Гражданское право Прибалтийского края

История прибалтийского права начинается с момента завоевания Лифляндии и Эстляндии немцами. Правовые отношения более ранних обитателей страны не отлились в какую-нибудь определенную систему, способную оставить после себя какие-либо следы; они не шли дальше выработки незначительного количества денежных штрафов за важнейшие деликты и преступления. Завоеватели немецкого происхождения, наоборот, явились в страну с совершенно определенными правовыми воззрениями и быстро установили привычный им порядок вещей, проникнутый общегерманскими началами феодального строя. Выработанное и установленное таким путём обычное право составляло основу юридического развития Прибалтийского края во весь период епископского и орденского владычества (1198—1561 годы). Законодательству германского императора и папы принадлежит в этом развитии незначительная роль; гораздо большая — влиянию местных епископов, датских королей для Эстляндии и орденских магистратов; значительную роль играют также постановления правящих органов автономных групп, на которые распалось население края (ландтагов и городских советов). О характере и составе норм Прибалтийского права в этот период свидетельствуют частные сборники права, основу древнейшего из них, так называемого Вальдемар-Эрихского права (по происхождению — первой половины XIII столетия, списки — XV и XVI столетий), составляет право эстляндских вассалов, утверждённое за ними датским королём Вальдемаром (1202—1241). Оно почти целиком заимствовано из германских источников и составлено в интересах вассалов германского, а не датского происхождения, несмотря на подчинение Эстляндии датскому владычеству. Сборник древнего рыцарского права Лифляндии, составленный по образцу Вальдемар-Эрихского права в 1-й половине XIV столетия, содержит переработку названного сборника в интересах лифляндского рыцарства при помощи местных правовых воззрений и постановлений «саксонского зерцала», многие из которых, а особенно постановления Вальдемар-Эрихского права, приводятся здесь целиком и дословно. Лифляндское зерцало, сборник, вероятно, середины XIV столетия, указывает на потребность регулирования не только ленного права, бывшего предметом вышеуказанных сборников, но и других сторон быта. Оно представляет собой переделку или передачу, часто буквальную, постановлений, касающихся земского права вообще и содержащихся в саксонском зерцале. Появившиеся позднее компиляции имеют целью изложение того же права для отдельных местностей (вик-эзельское ленное право конца XV столетия состоит из постановлений лифляндского зерцала, лифляндского рыцарского права и викского крестьянского права), дополнение, распространение и систематизацию старых норм (среднее лифляндское рыцарское право, 2-й половины XIV столетия, переработанное лифляндское рыцарское право начала XVI столетия), ознакомление с действующим в Германии правом (переработка лангобардского ленного права начала XV столетия, принятая в состав «Красной книги») или изложение не затронутых старыми сборниками сторон права, и прежде всего судопроизводства (Formulae procuratorum Дионисия Фабри, 1533—38 гг.; в значительной мере самостоятельная работа). К числу этих же сборников следует присоединить и Красную книгу (нем. das gemeine freie Ritter- und Landrecht der Lande Harrien und Wierland), составленную по инициативе эстляндского рыцарства в 1546 году и содержащую почти полный свод эстляндского рыцарского права (Вальдемар-Эрихское право, постановления датских королей и орденских магистратов и, наконец, указанную выше переработку лангобардского ленного права). Все эти сборники дают нам, таким образом, последовательную картину развития земского права Лифляндии и Эстляндии. Городские права имеют свою особую историю. Вскоре после основания Риги, епископом Альбертом I были дарованы в грамоте 1211 года рижским купцам разного рода льготы и привилегии, собрание которых носило позднее название лат. jus Gothorum, хотя это право и не имело ничего общего с действовавшим на острове Готланде. Епископ Николай, преемник Альберта, в 1238 году предоставил рижскому городскому совету по его просьбе улучшить лат. jura Gothlandie, так как они не вполне подходили к нуждам города. Город получил таким образом автономию в юридической области, и с этого момента возникает самостоятельное рижское городское право, первоначальный состав которого известен по двум сборникам, составленным в Риге в XIII веке для городов Ревеля и Гапсаля по просьбе последних. Улучшенное готландское право скоро перестает удовлетворять потребностям города, и Рига заимствует для себя право Гамбурга (между 1279 и 1285 годами), список которого 1270 году был хорошо известен в Риге. Первоначальное гамбурго-рижское право было вскоре — вероятно, уже к началу XIV столетия — переработано при помощи рижско-ревельского, рижско-гапсальского, автономных постановлений Риги и отчасти любекского права. Сборник этого переработанного права имел силу в Риге до времени шведского владычества; само право было постепенно распространено не только на города Лифляндии, за немногими исключениями, но и Эстляндии и Курляндии. Недостатки рижско-ревельского права привели в Ревеле к рецепции любекского городского права, пожалованного городу в 1248 году королём датским Эриком IV. Преемники Эриха подтвердили это пожалование и испросили в Любеке списки этого права, полученные в 1257 году на латинском, а в 1282 году — на нижненемецком языке. Сделавшись основным источником ревельского права, любекское право было пожаловано датскими королями и мелким городам Датской Эстляндии, особенно Везенбергу и Нарве. Рядом с памятниками городского и земского прав до нас дошло и несколько памятников крестьянского права этого периода. Древнейшим из них является сборник лифляндского крестьянского права конца XII века, дополненного и развитого в другом сборнике позднейшего времени. Более обширный кодекс крестьянского права — вик-эзельское право, составляющее 4-ю книгу вик-эзельского ленного права и содержащее, кроме перечня штрафов, определение отношений крестьян к господам. Кроме названных прав, оказывали своё влияние если не прямо, то косвенно права римское и каноническое, считавшиеся субсидиарными и применявшиеся непосредственно в процессах между духовными лицами.

