Гинцбург, Мордехай Аарон

Отец его, Иегуда Ошер (1765—1823), один из первых по времени "маскилим" в России, не чужд был литературы. Хранившиеся у сына отцовские рукописи на др.-еврейском языке, касавшиеся грамматики, алгебры и др., были уничтожены во время большого пожара в Полангене в 1831 г.; из всех его произведений напечатаны только десять писем (в Debir, ч. II). Подробные сведения ο детстве и юношеских годах М. А. Гинцбурга имеются в его незаконченной автобиографии "Abieser", весьма ценной в смысле историко-бытового материала. Воспитание его шло путём, обычным у евреев Литвы и Польши начала 19 в., с тем только различием, что отец его уделял много забот основательному изучению сыном др.-еврейского языка и Библии. Четырех лет Г. был отдан в хедер, семи лет уже посажен за Талмуд, затем стал изучать равв. письменность. Случайно попавшие в руки 13-летнего мальчика книги исторического содержания на древнееврейском яз. (Zemach David, Scheerith Israel и др.) пробудили в нем интерес к истории; они же вскоре вызвали его первые пробы пера в обычном тогда выспреннем стиле, которые не встретили одобрения со стороны отца Г., указывавшего на необходимость простоты и естественности изложения. Из других произведений светского характера, с которыми Г. имел случай ознакомиться в юношеские годы, он в автобиографии упоминает о "Sefer ha-Berith" и евр. переводе "Федона" Мендельсона.

Подчиняясь обычаям того времени, отец Г. женил сына, когда тому едва минуло 15 лет. Г. переселился в Шавли, в дом тестя. Преждевременный брак тщедушного мальчика с далеко опередившею его по своему физическому развитию девушкою явился началом мучительной драмы, ο которой Гинцбург с беспощадным реализмом повествует в "Abieser", первый энергично выступив против этого векового еврейского обычая. Г. продолжал талмудические занятия, одно время увлекаясь и каббалою. Ознакомление с произведениями мендельсоновской школы укрепило в нем интерес к литературе. Значительное влияние на интеллектуальное развитие оказал старик-врач, с которым Г. сблизился в Шавлях. Г. основательно изучил немецкий язык, много читал и стремился пополнить своё образование. В 1816 г. забота ο содержании семьи вынудила его переселиться в Поланген, где он работал частью в качестве меламеда, частью как переводчик на немецкий язык разных документов, представляемых в суд. Это, однако, не могло обеспечить ему хотя бы скудное пропитание. Начались годы скитаний в поисках хлеба: Г. побывал в Вене, Мемеле, Либаве и т. д.; он вынужден был заниматься меламедством, давал уроки немецкого языка, одно время даже содержал трактир.

К 20-м годам относится начало его литературной деятельности. В 1823 г. появилось (в Вильне) его "Gelot Erez he-Chadascha" — история открытия Америки по Кампе. Издание этой книги связано было с разорительными для автора расходами: при отсутствии в то время в Вильне евр. типографии ему пришлось купить для себя евр. шрифт и по отпечатании книги продать его за бесценок. В 1829 году, после ряда тщетных попыток устроиться где-либо в Курляндии, Г. окончательно поселился в Вильне; на первых порах он давал здесь частные уроки, а впоследствии сообща с С. Залкиндом открыл училище. Вместе с тем расширилась его литературная деятельность. В 1835 г. он выпустил "Toldoth Bnei ha-Adam" — перевод части всеобщей истории Пэлитца, "Kiriath Sefer", собрание писем (часть которых принадлежит перу А. Закгейма), в 1837 году — евр. перевод послания Филона Александрийского к Каю Калигуле, в 1839 г. — "Itothei Russia" (история России), в 1842 г. — "Hazarfatim be-Russia" (история похода Наполеона в Россию). Некоторые из этих произведений нашли довольно значительный сбыт, и тогда материальное положение их автора улучшилось.

Литературные заслуги Г. снискали ему в Вильне многочисленных поклонников и друзей; он стал одним из влиятельнейших и наиболее уважаемых членов местного кружка интеллигентов.

В 1844 году им выпущен в свет "Debir", сборник писем и статей, частью переводных с немецкого яз., в 1845 г. — "Piha-cheiruth" (история войн 1813—1815 гг.). Смерть Г. глубоко опечалила его друзей и поклонников; бестактное поведение виленского маггида-проповедника во время похорон Г. вызвало негодование со стороны местных интеллигентов и содействовало устройству ими для себя отдельной синагоги "Taharath hakodesch". Кончина Γ. вызвала целую поминальную литературу ("Kinath Sofrim" A. Б. Лебензона, "Kol Bochim" B. Тугендгольда и К. Шульмана, стихотворения М. Лебензона, С. Залкинда, В. Каплана и др.). Виленские друзья писателя одно время предполагали издать все оставшиеся после него многочисленные рукописи, однако мысль эта не была приведена в исполнение. Часть его литературного наследия издана была его братом при содействии его ученика Я. Каценельсона: в 1860 г. — "Chamath Dameschek" (об известном обвинении против евреев в Дамаске 1840 г.) и "Jemei ha-Dor" (новейшая история Европы), в 1864 г. — "Abieser" и "Tikun Labann ha-Arami (о проделках мнимых чудодеев). Теми же лицами в 1862 г. выпущена вторая часть "Debir", обнимающая преимущественно переписку Г., которая имеет крупный биографический и историко-культурный интерес; однако издатель многочисленными купюрами, опущением дат и имен сильно умалил значение книги. В 1878 г. Л. Шапиро выпустил в Варшаве "Hamoriah" — сборник четырех статей Г. Большинство произведений его переиздавались много раз.

