Коссак-Щуцкая, Зофья

Зофья Коссак родилась 10 августа 1890 года в семье Тадеуша Коссака, брата польского художника Войцеха Коссака. Своё детство и юность Зофья Коссак провела в Люблине и на Волыни. Получив домашнее образование, с 1906 года стала преподавать в Варшаве. Обучалась в варшавской Школе изящных искусств, потом продолжила обучение в Женеве.

В 1915 году вышла замуж за Стефана Щуцкого и стала жить в Новоселице на Волыни, где в 1917 году пережила крестьянские восстания. Там же в 1916 родился её первый сын Юлиуш, а в 1917 — второй, Тадеуш[4]. После смерти мужа в 1921 году переехала в Гурки-Вельке.

В 1925 году вышла замуж за Зигмунда Шатковского. В 1926 родился сын Витольд, и в том же году умер её первый сын Юлиуш Щуцкий. В 1928 г. родилась дочка Анна Шатковская, в годы войны — молодая участница Сопротивления, позднее писательница-мемуаристка[4].

В 1932 году она получила литературную премию и в 1936 году — премию Польской Академии литературы. В 1937 году была награждена Орденом Возрождения Польши. Примечательно, что в своих литературных произведениях, написанных до войны, занимала антисемитскую позицию, весьма распространённую в тогдашнем польском обществе[5].

Во время II Мировой войны жила в Варшаве, занимаясь благотворительной деятельностью в подпольных условиях. В это же время стояла во главе католической подпольной организации Фронт Возрождения Польши (польск. Front Odrodzenia Polski), которая стала продолжением довоенной Католической Акции. Издала в сотрудничестве первый номер подпольного журнала «Polska żyje» («Польша живёт»).

В августе 1942 года выпустила свой знаменитый манифест:

«В варшавском гетто, за стеной, отрезающей его от мира, несколько сотен тысяч обречённых ожидают своей смерти. Для них нет надежды на спасение, нет ниоткуда помощи…

Число убитых евреев перевалило за миллион, и эта цифра увеличивается с каждым днём. Погибают все. Богачи и бедняки, старики и женщины, мужчины и молодёжь, грудные дети… Все они провинились тем, что родились в еврейской нации, приговорённой Гитлером к уничтожению.

Мир смотрит на это преступление, которое страшнее всего того, что видела история, и молчит. Резня миллионов беззащитных людей совершается среди всеобщего враждебного молчания. Молчат палачи, не похваляются тем, что делают. Не поднимают свои голоса ни Англия, ни Америка, молчит даже влиятельное международное еврейство, так некогда чуткое к каждой обиде в отношении своих. Молчат и поляки. Польские политические друзья евреев ограничиваются журналистскими заметками, польские противники евреев проявляют отсутствие интереса к чужому для них делу. Погибающие евреи окружены одними умывающими руки Пилатами.

Нельзя долее терпеть это молчание. Какими бы ни были его мотивы — оно бесчестно. Нельзя оставаться пассивным при виде преступления. Тот, кто молчит перед лицом убийства — становится пособником убийцы. Кто не осуждает — тот дозволяет.

Поэтому поднимаем свой голос мы, католики-поляки. Наши чувства в отношении евреев не претерпели изменений. Мы не перестаём считать их политическими, экономическими и идейными врагами Польши. Более того, мы отдаём себе отчёт в том, что они ненавидят нас больше, чем немцев, что делают нас ответственными за свою беду. Почему, на каком основании — это остаётся тайной еврейской души, тем не менее это непрестанно подтверждаемый факт. Осознание этих чувств однако не освобождает нас от обязанности осуждения преступления.

Мы не хотим быть Пилатами. Мы не можем действием противостоять немецким преступлениям, мы не можем ничего сделать, никого спасти — однако мы протестуем из самой глубины сердец, охваченных состраданием, негодованием и ужасом. Этого протеста от нас требует Бог, Бог, который не дозволил убивать. Этого от нас требует христианская совесть. Каждое существо, именуемое человеком, имеет право на любовь ближнего. Кровь беззащитных взывает к Небу о мести. Кто вместе с нами не поддержит этот протест — тот не католик.

Мы протестуем в то же время и как поляки. Мы не верим в то, что Польша могла бы получить пользу от немецких зверств. Напротив. В упорном молчании международного еврейства, в усилиях немецкой пропаганды, уже сейчас старающейся переложить вину за резню евреев на литовцев и… поляков, мы чувствуем враждебную для нас акцию. В равной степени мы осознаём, сколь ядовит бывает посев преступления. Принудительное участие польской нации в кровавом зрелище, разыгрывающемся на польских землях, может легко взрастить невосприимчивость к чужой беде, садизму и прежде всего опасное убеждение в том, что можно безнаказанно убивать ближних своих. Кто не понимает этого, кто гордое, свободное прошлое Польши посмел бы соединить с нечестивой радостью при виде несчастья ближнего своего — тем самым не есть ни католик, ни поляк!»[6].

Оригинальный текст (польск.)[показатьскрыть]

W ghetcie warszawskim, za murem odcinającym od świata, kilkaset tysięcy skazańców czeka na śmierć. Nie istnieje dla nich nadzieja ratunku, nie nadchodzi znikąd pomoc...