Период польского владычества в Лифляндии (1561—1621 годы) ознаменовался перенесением законодательного верховенства в Варшаву и попытками подчинить дальнейшее развитие прибалтийского права польскому влиянию, несмотря на утверждение за лифляндцами в привилегии Сигизмунда Августа лат. jura Germanorum propria ас consueta. Польское правительство прежде всего желает привести в известность действующее право Лифляндии, требует представления списков права, затем требует принятия в полном объеме чужого, магдебургского или саксонского права, а также и прусского процесса (Ordinatio 1589 года); по просьбе лифляндцев последнее распоряжение, однако, отменяется, и вторая Ordinatio 1598 года соглашается на выработку для лифляндского дворянства кодекса, составленного из польского, литовского и древнего рыцарского лифляндского права. Избранная комиссия с участием лифляндских представителей выработала проект кодекса, опиравшегося, главным образом, на права польское и прусское. Силы закона он, однако, не получил, и лифляндское юридическое развитие продолжало идти старым путём. Автономное законодательство дворянских ландтагов и городских советов продолжало деятельно работать над этим развитием. В частности, рижский городской совет издает ряд статутов для пополнения своего права, между которыми заслуживают внимания судебный устав 1581 года и закон об опеках 1591 года, принятый и в других городах Лифляндии.

