Эвфилет (убийца Эратосфена)

Лисий

Единственный источник, рассказывающий об Эвфилете, — небольшая речь, написанная Лисием, самым выдающимся судебным оратором Афин в конце V — начале IV веков до н. э. Текст этой речи сохранился[1]. Судя по нему, Эвфилет был гражданином Афин, незнатным и небогатым земледельцем средней руки[2]; он владел небольшим двухэтажным домом в городе и участком земли в сельской местности (хоре), который возделывал собственными руками. В доме Эвфилета, по-видимому, было всего две рабыни, и он не мог нанять кормилицу для своего ребёнка, так что его жена сама кормила грудью. Отождествить этого афинянина с каким-то другим, более известным, носителем этого имени не представляется возможным, поскольку имя Эвфилет было очень распространено в Аттике[3] (в «Просопографии» И. Кирхнера Эвфилетов больше тридцати[4]). За несколько лет до написания речи Эвфилет женился, а потом стал отцом ребёнка. Его семейная жизнь была вполне благополучной; супруга, имя которой остаётся неизвестным, пользовалась его доверием и прекрасно справлялась с домашними делами[5]. «Она была лучшей женой в мире, — рассказывает Лисий устами Эвфилета, — отличная, экономная хозяйка, расчётливо управлявшая всем домом»[6].

Всё изменилось после смерти матери Эвфилета. Идя в похоронной процессии, женщина попалась на глаза некоему Эратосфену. Тот начал делать ей откровенные предложения через рабыню-служанку и в конце концов «довёл её до несчастия»[7], то есть склонил к супружеской измене. Встречи происходили прямо в доме Эвфилета: оставляя мужа на втором этаже, женщина под предлогом кормления ребёнка спускалась на первый этаж, где её ждал любовник. Обманутый супруг позже вспоминал, что однажды супруга заперла его в спальне на всю ночь «как бы в шутку»; наутро Эвфилет спросил у неё, почему ночью скрипели двери, но она ответила, что ей пришлось сходить к соседям и попросить огня. Лицо у женщины было набелено, хотя она должна была носить траур по недавно умершему брату, но даже увидев это, Эвфилет ничего не заподозрил[8]. «Дело шло долго таким образом, — признался он потом судьям, — и мне никогда не приходило в голову подозрение: напротив, я был настолько глуп, что считал свою жену самой честной женщиной в городе»[9].

Прежняя возлюбленная Эратосфена из ревности решила раскрыть Эвфилету глаза. Подосланная ею старуха обо всём рассказала и посоветовала подвергнуть пыткам служанку, чтобы получить подтверждение. Эвфилет, вспомнив историю с ночным скрипом дверей и белилами на лице жены, поверил старухе; в тот же день он увёл служанку в дом одного из друзей, а там пригрозил ей поркой и ссылкой на тяжёлые работы, если она продолжит лгать. Служанка призналась, что хозяйка принимает любовника. Эвфилет пообещал ей пощаду, если она поможет поймать прелюбодея с поличным, и получил согласие. Когда Эратосфен в очередной раз пришёл к любовнице, служанка предупредила Эвфилета. Тот незаметно вышел из дома, собрал нескольких друзей, которые должны были сыграть роль свидетелей, и с ними вернулся. Жену и любовника Эвфилет застал прямо в постели; Эратосфен, увидев его, вскочил и предположительно бросился к очагу (самому священному месту в доме[10]), чтобы просить пощады, но Эвфилет сбил его с ног ударом кулака, связал и начал допрашивать. «Он вину свою признал, но только слёзно молил не убивать его, а взять с него деньги». Хозяин дома отказался брать возмещение и убил Эратосфена на месте[11][12][13].

В своих действиях обманутый муж опирался на один из старинных законов, приписываемых Драконту[14]: «Неповинен в убийстве тот, кто покарает смертью прелюбодея, если застанет его вместе с женой». Лисий говорит о соответствующем постановлении Ареопага[15], а позже этот закон упоминает Демосфен: «Если человек убьёт кого-нибудь, застигнув этого человека у своей жены, или у матери, или у сестры, или у дочери, или у наложницы, от которой он намерен иметь свободнорождённых детей, то такой человек не должен быть удалён в изгнание по причине совершённого им убийства»[16]. По-видимому, этот закон к тому моменту уже давно не применялся и считался слишком жестоким, но формально не был отменён (Демосфен называл его «справедливейшим»[17]). Родственники Эратосфена всё равно привлекли Эвфилета к суду. Точной информации о сути обвинения нет; об этом можно судить только по оправдательной речи. По-видимому, истцы отрицали сам факт любовной связи и настаивали на том, что Эвфилет заманил жертву в свой дом обманом или затащил силой ради убийства, предполагаемые мотивы которого остаются неясными[18]. Кроме того, обвинители утверждали, что Эратосфен успел припасть к домашнему очагу, а потому убийство стало нарушением священного закона[19]. Подсудимому грозила смертная казнь с конфискацией имущества[20].

