, сам себе дал образование и практически из нищеты поднялся до определённого положения. Вторым пунктом, на котором пытался настоять адвокат, было то, что фальшивки были изготовлены настолько явно и грубо, что академик, один из лучших умов Франции, просто не мог попасться на эту удочку, а если так, то никакого мошенничества не было, и подзащитный ни в чём не виноват.

Суд был сравнительно коротким, картина преступления совершенно ясна. 24 февраля 1870 года Дени Врэн-Люка был приговорён к двум годам тюрьмы за подлог. Кроме того, фальсификатор должен был заплатить штраф в 500 франков и оплатить все судебные издержки. Возмещения денег, потраченных Шалем на подделки Врэн-Люка, не предусматривалось[3].

Шатодён. Церковь Сен-Жан де ла Шен

Отбывая наказание в тюрьме Мазас, куда был в том же году водворён арестованный поэт Артюр Рембо, мошенник показал себя образцовым заключённым, пунктуально исполнявшим все местные предписания. Более того, ему удалось втереться в доверие к начальнику тюрьмы и стать его личным секретарём. Здесь же он встретил начало франко-прусской войны, не без злорадства наблюдая из окна своей камеры за тем, как прусские войска («мстители за меня», как он писал из тюрьмы Шалю) вошли в Париж. Здесь же в тюрьме он пережил крушение империи, бегство Наполеона III и, наконец, становление французской республики[4].

Тогда же Дени Врэн-Люка ухитрился сочинить и передать на волю оправдательный мемуар. Надо сказать, что и в этом случае обманщик оказался верен себе. По его «чистосердечным» уверениям, первые письма были изготовлены в качестве розыгрыша, над которым он вместе с Шалем собирался затем посмеяться. Именно с этой целью в текст были внесены анахронизмы и нелепости, заметные даже ребёнку. В самом деле, продолжал Люка, он отнюдь не виноват, что всегда глубоко уважаемый и даже чтимый им Шаль жадно ухватился за предложенную возможность. Конечно же, признавал Люка, ему следовало остановиться на этом этапе, но человеческая натура слаба, и он не смог устоять перед искушением[16]. Понимая, какая ответственность ложится на него в этом случае, продолжал мошенник, он решил посодействовать торжеству истины и положить в основу своих фальшивок подлинные, хотя и «малоизвестные документы», которые Шаль якобы собирался употребить для новой книги, призванной пролить свет на забытые неблагодарными потомками факты французской истории. Утверждая, что множество открытий и научных разработок действительно были украдены у французов, он пытался таким образом привлечь внимание общественности к этой проблеме. В конце концов, мошенник договорился до того, что мифическая книга Шаля должна была стать «историей, основанной на истине». В самом деле, продолжал Врэн-Люка, если бы не англомания, ослепившая умы, французам давно следовало бы знать, что Ньютон был всего лишь лгуном и плагиатором, укравшим у Паскаля не только свой знаменитый закон, но и бином[16]. Мемуар этот позднее попал к Мари-Лор Прево, которая и опубликовала отрывки из него в издании, выходившем под эгидой Национальной библиотеки Франции. Там же этот документ хранится и поныне, выступая, по выражению автора книги «Знаменитые судебные процессы в Эр и Луар», единственной подлинной рукописью в сборнике, озаглавленном «Фальшивки Врэн-Люка, 1870 год».

Кроме того, он попытался воздействовать на свою жертву ещё раз. Узнав о том, что во время пожара, возникшего в результате обстрела Парижа пруссаками, сгорело здание трибунала и вместе с ним сгинуло в огне его собственное следственное дело, Врэн-Люка в 1871 году написал Шалю лицемерное письмо, полное подтасовок и лжи, в котором обвинял академика в «предательстве» и возлагал на него ответственность за свои «невинные страдания». На этом основании он потребовал для себя свободы. Неизвестно, сумело ли это письмо найти своего адресата, но добиться своей цели авантюристу не удалось[комм. 9][4].

Тюремное заключение не отрезвило Врэн-Люка. 18 февраля 1873 года, едва лишь выйдя на свободу, он опять попал под арест. На сей раз он «не удержался от соблазна» составить пышную родословную для некоего аббата, в качестве платы за свои услуги потребовав немалую сумму наличными. Однако аббат распознал подлог и устроил скандал. Фальсификатора, пытавшегося сбежать с деньгами и прихваченными на продажу у жертвы старинными книгами, сумели настичь и арестовать. На этот раз его приговорили к трём годам тюремного заключения за «кражу, мошенничество и злоупотребление доверием». Кроме того, по приговору суда ему был отныне запрещён доступ в библиотеки и читальные залы. Впрочем, находчивого фальсификатора это не остановило. Немедля по выходе на свободу он обратился с жалобой к министру юстиции, требуя отменить столь несправедливый запрет, ибо «закону следует выступать орудием защиты, а не наказания». Неизвестно, дан ли был этой жалобе официальный ход, но в 1876 году Врэн-Люка вновь был осуждён на 4 года тюрьмы, 500 франков штрафа и 10 лет полицейского надзора за очередную кражу книг[3].

Наконец, в 1881 году Дени Врэн-Люка, ставший к тому времени букинистом в Шатодёне, скончался от водянки[2], уже при жизни получив имя «короля фальсификаторов»[17].

На французском языке

• Bordier, H., Émile M. Une fabrique de faux autographes ou Récit de l’affaire Vrain Lucas. — P.: Techener, 1870.
• Girard, Georges. Le parfait secrétaire des grands hommes ou les lettres de Sapho, Platon, Vercingétorix, Cléopatre, Marie-Madeleine, Charlemagne, Jeanne d'Arc et autres personnages illustres / mises à jour par Vrain-Lucas. — P.: Cité de livres, 1924. — 101 p.
• Lenotre, G. L’affaire Chasles, ou l’arnaque Vrain-Lucas. Comment escroquer un membre de l’Institut de France // Le droit criminel / Doucet, Jean-Paul (ed.). — 2009. Архивировано 22 декабря 2014 года.
• Prévost M.-L. Vrain-Lucas, le Balzac du faux // Revue de la Bibliothèque nationale de France. — 2003. — № 13.

• Bartual, Roberto (Dr. Malarrama). El conde Libri (исп.). malarrama.blogspot.com (15 апреля 2009). Дата обращения: 2011-13-11. Архивировано 2 февраля 2012 года.
• Moreno, Roland. La plus incroyable des mystifications (фр.). www.deliro.net (14 июля 2005). Дата обращения: 13 ноября 2011. Архивировано 2 февраля 2012 года.