Шведское владычество в Эстляндии (1561—1710 годы) и в Лифляндии (1629—1710 годы) выразилось в области права сперва в подтверждении королём Эриком XIV и его преемниками в ряде грамот земских, дворянских и городских прав Эстляндии и Лифляндии, а для последней — даже в обещаниях отмены польских узаконений, несогласных с прежними привилегиями лифляндского дворянства. Позже, однако, шведское правительство делает ряд энергических попыток к насаждению в обеих провинциях шведского права. Изданные в Швеции в начале XVII века кодексы земского права (Landslag) и старого городского права (Stadtslag) облегчили распространение шведского права на остзейские провинции. В начале того же века шведское правительство предложило эстляндскому и лифляндскому дворянству ввести у себя шведские законы взамен собственных. Дворянство решительно отвергло это предложение, и шведское правительство в лице герцога Карла для Эстляндии и Густава-Адольфа для Лифляндии ограничилось требованием признания шведского права в качестве вспомогательного. Но и это требование вызвало противодействие, так как к этому времени в качестве вспомогательного источника прибалтийского права утвердилось римское право. Эстляндцам удалось удержать последнее в этом значении, и по отношению к ним шведское правительство ограничилось требованием, чтобы институты, введенные в жизнь шведскими законами, восполнялись по шведским, а не римским источникам права. По отношению к Лифляндии оно продолжало требовать, чтобы первым вспомогательным источником права считались шведские законы. Отсюда появление ряда изданий шведского права на немецком языке в интересах практического его применения. Некоторым местностям, как, например, городу Нарве, было «пожаловано» целиком шведское право. Гораздо решительнее, чем в применении общего права Швеции, действовало шведское правительство в распространении на остзейские провинции новых узаконений, не только специально для них изданных, но и тех, которые имели целью реформу действовавшего права самой Швеции. Последнее совершалось или путём специальных предписаний, или путём постепенного принятия. Таким образом Эстляндия и Лифляндия получили новые уставы церковный (1686), опекунский (1669), вексельный (1671), о завещаниях (1686), ряд процессуальных законов. Сильное вторжение шведского элемента в местную юридическую жизнь не прекратило, однако, самостоятельного развития последней, выражающееся, с одной стороны, в стремлении к кодификации местного права, с другой — в реформах ряда городских прав. Кодификация права предпринимается в интересах приведения в известность права для шведского правительства и согласования его с новым правом, а также в интересах обеспечения его от вторжений иноземного влияния; но несколько кодификационных проектов (вице-президента лифляндского гофгерихта Энгельбрехта, Брандиса, Крузиуса) не получило утверждения. Что касается реформ местного городского права, то в конце XVI столетия в Ревеле было получено новое пересмотренное и дополненное издание любекского права, которое с того же времени входит в употребление и сохраняет значение действующего права до кодификации 1864 года. Ревель, кроме того, принимает в это время любекский вексельный устав 1662 года и ганзейский морской устав 1614 года, издает устав о богоугодных заведениях 1621 года, устав об опеках 1697 года, распространяет своё право на соседние города (Гапсаль).

В Риге в 1653 году Мейером и Флигелем был составлен проект рижского городского права. В 1662 году составленный в Риге на основании этой работы проект кодекса не получает утверждения шведского короля, но входит в употребление в Риге и составляет источник действующего права, подобно новому любекскому праву в Ревеле, до кодификации 1864 года. Подобно Ревелю, и Рига издает ряд собственных статутов и передает своё право мелким городам Лифляндии. Сильное влияние на правообразование оказала судебная практика, которая ввела ряд новых норм, а также принятие римского права в Германии.

