Гугель, Егор Осипович

Родился в семье камер-музыканта немецкого происхождения, Иосифа Франца Гугеля (1774—1848). Переехал в Санкт-Петербург в пятилетнем возрасте вместе с семьёй. В июле 1814 года был принят во 2-й класс Петришуле и проучился в ней до октября 1819 года.

В ноябре 1824 г. поступил преподавателем немецкого языка в Главное инженерное училище.
С 1826 по 1830 г. работал учителем, гувернёром, инспектором классов в частном пансионе реформатского пастора фон Муральта.
1 сентября 1830 г. назначен инспектором классов в Гатчинском Воспитательном доме.
В 1831 г. женился, в 1833 принял российское подданство (до тех пор числился в саксонском).
11 февраля 1837 г. утверждён смотрителем Школы малолетних детей.
В феврале 1841 г. уволен в отпуск для излечения душевной болезни и через полгода скончался.

Профессиональным наставником Е. О. Гугеля стал Йоханнес фон Муральт — непосредственный ученик И. Г. Песталоцци. Гугель стал его ближайшим помощником. Так «из рук в руки» в Россию были перенесены традиции педагогики Песталоцци, а воплощение на русской почве идей и методов «элементарного образования», сформулированных И. Г. Песталоцци, было стержнем профессиональной деятельности Гугеля.

«Педагогический журнал»

В 1833 г. вместе с коллегами-учителями Гатчинского и Санкт-Петербургского воспитательных домов организовал «Педагогический журнал» — второе в России (после «Журнала Министерства народного просвещения») регулярное педагогическое издание и первое, созданное на общественных началах. Соучредителями его наряду с Гугелем были А. Г. Ободовский и П. С. Гурьев, выдающийся методист в области преподавания математики.

Обложка шестого выпуска «Педагогического журнала» за 1834 г.

«Учителя с низшими взглядами полагают, что вся задача здесь состоит в том, чтобы ученик научился читать: им всё равно, каким образом ученики их дойдут до сего великого искусства. Они на опыте удостоверились, что общепринятый до сих пор способ доводит до вышеозначенной цели, и так они спокойно продолжают действовать по-прежнему. Другой даже с самохвальством, показывая на ряд учеников своих, которых он обучил чтению, спросит вас: „Разве они не выучились читать? — Чего ж вам более?“.
Нет, М. Г., этого не довольно <…> Чрезвычайно важно различать: учимся ли мы только для того, чтобы знать что-либо; или смотрим ли мы на учение как на средство к нашему образованию и к созиданию нас способными к действованию. Первая точка зрения приличествует низшим, а последняя высшим взглядам в преподавании. От собственной воли каждого учителя конечно зависит, каким из сих взглядов на предмет он даёт преимущество; думаем только, что предпочитающий первые, унижает почтенное звание учителя, смотря на оное как на ремесло. <…>
Употребляя знание, как средство к образованию, мы не только сообщаем воспитаннику познания, но и возделываем в нём все способности человеческие. Кто не видит здесь тотчас преимущества высших взглядов пред низшими? Учитель первого разряда, употребляя к тому не более времени, а иногда даже менее, нежели поклонники низших взглядов, вдруг достигает цели своей, выполняя при сём все возможные требования.
Не говоря о том, что ученики в таком случае гораздо легче, и лучше вникают в предмет, — ибо память только удерживает, ум один понимает — проистекает из сего та выгода, что молодые люди, коих в сём смысле руководствовали в юности, в зрелом возрасте сами будут судить о предметах, не полагаясь совершенно слепо на какой-либо авторитет».

