Великий Полоз

«Малахитовая шкатулка», первое издание

Ещё в самом начале книги автор счёл необходимым коротко сообщить читателям о происхождении волшебных персонажей своих «Уральских сказов», — в тексте, предваряющем первое издание «Малахитовой шкатулки».[1] Сборник открывается классическим вступлением от автора, названным «У старого рудника» (вместо предисловия). В нём Павел Бажов бегло описывает круг главных «хозяев» Уральских гор, — персонажей, о которых подавляющее большинство читателей очевидно узнало впервые. Но в качестве первоисточника автор то и дело отсылает куда-то назад, к незапамятным временам своего детства (1880-е годы) как главному, а временами, и единственному хранилищу волшебных образов. Затрагивая генезис волшебных сил гор Уральских, Павел Бажов сразу же обращается к молчаливому и таинственному миру пресмыкающихся, которые, как оказывается, представляют собой вертикально организованную тайную силу, владеющую лесным и подземным миром.

Уральские старатели и золотоискатели в течение двух веков работали и жили погружёнными внутрь мира дикой природы. Не имея в руках точных приборов или достижений передовой науки, они терпеливо искали в горах и лесах драгоценные камни и металлы, пользуясь теми приметами или повериями, которые попадались им «под руку», народными или собственными, доморощенными. Их судьба и удача полностью зависела от тайных сил, распоряжающихся скрытыми богатствами. Всё это и привело к образованию специфического уральского фольклора, по сути, фантазийного, придуманного в горах, лесах и мастерских простым работным людом.

Ящерицы и змеи обычного типа у старателей считались только слугами, пособниками. Среди ящериц одна была главной. Она иногда превращалась в красивую девицу. Это и была Хозяйка горы. Над змеями начальствовал огромный змей — Полоз. В его распоряжении и находилось все золото. Полоз, по желанию, мог «отводить» и «приводить» золото. Иногда он действовал с помощью своих слуг-змей, иногда только своей силой. Иногда роль Полоза сводилась только к охране «земельного золота». Полоз всячески старался не допустить человека до разработки золотоносных мест: «пужал», показываясь «в своем полном виде», «беспокойство всякое старателю производил», утягивая в землю инструмент, или, наконец, «отводил» золото. Реже Полозу давались черты сознательного, полновластного распорядителя золотом: он, как и Хозяйка горы, одним облегчал доступ к золоту, указывал места и даже «подводил золото», других отгонял, пугал или даже убивал.[2]

— Павел Бажов, «У старого рудника» (вместо предисловия)

Привлекает внимание, что в качестве волшебного змея (змеи) выбран именно полоз, а не какая-то другая рептилия из числа живущих в уральских лесах. Прежде всего, причиной тому само слово, почвенное, этимологически связанное с глаголом «ползать» и означающее, собственно, змея, ползающее пресмыкающееся в широком смысле слова.[3] С другой стороны, уральским старателям полоз напоминал не только лыжи или сани, которыми на Урале приходилось пользоваться больше половины года, но и сам процесс намывания мелкого золота, так называемого золотого песка (в желобах или полозах). Наконец, «полоз» содержал в себе элемент внутреннего созвучия и звуковой игры. Мало того, что это название змеи содержало в себе почти все буквы от «золота», но и прочитанное задом наперёд, волшебным образом давало прозрачный намёк в виде таинственного — «золоп».

С другой стороны, за полозом держалась устойчивая слава змеи, способной стягивать, удушать жертву кольцами своего тела (подобно тропическим удавам). Следовательно, полоз обладал способностями некоего тайного стража, пропускающего к цели. Он мог «по своей воле» сжимать или разжиматься, давить или освобождать, давать или перекрывать доступ ко всему сущему: к удаче или несчастью, богатству или разорению, золоту или пустой земле, наконец, к жизни и смерти. Этот мотив нередко встречается в народных сказках, когда змея становится, фактически, стражем или вратами , через которые можно или нельзя проникнуть к цели. «Царство его отворяетца на время; когда змей полоз раздвинетца, тогда отворяются и вороты».[4] Кроме того, полоз — змея не ядовитая (из числа ужей), для человека страшная, пугающая (как все змеи), но не опасная. Последнее обстоятельство создаёт таинственную амбивалентность образа, когда от великого существа можно ожидать и беды, и удачи.