Несмотря на подтверждение местного права для Курляндии, как и для Лифляндии, Сигизмундом-Августом, местные источники права были скоро вытеснены оттуда общегерманским и римским правом, а также нормами, действовавшими в прусских землях ордена, поскольку направляющим не являлось польское законодательство. Роль последнего здесь была не очень значительна; путём своих привилегий, responsa, rescripta, declarationes, конституций, а также актов комиссий, назначавшихся для разбора споров между герцогами и рыцарством, польское правительство внесло, однако, ряд частных изменений в действующее право. Законодательная роль принадлежала герцогам Курляндии, издавшим ряд уставов, но с 1717 года власть их в этом отношении значительно ограничивается согласием ландтагов; их постановления чаще всего носили характер договоров с сословиями. Среди органов законодательства играли некоторую роль и сами ландтаги. В общем местные источники были права крайне скудны. Города Курляндии также не имели самостоятельного права. Многие из них приняли с самого начала рижское городское право, некоторые (Якобштадт) пользовались магдебургским. С течением времени городское право вытеснялось земским. Собственное законодательство в пополнение заимствованного права было также незначительно; среди актов его имеют значение лишь митавский, баускский и фридрихштадтский полицейские уставы. Несмотря на эту скудость собственных источников права, и в Курляндии встречались попытки кодификации местного права. Первая относится ко времени Сигизмунда-Августа, когда в ответ на требование его «Привилегии» составить местные своды рыцарство попыталось создать их по соглашению с герцогом. Попытка не привела ни к каким результатам. Лишь Пильтен создал утверждённый Сигизмундом III в 1611 года свод местных законов, составленный на основании местного права, римского права, германского и польского законодательства — свод, сохранивший в Российской империи известную юридическую самостоятельность за Пильтенским округом. К Курляндии помощь пришла извне: учрежденная по просьбе рыцарства в 1616 года польская комиссия под председательством епископа Иоанна Кукборского издала необходимые для управления краем законы: так называемую лат. Formula regiminis, содержащую нормы административного права, и курляндские статуты под заглавием: лат. Jura et leges in usum nobilitatis Curlandiae et Semigalliae, содержащие нормы гражданского и уголовного судопроизводства. Одобренные герцогом и рыцарством, эти законы были обнародованы 18 марта 1718 года и получили силу закона, хотя и нет сведений об утверждении их польским королём. Бедность собственного права привела в Курляндии к усиленному заимствованию римского права, которое преобладало в этой губернии и после кодификации 1864 года, однако распространившееся юридическое образование привело к появлению самостоятельной юридической литературы не только по гражданскому праву (особенно обработка курляндских статутов), но и по государственному.

В результате кодификации получился обширный гражданский кодекс (4600 статей, в которые, однако, не вошли особенные постановления о частном праве крестьян), составлявщий III часть «Свода местных узаконений губерний остзейских» (изд. 1864 г., с продолж. 1890 г.).

Система остзейского свода несколько напоминает систему 1-й части Х тома Свода законов Российской империи. За введением, содержавшим в себе положения о действующих в прибалтийских губерниях частноправовых нормах, их видах, объеме действия и прочем, следовали четыре книги, которые подразделялись на разделы, главы и отделения и содержали

1. права и обязанности семейные
2. право вещное
3. право наследования
4. право требований.

К кодексу были приложены указатель источников и предметный указатель, составленный в алфавитном порядке.

Вещное право остзейского свода содержало в себе римские начала, дополненные и видоизмененные под влиянием германского права. Постановления его о владении и о лат. quasi-possessio воспроизводили теорию, господствовавшую в 1850-х годах в науке пандектного права, которая положения римского права восполняла правилами канонического права. Чисто римскую конструкцию имели сервитуты, а из поземельных повинностей (нем. Reallasten) свод содержал постановления о «поземельном или постоянном оброке», соответствующем эмфитевтическому отношению. Всецело были основаны на римском праве и статьи свода, относящиеся к залоговому праву в собственном смысле (нем. Pfandrecht); некоторые, в том числе возможность ипотеки на движимое имущество и допущение безмолвной и генеральной ипотеки, были устранены законом от 9 июля 1889 года, причем различные законные закладные права заменены законным правом удержания. Наряду с этим свод использовал и германский институт заставного владения (нем. Pfandbesitz).

Чисто германским институтом являлось право выкупа (нем. Näherrecht), находящееся в связи с древнегерманским взглядом, по которому отчуждение недвижимости помимо известных лиц представлялось противным нравственности. Постановления о собственности представляли смесь римских положений и германских начал. Влияние последних сказалось, прежде всего, в самом понятии собственности, под которое подводятся и различные институты, относящиеся скорее к разряду прав на чужие вещи, но близко подходящие к собственности по обширности доставляемого ими пользования. В своде встречается «собственность разделенная, или прямая собственность (лат. dominium directum) и пользование на правах оной» (лат. dominium utile); примерами последнего являлись пользование видмами, наследственная аренда, наследственное заставное владение. Из германских источников проистекала публичность перенесения собственности в недвижимостях, выражавшаяся во внесении акта в (публичные) крепостные книги, при участии общественной власти. В постановлениях о движимостях германское влияние выразилось в ограничении виндикации в интересах добросовестного приобретателя.