— Из статьи «О высших и низших взглядах в преподавании», Педагогический журнал, 1834, часть 5

«Но много ли у нас последователей Песталоцци? Сколько последователей методы Жакото? Дабы доказать младенчество нашей Педагогии, стоит только припомнить, что у нас выдают за лучшее то, чему уже давним давно отпразднована последняя тризна в чужих краях. Если наши авторы могут так поступать, то к чему же иному отнести это, как не к тому, что в воспитании и преподавании до сих пор действуют у нас только ощупью?
<…> Кто вам сказал, Гг., что трудно научиться читать? В Гатчине была заведёна нами в малом виде школа для детей от трёх до пятилетнего возраста, детей сирых, кои до сего времени были содержимы в самом грубом невежестве, и эти самые дети, после шестимесячного, прибавим, неправильного посещения школы, читали уже очень порядочно, не занимаясь отдельно азбукою, не учив вовсе: арбуз, барабан, волан и пр. Подумайте сами, если вы, показав ребёнку на изображение, скажете ему: это барабан, разве он научится знать букву Б? Ничего не бывало. При всяком взгляде на букву Б, ему тотчас представится в памяти рисунок барабана. Что за странное смешение. Это то же самое, что известный анекдот с одними богатыми родителями, которые, заметив тупые способности в своём детище, вздумали представить к нему столько слуг, сколько букв в азбуке, и каждому слуге дали название одной из букв. По истечении долгого времени, ребёнок выучил названия всех своих слуг, но, несмотря на то, для него столь же было трудно научиться читать, как и прежде. Придёт ли время, что откинут все эти буквари и азбуки в фигурах!..»

— Из статьи «Литература педагогии», Педагогический журнал, 1834, часть 4

«Если в некотором смысле должно допустить, что человек уже в совершенных летах воспитывается во всю жизнь обстоятельствами, случаями, окружающими его людьми и предметами, то нельзя не сказать того утвердительно о дитяти, об отроке и юноше. Особливо в первых летах дети легко присваивают каждый образ выражения мыслей, каждый обычай, каждую привычку других; в сём возрасте хорошее и худое равно легко действует на мягкую душу и оставляет неизгладимые впечатления.
Первое воспитание есть самое важное, ибо оно даёт основные черты всему нравственному характеру будущего гражданина, а посему должно стараться направить детей уже с самого начала на путь истины, предохраняя их от разврата в первых летах возраста. Выгода, могущая от сего произойти для дальнейшего воспитания, не может быть исчислена; но результаты сии столь отдалённы, что до сих пор, как в семейственном, так и в общественном быту, кажется, слишком мало заботятся о первом воспитании. Но таков ход человеческих дел: только мало помалу мы доходим до истины, только постепенно может усовершенствоваться всякое человеческое начинание…»

— Из предисловия к «Проекту об улучшении первоначального воспитания питомцев Гатчинского Воспитательного Дома…»

«О Гугеле нельзя судить вполне по изданным им книгам, хотя они всё-таки лучшие, если не единственные, действительно педагогические книги в нашей литературе. Надобно было видеть его в кругу детей, надобно было видеть детей вокруг него, оживлённых его речью; казалось, с каждым ребёнком он употреблял особый приём разговора; с каждым он говорил языком, ему вполне понятным. Как глубоко он знал все сокровеннейшие изгибы детского ума, с каким материнским сочувствием он выводил на свет мысли или понятия, запавшие в тайнике души младенческой, за минуту ей самой неизвестные; казалось даже, что он обладал даром, которым ещё не мог похвалиться ни один педагог, — даром предугадывать ответ ребёнка. Здесь любовь и наука достигали степени истинного вдохновения; лишь высокая душа могла так глубоко понимать младенческую душу. Педагогия была жизнью Гугеля, элементарное преподавание так сроднилось с его душой, что его истинно гениальные разговоры с детьми казались ему делом весьма обыкновенным, доступным для всякого; ему казалось, что если он набросает на бумагу несколько приёмов, то всякий учитель поймёт, в чём дело. В том была единственная ошибка Гугеля: он не привязал к бумаге своей заветной тайны, и она похоронилась с ним… Да будет мой смиренный труд свидетельством, что несколько слов, которыми мы обменялись в этой жизни, не пропали даром, — лучшей награды я не желаю…»

— В.Ф.Одоевский, Отечественные записки, 1845, №12

«Наделённый с избытком силою воли и предприимчивым характером, он отличался в особенности тою способностью, которая так нужна в деле воспитания, хотя и редко встречается в педагогах: это умение читать в детской душе и предугадывать её лёгкие, едва заметные проявления. <…> Не столько Петропавловской школе, сколько Муральдту и собственной деятельности он обязан был своим образованием: скудные сведения, которые тогда приобретались повсюду, даже и в университете, не могли довольствовать этой жаждавшей познания души; он скоро понял всю бедность таких познаний и, как сам неоднократно говорил, в пансионе Муральдта принялся за совершенное своё преобразование, начав с элементарных познаний.