Наконец, сам внешний вид полоза, когда он извивается в траве или кустарнике, невольно внушал наблюдателю мысль о его непростых, почти волшебных свойствах, поскольку его кажущаяся длина каким-то странным образом всегда оказывалась во много раз больше реальной. Эта особенность часто отмечается в самых разных литературных источниках, как научных, так и художественных.[5] К примеру, в романе Юрия Домбровского «Хранитель древностей» это свойство чёрного полоза (длиной всего в 1,6 метра) становится поводом для драматической сюжетной интриги: «а когда она ползёт, знаешь, какой она кажется? Написал этот дурак четыре, а мне подумалось: нет, мало, метров шесть в ней будет. «Да, да, ― подумал я. ― Правильно, правильно… Как же это мне сразу не пришло в голову? Об этом и профессор Никольский пишет: когда змея ползёт в траве, она кажется раза в два, а то и в три длиннее, чем есть… Да, так всегда бывает».[6] В точности подобное свойство Великого Полоза описывает и Павел Бажов в титульном сказе «Про Великого Полоза»: «И вот из-под земли стало выкатываться тулово преогромного змея. Голова поднялась выше леса. Потом тулово выгнулось прямо на костёр, вытянулось по земле, и поползло это чудо к Рябиновке, а из земли всё кольца выходят да выходят. Ровно им и конца нет».

Зависимость образа Великого Полоза и самый факт его рождения, в первую очередь, из повседневных наблюдений уральских старателей и собственного детского воображения автор даже и не пытается скрывать. Собственно, как в своём предисловии, так и в последующих свидетельствах он не даёт никакой внятной версии о происхождении Великого Полоза, только намечая те пути, по которым шла его писательская фантазия.

Происхождение образа Полоза — змея-хранителя золота — как-то совсем не интересовало: этот образ казался с детства привычным. Думаю, однако, что образ пришел не от древней символики и не от морализаторских разговоров, а от внешних окружающих впечатлений. Любопытно, что в кладоискательской рецептуре рекомендовалось «подглядывать» «след Полоза», его «кольца» в вечерние часы, после чего они уходят в землю. Купанье же Змеёвок и полосканье в реке золотых кос можно было увидеть чаще всего ранним утром. Не случайно, конечно, говорилось, что сквозь камень проходила не всякая змея, а лишь бронзово-золотистая медянка.[2]

— Павел Бажов, «У старого рудника»

Павел Бажов в детстве

Пожалуй, последнюю точку в этом вопросе ставит известный исследователь Урала Алексей Иванов в своей книге, написанной на рубеже XXI века. Не без значения он сообщает, что спустя всего девять лет после смерти автора «Уральских сказов» (а было это в 1959 году), когда экспедиция Уральского университета целенаправленно собирала на Чусовой фольклор, ни одна местная старушка не смогла припомнить ничего даже близко подобного Хозяйке Медной горы, Земляной Кошке, Великому Полозу или оленю Серебряное Копытце. Рассказывали о вполне «традиционных» леших, водяных, чертях, банниках, обдерихах, а «вогульский» мифотворческий пласт словно бы окончательно исчез (если и был когда-то) или погрузился в забвение.[7] И немудрено. Сменились несколько поколений. Стала совсем другой страна. Закрылись многие рудники и заводы, а на оставшихся полностью поменялись все технологии: совершенно изменился процесс добычи полезных ископаемых, из него почти исчез кустарный старательский труд. Наконец, жестокие события XX века окончательно «засветили» историческую память.[7]

Поэтому десятикратно драгоценны бажовские сказы как фиксация целого пласта исчезнувшего поэтического фольклора, ведь и сам Павел Петрович Бажов слышал свои истории от одного из последних носителей этой культуры ― от своего троюродного дедушки, «дедушки Слышко», бывшего старателя полевчанина Василия Алексеевича Хмелинина.[7] И ещё — от отца, очень живого человека с богатой творческой фантазией, так же, как и сын, способного передавать и самобытно видоизменять всё то, что он видел и слышал.

Вслед за отцом совершенно подобно поступил и сын. С одной стороны, он «всего лишь» передавал своим читателям то, что услышал и запомнил по-своему. А с другой — переработал и создал на основе старого фольклора — свой, новый, перешедший из детского сознания в писательскую творческую лабораторию.

