Колчев, Алексей Викторович

…само явление «поэзия Алексея Колчева» стало настолько очевидным, что на него буквально возник спрос – не только у издателей, но я уверен, что и читатели этой книги оценят ее по достоинству. Востребованность эта, на мой взгляд, связана с уникальными чертами поэзии Колчева, добытыми им в результате синтеза целого ряда поэтических традиций, от малых фольклорных жанров до лианозовского конкретизма, от высокой романтической поэтики модернизма и обэриутского иронического абсурдизма до критической концептуалистской деконструкции языкового (смыслового) штампа. Но это такой синтез, который явился основой совершенно нового качества поэзии.[5]Виталий Лехциер

Колчев относится к авторам, которые говорят о своем поэтическом происхождении открытым текстом, выстраивают собственную историю литературы, хотя в его случае это затруднено многочисленными пародийными наслоениями, игровыми или, напротив, строго функциональными упоминаниями имен других поэтов. В связи с этим возникает вопрос: насколько можно реконструировать эту личную поэтическую историю? В этих стихах Игорь Холин возвращается к обэриутским истокам, а Виктор Кривулин встречается с Алексеем Крученых, но эти имена можно рассматривать не как влияния, а как своеобразные аттракторы, точки притяжения, в поле действия которых развивалась поэтика Колчева.[6]Кирилл Корчагин

Алексей успел сформироваться как поэт с уникальным голосом. Каждый, кто знал или встречался с ним, особенно в последние три-четыре года, понимали, что Алексей сознательно и целеустремленно работает как поэт, и поэзия – главное дело его жизни. Наверное, не каждый может похвастаться, что нашел свое дело. И поэтому упорство и требовательность Алексея на этом пути вызывало уважение. В стихах Алексея всегда перемешаны ирония и трагизм. Они горькие и смешные, наивные и безжалостные. Серьезный недуг заставил Алексея не растрачиваться по пустякам, чтобы успеть.[7]Дмитрий Макаров

Поэтика Алексея Колчева – это поэтика глубокого и заранее тщательно продуманного погружения в культуру: его расчет оказывается верным, т. е. ведущим к задуманному результату, но верным прежде всего с точки зрения возможности «подняться» над конкретным приемом и над самой идеей «приема». Артикулированность этих стихотворений объяснима: каждый текст Колчева представляет собой синтактико-прагматическое единство с хорошо просчитанными витками интерпретации. Предварительный авторский «расчет», некогда удививший меня, легко читается за каждым стихотворением и включен не только в предъявленный текст как итоговый результат, но и в процесс его создания.[8]Алексей Порвин

Странствие Алексея по трансфизическим мирам не было каким-то безответственным псевдовизионерством; перед нами был поэт политический в самом высшем, аристотелевском смысле слова. И политичность, и метафизичность третьей стороной имели фантастическое языковое чутьё, собственно и сращивающее эти, казалось бы, несовместимые вещи воедино. Перед нами тот тип мерцания, в котором смена смысловых регистров подразумевает не иллюзорность всех составляющих, напротив – их равную подлинность, скрепленную ритмом, который Колчев умел подчинять и которому умел отдаться.[9]Данила Давыдов