Дело рассматривали гелиасты (присяжные). В какой именно судебной коллегии оно слушалось, неизвестно, но учёные полагают, что это был Дельфиний: именно там обычно судили убийц, признававших факт содеянного и настаивавших на законности своих действий[14]. Института судебных защитников в Греции не существовало, так что Эвфилет заказал Лисию речь, которую должен был произнести сам, предварительно выучив наизусть. В тексте выступления приведён целый ряд аргументов в пользу невиновности подсудимого. Главный из них — наличие закона о допустимой каре для прелюбодея. Кроме того, Лисий потратил много сил, чтобы доказать незапланированный характер убийства. Накануне этого события Эвфилет пригласил на ужин друга, хотя это могло спугнуть Эратосфена; он не подобрал заранее свидетелей и начал обходить друзей, только узнав от служанки, что его жена уже с любовником (и многих друзей не застал дома); наконец, он не приглашал Эратосфена к себе в дом и не отдавал служанке никаких приказов на этот счёт[21].

Эвфилет отмёл и заявление о том, что Эратосфен успел «прибегнуть к очагу». «Да и как он мог прибегнуть к нему, — риторически спрашивает подсудимый, — когда он ещё в спальне, как только я его ударил, тотчас же упал, когда я скрутил ему руки назад, и когда в доме было столько людей, через которых он не мог пробиться, не имея ни ножа, ни палки, словом сказать, ничего, чем бы он мог обороняться от вошедших?»[19].

Ещё один аргумент Лисия и Эвфилета — отсутствие альтернативного мотива для убийства. Обвиняемый подчёркивает, что у него не было никаких личных конфликтов с Эратосфеном[21]: «Он не пытался оклеветать меня, обвиняя в преступлении против государства, и не добивался моего изгнания из отечества. Он не судился со мной по частному делу. Он не знал за мной никаких преступлений, и мне не было нужды убивать его, чтобы избежать разоблачения. И не потому я сделал, что мне обещали за это заплатить. Не было между нами ни перебранки, ни пьяной драки, ни какой другой ссоры, потому что до той ночи я этого человека и в глаза не видал»[22]. Возможно, последнее утверждение всё-таки не соответствует действительности: практически все граждане Афин знали друг друга в лицо[21].

Судя по тексту речи, Эвфилет был уверен, что его оправдают. Точной информации об исходе процесса нет, однако советский антиковед Б. Гиленсон всё же пишет, что присяжные вынесли оправдательный приговор[12]. Современная российская исследовательница О. Александрова считает такой исход наиболее вероятным[23]. Уверенная датировка тоже невозможна; по одной из версий, суд должен был проходить вскоре после 403 года до н. э., когда в Афинах были свергнуты «Тридцать тиранов»[2][24].

Личность Эратосфена

В историографии существует предположение о том, что жертва Эвфилета — один из «Тридцати тиранов», правивших Афинами в 404—403 годах до н. э. Этот Эратосфен был личным врагом Лисия. После свержения тирании оратор привлёк его к суду по обвинению в убийстве брата, но, по-видимому, проиграл процесс. Теоретически позже Лисий мог убрать Эратосфена руками Эвфилета или, как минимум, охотно взялся защищать убийцу своего врага. Первым гипотезу о таком тождестве выдвинул И. Кирхнер[25][26]. Некоторые исследователи считают её правдоподобной[27], исходя из трёх аргументов: Эратосфен — очень редкое имя для Древних Афин (известны всего три носителя); тиран и жертва Эвфилета принадлежали к одной филе, Энеиды; слова Эвфилета о том, что Эратосфен его не преследовал, могут трактоваться как указание на активную политическую деятельность последнего («Тридцать тиранов» многих афинян осудили и изгнали)[28].