Одно из самых свободных, фантазийных толкований образа Великого Полоза дают А. Черноскутов и Ю. Шинкаренко в своей книге «Малахитовая шкатулка. В поисках новых ключей». Они относят исполинского волшебного змея из «Уральских сказов» Бажова к числу новой или новейшей мифологии промышленного времени. Авторы исследования считают бажовский образ производным от некоей лишённой исконной почвы переселенческой легенды в стиле «модерн». Урал был заселён и освоен русскими достаточно поздно, во времена исторически обозримые (по существу, целенаправленное промышленное освоение началось только при Петре I), что и позволяет авторам строить свою по-своему логичную версию. «…Великий Полоз ― новобранец в вечно пополняющейся армии фольклорных героев. Ему всего-то лет 250–300. Он ― образный отголосок радужных мечтаний и сухих рациональных планов первых русских поселенцев на Урале, в том числе ― золотоискателей. Великий Полоз ― это сон промышленной цивилизации, людей, которые пришли покорять природу, а она, природа, сопротивляется, охраняет свои кладовые и рождает в головах покорителей хвостатые химеры…»[8]

С ними активно не соглашается и даже вступает в прямую полемику тот же Алексей Иванов, отстаивая почвенную, архаическую версию возникновения Великого Полоза на основе сплава русской культурной ментальности золотоискателей — с местными легендами и повериями уральских народов, прежде всего — манси. По его мнению, корни бажовских волшебных героев следует искать не в рабочем уральском фольклоре, а в пространстве более обширном и отдалённом ― в древних мифах и архетипах человеческого сознания. Хотя, конечно же, герои сказов Бажова являются представителями разных профессий «промышленной цивилизации», но они всё же — далеко не совпадают с этой самой «цивилизацией». Напротив, в ряде случаев сюжеты строятся на том, как они пытаются жить «честно и прямо», в согласии с природой и, временами, это им даже удаётся (особенно детям и тем героям, которые не потеряли в себе детской открытости и чистоты). Именно она, местная природа, иногда в лице Хозяйки Медной горы, а иногда и Великого Полоза раздаёт свои награды по справедливости или по какому-то случаю, не вполне ясному для стороннего наблюдателя, так что ни о каком «сне» здесь даже и речи не может быть.

Исполинский змей или, иными словами, уральский дракон ― отнюдь не химера воображения русских золотодобытчиков. Гигантские змеи в изобилии населяют и древнерусские сказания, и фольклор народности манси. Многие коренные народы Урала и приуралья, прежде всего, те же манси, зыряне и башкиры встроили змей, драконов и гигантского полоза в свои версии сотворения мира. В старинных легендах они не раз поднимали тему появления горного хребта, имеющего длину почти три тысячи километров и теряющегося где-то на краю земли, в стране темноты и холода. В одной из этих легенд прямо говорилось про гигантского змея-полоза, который, возгордившись величиной своей, решил опоясать всю землю, взять её в кольцо. Долго полз полоз, пока, наконец, не упёрся в Ледовитый океан, да там и замёрз, окаменел, превратившись в горную гряду. Похожую легенду и происхождении Урала даёт и башкирский эпос «Урал-батыр». Громадной силы богатырь, защищая людей, ведёт войну со злыми чудовищами природы, прежде всего, драконами и змеями, сбрасывая их трупы в море-океан, где из них и образовались Уральские горы[9].

К самым ярким и запоминающимся образам народных легенд и сказов нередко обращались русские писатели, как напрямую, так и в переработанном, изменённом виде. К примеру, не раз возвращался к этой теме Д. Мамин-Сибиряк в своих крупнейших «экономических» романах об Урале, прежде всего, в «Приваловских миллионах» и «Золоте». А младший современник Павла Бажова, уральский писатель XX века Евгений Пермяк напрямую пересказал легенду о происхождении Уральских гор, сделав её понятной не только для современного читателя, но даже — для детей.

В скорости как наша земля отвердела, как суша от морей отделилась, зверями всякими, птицами населилась, из глубин земли, из степей прикаспийских золотой Змей-полоз выполз. С хрустальной чешуей, с самоцветным отливом, огненным нутром, рудяным костяком, медным прожильем…
Задумал собою землю опоясать. Задумал и пополз от каспийских полуденных степей до полуночных холодных морей.
Больше тысячи верст полз как по струне, а потом вилять начал. Осенью, видно, дело-то было. Круглая ночь застала его. Ни зги! Как в погребе. Заря даже не занимается.
Завилял полоз. От Усы-реки к Оби свернул и на Ямал было двинулся. Холодно! Он ведь как-никак из жарких, преисподних мест вышел. Влево пошёл. И прошёл сколько-то сотен верст, да увидел варяжские кряжи. Не приглянулись они, видно, полозу. И удумал он через льды холодных морей напрямки махнуть.
Махнуть-то махнул, только каким ни будь толстым лёд, а разве такую махину выдержит? Не выдержал. Треснул. Осел. Тогда Змей дном моря пошёл. Ему что при неохватной-то толщине! Брюхом по морскому дну ползёт, а хребет поверх моря высится. Такой не утонет. Только холодно. Как ни горяча огневая кровь у Змея-полоза, как ни кипит всё вокруг, а море всё-таки не лохань с водой. Не нагреешь.
Остывать начал полоз. С головы. Ну а коли голову застудил — и тулову конец. Коченеть стал, а вскорости и вовсе окаменел.