Метода англичанина Гамильтона, состоящая в изучении иностранного языка по надстрочным переводам, при беспрестанном сравнении обоих текстов, с которою он прежде всего познакомился и которая относится к методе Жакото, как часть к целому или вид к роду, пособила ему приобрести достаточные сведения в иностранных языках, в особенности в английском. Обширное чтение, начатое ещё в пансионе Муральдта и направляемое этим просвещённым мужем, и потом постоянно продолжаемое в Гатчине, на которое он посвящал каждый досужий час, довершило его образование. Он имел библиотеку хотя небольшую, но составленную из лучших сочинений, как по педагогике, так и по наукам, с нею соприкосновенным.

Достойно было удивления, с какою лёгкостью и быстротою выучился он русскому языку. В первое время пребывания его в Гатчине он говорил и писал по-русски очень ошибочно; но не более как через год совладал и с трудным для иностранца русским произношением и с русскою фразеологией. Будучи по преимуществу автодидактом, он так изучил грамматики языков немецкого, латинского, русского и французского, беспрестанно сравнивая их между собою, что мог служить образцовым преподавателем иностранных языков, каким и был на самом деле. Ученики его всегда делали замечательные успехи».

— П.С.Гурьев, Русский педагогический вестник, 1859

«Это было в первый раз, что я видел собрание педагогических книг в русском учебном заведении. Этим двум шкафам я обязан в жизни очень, очень многим, и — Боже мой! — от скольких бы грубых ошибок был избавлен я, если бы познакомился с этими двумя шкафами прежде, чем вступил на педагогическое поприще! Человек, заведший эту библиотеку, был необыкновенный у нас человек. Это едва ли не первый наш педагог, который взглянул серьёзно на дело воспитания и увлёкся им. Но горько же и поплатился он за это увлечение. Покровительствуемый счастливыми обстоятельствами, он мог несколько лет проводить свои идеи в исполнение; но вдруг обстоятельства изменились, — и бедняк-мечтатель окончил свою жизнь в сумасшедшем доме, бредя детьми, школой, педагогическими идеями. Недаром же после него закрыли и запечатали его опасное наследство. Разбирая эти книги, исписанные по краям одною и тою же мёртвою рукою, я думал: лучше было бы, если бы он жил в настоящее время, когда уже научились лучше ценить педагогов и педагогические идеи»[2].

— К.Д.Ушинский (Цитируется по книге: А.Фролков. Константин Дмитриевич Ушинский, его жизнь и педагогическая деятельность. Биографический очерк. СПб, 1893)

Чтения для умственного развития малолетних детей и обогащения их познаниями (СПб., 1832).
Метода Жакото. Отечественный язык.
Книга для постепенных переводов с русского языка на немецкий.
Статьи в «Педагогическом журнале», 1833—1834 гг.
Проект об улучшении первоначального воспитания питомцев Гатчинского Воспитательного дома.

• Гурьев П. С. Воспоминания о Гугеле // Рус. пед. вестник, 1859, № 3-4.
• Одоевский В. Ф. Опыт о педагогических способах при первоначальном образовании детей // Отеч.зап. 1845, № 12.
• Детский сад до детского сада. Егор Гугель. — СПб., 2004 г. ISBN 5-98368-001-3
• Детский сад. Дебют в России. Книга о том, кем, каким образом и на каких основах было создано российское дошкольное образование. — СПб., 2011. ISBN 978-5-904346-29-4