Противники гипотезы Кирхнера отмечают, что имя Эратосфен было редким, но не уникальным: в масштабах всей Греции известны ещё пять его носителей[29]. Британский учёный Д. Дэвис предположил, что двое Эратосфенов, тиран и жертва Эвфилета, были членами одного рода из разных поколений[30] (возможно, дядей и племянником[31]). На серьёзную разницу в возрасте может указывать тот факт, что Эратосфен-тиран к 403 году до н. э. был как минимум сорокалетним мужчиной, а Эратосфен-прелюбодей у Лисия назван «молодым человеком»[32]; к тому же мать второго Эратосфена ходила на праздник Фесмофорий вместе с женой Эвфилета, что указывает на примерно сопоставимый возраст двух женщин. Ещё один аргумент противников отождествления — молчание Лисия о причастности Эратосфена-жертвы к тирании. Если бы убитый был одним из «Тридцати», являвшихся после свержения объектом всеобщей ненависти, оратор не упустил бы возможность настроить публику в пользу убийцы, напомнив о недавнем массовом терроре[33].

Соотношение с реальностью

Исследователи констатируют, что Лисий в речи, написанной для Эвфилета, смог достаточно убедительно обрисовать характер говорящего — простого крестьянина, человека простодушного, но сурового[2]. Оратор использовал стандартные образы аттической комедии об обманутом муже (старом и до определённого момента доверчивом), молодой и похотливой жене и её коварном любовнике[34]. Расхожими мотивами для греческих комедиографов были к тому же знакомство женщины с будущим любовником на какой-либо церемонии или религиозном празднестве и допрос лживой служанки; учёные даже нашли текстовые параллели в речи Лисия и «Повести о любви Херея и Каллирои» Харитона Афродисийского[35].

В связи с этими особенностями появилась гипотеза, что Эвфилет никогда не существовал: речь в его защиту рассказывает о вымышленной ситуации и, соответственно, не произносилась в суде. По мнению итальянского антиковеда П. А. Перотти, Лисий создал аллегорическое описание борьбы демократии с олигархией в Афинах; Эвфилет олицетворяет полис, Эратосфен — олигархию, а жена Эвфилета — демократический строй. Британский учёный Дж. Портер предположил, что речь — литературное упражнение, с помощью которого Лисий хотел продемонстрировать своё мастерство потенциальным заказчикам. Доказывая это, Портер отмечает, что имя Эвфилет означает «возлюбленный», а Эратосфен переводится «энергичный в любви». К тому же оратор уделяет слишком много внимания описанию событий, но не заботится об аргументах и о вызове свидетелей. Последних всего двое, причём в их числе нет служанки, чьи показания могли иметь ключевое значение. Речь совсем короткая, в ней нет информации о важных фигурантах дела (например, не названы даже имена жены и свекрови Эвфилета), практически ничего не сообщается ни о заслугах подсудимого, ни об аморальном поведении убитого, а это нехарактерно для афинских судебных речей[36].

Противники этой гипотезы считают, что «говорящие» имена — простое совпадение. Краткость и безыскусность речи могла быть связана с ограниченными способностями Эвфилета, которому было бы трудно выучить более длинный и сложный текст. О заслугах подсудимого ничего не сообщается, потому что их не было, а Эратосфен получает отрицательную характеристику благодаря рассказу о совращении жены Эвфилета. В вызове служанки в суд подсудимый, возможно, не был заинтересован, так как её следовало допрашивать под пыткой; Эвфилет, человек небогатый, мог в результате потерять одну из всего двух своих рабынь. Наконец, у Лисия есть заметно более длинная речь[37], при произнесении которой вызываются всего двое свидетелей[36].

Существует мнение, что Лисий специально добивался сходства Эвфилета с персонажами комедий, чтобы сделать его историю более понятной и близкой присяжным и зрителям. Комический жанр был в те времена достаточно популярен, и свободные граждане Афин свободно владели материалом. Правда, специалисты прослеживают сходство речи главным образом с новоаттической комедией и мимами, расцвет которых датирован более поздней эпохой; поэтому О. Александрова предположила, что здесь было скорее обратное влияние[38].

Речь Лисия в защиту Эвфилета стала важным источником для изучения быта афинян V века до н. э. В частности, антиковед Г. Морган посвятил отдельную статью дому Евфилета, который достаточно подробно описывается оратором[39].