Произведения Г., в своё время немало содействовавшие распространению в еврейск. читающих кругах знания, преимущественно исторического, в настоящее время не могли не утратить значения, но за автором их остается неизгладимая в истории новоеврейской литературы заслуга как родоначальника нового еврейского литературного стиля. Когда Г. выступил на арену еврейской литературы, в ней безраздельно царил неестественный, крайне безвкусный стиль, отличавшийся от языка раввинских респонсов лишь тем, что писатели — "маскилим" — уснащали свою речь оборотами, выражениями и целыми стихами из Библии, а не из Талмуда. Это было время господства риторики и напыщенной фразы, в которой утопала мысль. В многочисленных своих письмах и заметках Г. ратует за простоту и естественность языка; он не ограничивается одною проповедью, а целым рядом своих произведений создает плавный и изящный прозаический стиль, чуждый риторики, гиперболизма и манеры нанизывания библейских слов. Он не отступает перед заимствованием из лексикона Мишны таких выражений, которые ближе и точнее, чем библейские, передают необходимый оттенок данного понятия; он не пугается даже обвинений в германизме. Логическая стройность, соответствие между мыслью и её выражением, естественность и простота — таковы требования, неустанно предъявлявшиеся Г. к литературному слогу, и мастерский пример осуществления этих необходимых качеств он дал в своих произведениях, которые оказали значительное влияние на ход развития новоевр. литературного языка и освобождение его из тисков риторики.

По своим религиозным и общественным взглядам Г. принадлежал к более умеренной части современной ему интеллигенции. Пережив мучительный период религиозных сомнений, он приходит к примирению с традиционными основами, исторгающему у него восклицание: "Воистину, существует Бог!" (Abieser, стр. 153). Он одинаково ополчается против религиозного фанатизма и суеверия, как и против нарушения религиозных предписаний. По свидетельству А. Б. Лебензона, Г. в своем личном обиходе пунктуально соблюдал все религиозные обряды.

В противоположность В. Мандельштаму, который метал (в "Chason lamoed") громы и молнии против тогдашних русских раввинов и даже рекомендовал д-ру Лилиенталю предложить правительству пригласить на помощь делу просвещения раввинов из Германии, Г., целясь в Лилиенталя, писал по адресу немецких раввинов: "Гг. доктора, если вы явились к нам для светского обучения, для произнесения проповедей, то вы найдете усердных слушателей, но для раввинства у нас требуется — Тора, Тора и Тора; хотя бы сам Аристотель восстал из гроба, мы встретим его с глубочайшим почетом и вниманием, но раввином его не признаем!" (Наmoriah, стр. 44). Против известного печатного воззвания д-ра Лилиенталя "Magid Jeschuah" Γ. выступил с псевдонимною брошюрою "Magid Emeth" (Лейпциг, 1843), где высказывает по его адресу ряд упреков в незнании и непонимании условий жизни русских евреев. Правда, здесь местами звучат некоторые нотки уязвленного самолюбия (вызванные недостаточным, по его мнению, вниманием Лилиенталя к местным деятелям на поприще просвещения евреев в России); тем не менее в основе этой полемики лежало принципиальное разногласие по ряду основных вопросов и убеждение Гинцбурга, что просвещение евреев в России может и должно быть делом передовых элементов русского же еврейства, а не евреев иноземных, слишком мало знакомых с бытом своих единоплеменников в России. Расходясь во многом с более радикальною частью современной ему интеллигенции, Г. только в одном был с нею вполне согласен, именно в том огромном значении, какое она придавала необходимости воспрещения еврейского платья; в этой мере он усматривал чуть ли не панацею против всех зол тогдашней евр. жизни (см. весьма любопытную статью его по этому предмету, помещ. в изданном редакцией Hameliz "Leket Amarim", 89—92).

Элегией на смерть Мордехая Аарона Гинцбурга дебютировал в литературе еврейский поэт Михель Гордон[1].

• Гинзбург С. М. Гинцбург, Мордехай Аарон // Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона. — СПб., 1908—1913.
• Д. Маггид, M. A. Günzburg (СПб., 1897);
• Д. Маггид, Mischpechoth Ginzburg, стр. 75—78 (СПб., 1898);
• В. Мандельштам, Chason lamoed, ч. II (Вена, 1877 г.);
• Hajom, 1887; NN, "Пережитое", том II, 289—293 (СПб., 1910);
• П. Марек, "Очерки по истории просвещения евреев в России", введение (Москва, 1909).

• מָרְדְכַי אַהֲרֹן גִינְצְבּוּרְג.
• תולדות בני האדם.
• קרית ספר