Третья книга остзейского свода всего более отражала в себе многообразие источников, действовавших в крае. Согласно с римским правом различались универсальное и сингулярное преемство после умершего; наследником называлось только лицо, имевшее право на всю совокупность имущественных отношений умершего, рассматриваемую до вступления наследника в наследство как юридическое лицо (лат. hereditas jacens). Кроме двух римских оснований открытия наследства — завещания и закона, — остзейский свод знал еще третье, германское, а именно договор о наследовании. Свобода завещания в Лифляндии и Эстляндии была ограничена соответственно различию имуществ наследственного и благоприобретенного, а в Курляндии — только по отношению к родовым (то есть доставшимся от восходящих родственников по мужской линии) дворянским имениям, причем обязательная доля (в римском смысле) имеется в одной только Курляндии. Что касается наследования по закону, то к нему, как и в германском праве, призывались супруги совместно с кровными родственниками; если их нет — то известные корпорации и установления, наконец, государство. Относительно супругов имело значение, остались ли в живых вдовец или вдова, был ли брак бездетен или нет. При наследовании родственников значение имели естественные и юридические особенности наследуемых имуществ, различие родственников, отделенных относительно наследодателя и не отделенных, различие пола наследующих лиц. В исчислении родства отражались как римские, так и германские или канонические начала.

Раздел об обязательствах являлся наиболее разработанной частью остзейского свода, в котором он был изложен по системе, принятой в учебниках: сначала шла так называемая общая часть обязательственного права, а за ней следовала особенная, излагающая отдельные виды обязательств. В этом отделе, особенно в общей его части, до мелочей было воспроизведено новое римское право, но некоторые спорные в теории вопросы были разрешены законодателем. Наряду с этим, однако, остзейское обязательственное право не только содержало некоторые особенности, основанные на местных обычаях, но и представляло собой дальнейшее развитие гражданского права в институтах, неизвестных в таком виде римскому праву и выработанных сообразно требованиям практической жизни доктриной и практикой, главным образом германской, а также местными обычаями, шведским и русским законодательствами. Новыми понятиями были, например, бумаги на предъявителя, продажа с публичных торгов, договор на издание, договор пожизненной ренты, страхование, лотерея. При введении в Прибалтийском крае в 1889 году Судебных Уставов императора Александра II, устав гражданского судопроизводства должен был быть приведён в соответствие с материальным правом Прибалтийских губерний. Это привело, с одной стороны, к изменению и дополнению постановлений устава гражданского судопроизводства, с другой стороны — к созданию целого ряда институтов, неизвестных гражданскому процессу внутренних губерний. Главнейшие из изменений первой категории заключаются в ограничении исковой правоспособности и увеличении числа лиц, не пользующихся полной правоспособностью (жены ввиду опеки над ними мужей; расточители), в расширении силы свидетельских показаний, в увеличении числа отводов, в смягчении правил о прерывании давности предъявлением иска в суде; особенно сильным изменениям подверглись постановления устава гражданского судопроизводства об обращении взыскания на движимое и недвижимое имущество, причем законодателю пришлось считаться не только с особенностями местного материального права, но и с существованием в крае ипотечной системы. Компетенция мировых судей, с одной стороны, была сокращена исключением исков о личных обидах и оскорблениях, так как местное право не допускало замены уголовного преследования гражданским иском о бесчестье, с другой стороны, расширена предоставлением им права разрешать просьбы об обеспечении исков на всякую сумму ранее их предъявления и рассматривать иски о показании движимой вещи. Смысл исков последнего рода заключался в том, что лицо, намеревающееся предъявить право на движимую вещь и для этого желающее её сперва увидеть, могло как от собственника, так и от всякого держателя её потребовать, чтобы он её показал ему; истцом мог выступить всякий, представивший какое-либо, хотя бы и несовершенное, доказательство законного для него интереса в предъявлении ему вещи. К числу институтов, неизвестных гражданскому процессу внутренних губерний, принадлежали, также понуждение истца к предъявлению иска («провокация») и некоторые виды охранительного судопроизводства.