Огневая кровь в нём нефтью стала. Мясо — рудами. Рёбра — камнем. Позвонки, хребты стали скалами. Чешуя — самоцветами. А всё прочее — всем, что только есть в земной глубине. От солей до алмазов. От серого гранита до узорчатых яшм и мраморов.[9]

— Евгений Пермяк, «Легенды Урала»

Древние эпосы и сказки народов Урала пронизали и современные представления местных жителей. С незапамятных времён почти все близлежащие челябинские озёра были плотно «населены» громадными змеями, подобными Лох-Несскому. К примеру, по старинной легенде в озере Иткуль живёт страшная «аджарха», а до Иткуля от места действия сказа ― всего-то километров 40–50. Этих змеев выдумали башкиры. Между прочим, услышав красивые легенды, искать фантастических змей приезжал известнейший натуралист-зоолог Леонид Сабанеев. Случилось это в 1870 году, ещё до рождения Павла Бажова. Сабанеев ничего конкретного не обнаружил, конечно, но красотой природы восхитился и сказания аккуратно записал. — Так что можно подытожить: ничего принципиально нового русские тут не привнесли и не выдумали. Это вовсе не химера их «промышленной фантазии».[7]

Впрочем, фантазия редко смиряется с подобными «приговорами» рационального разума. Сказывали, будто вскоре после посесещия Сабанеева, в 1871 году где-то на Северном Урале некий горный инженер Лебединский наткнулся на гигантскую змею. Не обращая внимания на настойчивые предостережения местного проводника, который твордил, что полоза нельзя трогать, это дурная примета, и всякий вред этому существу может навлечь смертельно опасный гнев горных духов, инженер убил крупную особь несколькими выстрелами картечью. Длина крупного полоза по рассмотрении оказалась — 16 метров. Впоследствии его кожа была якобы передана (или продана, что более вероятно) Лондонскому Музею Естествознания.

С другой стороны, здесь имеет место всесторонняя образная гипербола. Змеи и змейки в бажовских сказах ― это многократно эпически «усиленные» ящерки, постепенно выросшие «до небес» то ли в детском, то ли в писательском воображении. Возвышаясь над деревьями леса в образе Великого Полоза, они доведены до своей предельной мощи, власти и совершенства. Малые красивые «змейки» (полозовы дочери или дальние родственницы) представляют собой некое мифологическое «украшение» события, их функция, как и у ящерок, сугубо вспомогательная, расцвечивающая. Пожалуй, особенно нагляден в этом ряду Змей Дайко из сказа «Золотые дайки». Он хоть и «выдуман» прямо здесь, на ходу болтуном Вавилой Звонцем, но его образ «восходит» напрямую к Великому Полозу.[7]

Если рассматривать явление в самом широком мифологическом контексте, змеи в зверином образе у самых разных народов ― это архетипический символ реки (воды, дождя), которая связывает небо и подземелье, мир высший и мир преисподний. Исходя из своей вселенской роли, змеи возвышаются до одного уровня с человеком и, следовательно, имеют способность превращаться в человека, «обмениваться обличьем», как «обмениваются» друг на друга пауки и ящер, утиные и лосиные головы. Поэтому все змееподобные герои, включая Голубую Змейку и Великого Полоза временами принимают человеческое обличье.[7]

— Теперь, ребятушки, смотрите хорошенько. Замечайте, куда след пойдет. По этому следу сверху и копайте. Глубоко не лезьте, ни к чему это. И вот видят ребята — человека того уж нет. Которое место до пояса — все это голова стала, а от пояса шея. Голова точь-в-точь такая, как была, только большая, глаза ровно по гусиному яйцу стали, а шея змеиная. И вот из-под земли стало выкатываться тулово преогромного змея. Голова поднялась выше леса. Потом тулово выгнулось прямо на костёр, вытянулось по земле, и поползло это чудо к Рябиновке, а из земли всё кольца выходят да выходят. Ровно им и конца нет. И то диво, костёр-то потух, а на полянке светло стало. Только свет не такой, как от солнышка, а какой-то другой, и холодом потянуло. Дошел змей до Рябиновки и полез в воду, а вода сразу и замерзла по ту и по другую сторону. Змей перешел на другой берег, дотянулся до старой берёзы, которая тут стояла, и кричит: — Заметили? Тут вот и копайте! Хватит вам по сиротскому делу. Чур, не жадничайте!