Ogólna liczba zabitych żydów przenosi już milion, a cyfra ta powiększa się z każdym dniem. Giną wszyscy. Bogacze i ubodzy, starce i kobiety, mężczyźni i młodzież, niemowlęta... Wszyscy zawinili tym że się urodzili w narodzie żydowskim, skazanym na zagładę przez Hitlera. Świat patrzy na tę zbrodnię, straszliwszą niż wszystko, co widziały dzieje – i milczy. Rzeź milionów bezbronnych ludzi dokonywa się wśród powszechnego, złowrogiego milczenia. Milczą kaci, nie chełpią się tym co czynią. Nie zabierają głosu Anglia ani Ameryka, milczy nawet wpływowe międzynarodowe żydostwo, tak dawniej wyczulone na każdą krzywdę swoich. Milczą i Polacy. Polscy polityczni przyjaciele żydów ograniczają się do notatek dziennikarskich, polscy przeciwnicy żydów objawiają brak zainteresowania dla sprawy im obcej. Ginący żydzi otoczeni są przez samych umywających ręce Piłatów.

Tego milczenia dłużej tolerować nie można. Jakiekolwiek są jego pobudki - jest ono nikczemne. Wobec zbrodni nie wolno pozostawać biernym. Kto milczy w obliczu mordu - staje się wspólnikiem mordercy. Kto nie potępia - ten przyzwala.

Zabieramy przeto głos my, katolicy - Polacy. Uczucia nasze względem żydów nie uległy zmianie. Nie przestajemy uważać ich za politycznych, gospodarczych i ideowych wrogów Polski. Co więcej, zdajemy sobie sprawę z tego, iż nienawidzą nas oni więcej niż Niemców, że czynią nas odpowiedzialnymi za swoje nieszczęście. Dlaczego, na jakiej podstawie - to pozostanie tajemnicą duszy żydowskiej, niemniej jest faktem nieustannie potwierdzanym. Świadomość tych uczuć jednak nie zwalnia nas z obowiązku potępienia zbrodni. Nie chcemy być Piłatami. Nie mamy możności czynnie przeciwdziałać morderstwom niemieckim, nie możemy nic poradzić, nikogo uratować, - lecz protestujemy z głębi serc przejętych litością, oburzeniem i grozą. Protestu tego domaga się od nas Bóg, Bóg który nie pozwolił zabijać. Domaga się sumienie chrześcijańskie. Każda istota, zwąca się człowiekiem, ma prawo do miłości bliźniego. Krew bezbronnych woła o pomstę do nieba. Kto z nami tego protestu nie popiera – nie jest katolikiem.

Protestujemy równocześnie jako Polacy. Nie wierzymy, by Polska odnieść mogła korzyść z okrucieństw niemieckich. Przeciwnie. W upartym milczeniu międzynarodowego żydostwa, w zabiegach propagandy niemieckiej usiłującej już teraz zrzucić odium za rzeź żydów na Litwinów i... Polaków, wyczuwamy wrogiej dla nas akcji. Wiemy również, jak trujący bywa posiew zbrodni. Przymusowe uczestnictwo narodu polskiego w krwawym widowisku spełniającym się na ziemiach polskich, może snadno wyhodować zobojętnienie na krzywdę, sadyzm i ponad wszystko groźne przekonanie, że wolno mordować bliźnich bezkarnie.

Kto tego nie rozumie, kto dumną, wolną przyszłość Polski śmiałby łączyć z nikczemną radością z nieszczęścia bliźniego – nie jest przeto ani katolikiem, ani Polakiem!

В сентябре 1942 года вместе с Вандой Крахельской-Филипович основала Совет помощи евреям, который позднее преобразовался в Жеготу. В 1943 году была арестована за свою деятельность и отправлена в концентрационный лагерь Освенцим, позднее её перевели в варшавскую тюрьму Павяк, где вскоре она была приговорена к смертной казни. В 1944 году её выпустили из тюрьмы. В августе 1944 года она принимала участие в Варшавском восстании, в котором погиб её сын Тадеуш. В Сопротивлении участвовали, несмотря на молодой возраст, и её двое детей от второго брака, которые оба пережили войну и дожили до старости.

C 1945 года руководила миссией Польского Красного креста в Лондоне. После пришествия к власти польских коммунистов осталась в Великобритании, где проживала с третьим мужем на ферме в Корнуолле, занимаясь литературной деятельностью.

В 1957 году возвратилась в Польшу и стала работать журналистской в католической периодической печати. В 1964 году она стала одним из инициаторов Письма 34, в котором протестовала против ограничения свободы слова.

Зофья Коссак-Щуцкая умерла 9 апреля 1968 года в городе Бельско-Бяла и была похоронена на кладбище в Гурках Вельких.

• Золотой венок Польской Академии литературы;
• Орден Возрождения Польши;
• За свою деятельность по спасению евреев и благотворительность после войны была награждена медалью «Праведник мира»;
• Была принята в почётные члены орден святого Лазаря с вручением Большого Креста заслуги.

• В Гурках-Вельких находится музей, посвящённый Зофьи Коссак-Щуцкой[7].
• В 2009 году Банк Польши выпустил серебряную монету достоинством 20 злотых «Поляки, спасающие евреев», на которой изображена Зофья Коссак-Щуцкая.

• Hierowski, Zdzisław (1947). 25 lat literatury na Śląsku 1920—1945. Katowice — Wrocław: Wydawnictwa Instytutu Śląskiego. OCLC 69489660.
• Jurgała-Jurecka, Joanna (2009). Historie zwyczajne i nadzwyczajne, czyli znani literaci na Śląsku Cieszyńskim. Cieszyn: Biblioteka Miejska w Cieszynie. pp. 68–89. ISBN 978-83-915660-9-1.

• Музей Зофьи Коссак-Щуцкой (польск.)