Клоп (пьеса)

«Клоп» — антимещанская пьеса, в которой соединены «гротесково-реалистический и фантастический планы». Благодаря этому приёму сильнее ощущается контраст между деяниями Присыпкина и жизненными интересами людей будущего. Маяковский и прежде демонстрировал свою веру в «мастерскую человеческих воскрешений» (например, в поэме «Про это»), однако в «Клопе» он впервые решает перенести на 50 лет вперёд человека, который «проходит под биркой „обывателиус вульгарис“»[6]. Этот элемент автопародии, когда патетику сменяет печальная издёвка над своими же прожектами, означает, по замечанию литературоведа Евгения Яблокова, что «романтическим мечтам приходит конец»[7].

Маяковский не стремился выглядеть провидцем и пророком, заранее знающим детали быта 1979 года, поэтому создавал картинки будущего с некоторой долей иронии: так, в них присутствуют искусственные деревья, на которых разложены тарелки с мандаринами, яблоками, флаконами духов. Поскольку лёгкая насмешка понималась не всеми читателями и зрителями «Клопа», дуализм автора служил поводом для критики[8].

По словам литературоведа Александра Михайлова, оппоненты Маяковского использовали известный приём — «критиковать не за то, что автор отразил, а за то, чего он не показал»[9]. Так, публицист Н. Осинский упрекал автора в недостаточно широком освещении жизни рабочего класса конца 1920-х годов; деятель культуры Ричард Пикель был недоволен тем, что образ Присыпкина не развивается «на работе, в коллективе, в общественной деятельности»[9].

Литературовед Стафан Мокульский счёл необходимым отметить, что удар по мещанству был нанесён слабо, «точка прицела избрана неправильно», в картинах будущего присутствует «антисоветский душок»[9].

Театральный критик Давид Тальников, которого годом ранее Маяковский в стихотворении «Галопщик по писателям» характеризовал как человека, любящего поучать[10], назвал пьесу «первостепенной халтурой»[9].

В ходе полемики вокруг «Клопа» высказывались и противоположные мнения. На страницах журнала «Молодая гвардия» (1929, № 2) была опубликована рецензия, автор которой назвал пьесу жёстким шаржем, изобличающим «мерзость обывательщины»[11].

Дмитрий Быков не просто увидел в фабуле «Клопа» перекличку с пьесой «Баня» — он напомнил (со ссылкой на Виктора Шкловского), что в 1927 году Маяковский познакомился в ростовской больнице с поэтессой, которая, подобно Зое Берёзкиной, пыталась застрелиться. В её жизни был свой «Присыпкин», доведший девушку до попытки самоубийства, — в его роли выступал РАПП[12].

Состоявшаяся годом ранее на страницах «Комсомольской правды» полемика между Маяковским и поэтом Иваном Молчановым, написавшим стихотворение о человеке, который требует компенсацию за «усталость от жизни»[13], стала поводом для пародийного цитирования в «Клопе». Озвученное Присыпкиным желание «у тихой речки отдохнуть» — это прямое воспроизведение строчек из стихотворения Молчанова «У обрыва»[14].

Евгений Яблоков обнаружил немало точек пересечения между «Клопом» и произведениями Михаила Булгакова. К примеру, их некоторое время роднила тема насекомых: у Маяковского присутствовал размороженный клоп, у Булгакова в «Беге» — тараканьи бега; это послужило поводом для фельетона в «Вечерней Москве», автор которого назвал оба произведения «совершенно чуждыми современности»[7].

Тематическая общность замечена и в сравнении «Клопа» с «Собачьим сердцем»: и Шариков, и Присыпкин «ощущают себя — хотя и по-разному — жертвами науки»[15]. В то же время концовка «Клопа» — гораздо более острая и фееричная, нежели финал повести Булгакова; заключительный монолог отчаявшегося Присыпкина, призывающего граждан к себе в клетку, близок к фразе из гоголевского «Ревизора»: «Чему смеетесь? — Над собой смеетесь!»[7]

Идея «красной свадьбы» с красной невестой, красными гостями и красной каретой, придуманная Олегом Баяном, — это пародийная вариация на тему «Роковых яиц»: в повести Булгакова не только описывается открытый профессором Персиковым «красный луч», но и перечисляются названия «красных журналов» — «Красный огонёк», «Красный перец», «Красная вечерняя Москва» и другие[7].

Лёгкая пикировка между авторами привела к тому, что Маяковский включил фамилию Булгакова в список «умерших слов», которые незнакомы людям будущего: «Бюрократизм, богоискательство, бублики, богема, Булгаков…».[7]

Поэт Вадим Баян, который в середине 1920-х годов издал в Москве книгу «Кумачовые гулянки», содержащую образцы новых «советских обрядов» — вечеринок с играми и танцами, свадеб и т.п., увидел в персонаже пьесы себя и, оскорблённый подобным использованием своего псевдонима, в 1929 году опубликовал в «Литературной газете» «Открытое письмо Маяковскому», получив пренебрежительный ответ от последнего[17]. .