Сказал так-то и ровно растаял. Вода в Рябиновке опять зашумела, и костерок оттаял и загорелся, только трава будто все еще озябла, как иней ее прихватил.[2]

— Павел Бажов, «Про Великого Полоза»

Кроме того, всё действие расцвечивается обстановкой напряжённого поиска драгоценных камней и металлов. И здесь возникают дополнительные детали. К примеру, один из уральских самоцветов, поделочный камень серпентинит в народе называют змеевиком. То есть змея в мифологическом сознании — ещё и родственная материя, житель каменных недр или даже недр камня. Камень и змея — оборотни, обладают волшебной способностью переходить и превращаться друг в друга. Это подтверждается множеством полезных наблюдений (смекалок) мастерового люда. Например, металлическая медь, окисляясь, становится зелёной в полосах и пятнах, и малахит ― зелёный, в таких же пятнах, и изумруды ― тоже зелёные. Не иначе, и здесь не обошлось без тайного змеиного влияния. В мифологическом сознании змея с её мимикрирующей «каменной» окраской, с её любовью к горячим камням, умением прятаться в расщелины или надолго замирать неподвижно, словно камень или неживая (как мёртвая), куда сильнее была связана и ассоциировалась с царством минералогическим, чем с царством растений или животных.

И наконец, ещё одна мастеровая смекалка: змеи и ящерки даже в естественной природной обстановке очевидно связаны с золотом и тянутся к золоту, так как, греясь на камнях, неизменно выбирают такие, где высока примесь кварца, а кварц, вследствие своих диэлектрических свойств, быстрее нагревается под солнцем. Но ведь тот же кварц нередко сопутствует месторождениям золота и указывает на них.[7]

― Полозу в здешних местах большая сила дана. Он тут всему золоту полный хозяин: у кого хочешь отберёт. И может Полоз всё место, где золото родится, в своё кольцо взять. Три дня на коне скачи, и то из этого кольца не уйдёшь. Только есть всё ж таки в наших краях одно место, где полозова сила не берёт. Ежели со сноровкой, так можно и с золотом от Полоза уйти. Ну, недёшево это сто́ит, ― обратного ходу не будет.[2]

— Павел Бажов, «Золотой Волос»

И наконец, в образе Великого Полоза присутствует вековой языческий протест, выраженный в форме утрированного фантазией нонконформизма. В христианской мифологии змей представляет собой ярко фиксированный символ зла, сатаны, преисподней. Даже если в сказах змеи наделены другим значением, значит, происхождение их образов не христианское, не русское, а языческое ― в данном случае вогульское. Золотоискатели, вся работа и удача которых находилась под землёй, и поневоле должны были искать покровительства не у церкви, а у потусторонних, подземных сил. «Что касается кладов, земных богатств, то путь к ним всегда вниз, в гору, в утробу, без божьей помощи, без молитвы».[10] В то царство, которым управляет Великий Полоз, Хозяйка Медной горы, Земляная Кошка, олень Серебряное Копытце и другие посланники обратного мира бажовских сказов.

• Бажов П. П. Сочинения в трёх томах. Москва, «Правда», 1986 г.
• Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. — Л.: изд-во Ленинградского университета, 1986 г.
• Иванов А. «Message: Чусовая». — СПб.: Азбука-классика, 2007 г.
• А. Черноскутов, Ю. Шинкаренко. Малахитовая шкатулка. В поисках новых ключей. Путешествие со сказами Бажова (ред.Борисова И., Горбунов Ю.) — М.: Сократ, 2011 г.
• М. Никулина. «Камень. Пещера. Гора», очерки малахитовой шкатулки. — Екатеринбург: Банк культурной информации, 2002 г.
• Батин М. А. Павел Бажов. — М.: Современник, 1976.
• Скорино Л. П. Павел Петрович Бажов. — М.: Правда, 1976.
• Павел Бажов. Воспоминания о писателе. — М.: Советский писатель, 1961.
• Пермяк Е. А. Долговечный мастер. — М.: Детская литература, 1974.

• Малахитовая шкатулка
• «Золотой полоз»
• Чжулун
• Огненный змей
• Ехидна
• Вереселень
• Инкуб
• Радужный змей
• Вавельский дракон
• Лич
• Король-чародей Ангмара
• Медный змей

• Павел Бажов. «Малахитовая шкатулка»