Бируков, Александр Степанович

В 1822—1824 годах цензура особо следила за тем, чтобы слова, имеющие отношение к сфере сакрального, употреблялись исключительно в религиозном контексте. Иное словоупотребление расценивалось как кощунство. В 1822 году Бируков не дал разрешение на печать «Иванова вечера» Жуковского (перевод баллады Вальтера Скотта «The Eve of St. John» — «Канун святого Джона»). В число причин запрета входили кощунственное сочетание любовной темы с темой Иванова вечера (празднования рождения Иоанна Крестителя) и неподобающее недуховное использование слова «знáменье» в строке «И ужасное знáменье в стол возжено!». Стихотворение было опубликовано только в 1824 году. Дозволенным названием стало «Дунканов вечер», в честь несуществующего шотландского праздника. Спорная строка была отредактирована религиозно-нейтрально: «И печать роковая в столе возжена».

Имя Бирукова то и дело мелькает в переписке Пушкина. Александр Бируков был цензором первого издания «Кавказского пленника» (1822). Некоторые строки были подвергнуты цензурным правкам. Большинство изменений, по мнению Пушкина, носили нейтральный характер, но некоторые он принять не мог. Обсуждая с Вяземским второе издание, он надеется восстановить исходный текст:

Не много радостных ей дней

Судьба на долю ниспослала.

Зарезала меня цензура! я не властен сказать, я не должен сказать, я не смею сказать ей дней в конце стиха. Ночей, ночей — ради Христа, ночей Судьба на долю ей послала. То ли дело. Ночей, ибо днем она с ним не видалась — смотри поэму. И чем же ночь неблагопристойнее дня? которые из 24 часов именно противны духу нашей цензуры? Бируков добрый малый, уговори его или я слягу.

— Пушкин — Вяземскому П. А., 14 октября 1823

Пушкин адресовал Бирукову два знаменитых распространявшихся в списках стихотворных обращения — «Послание цензору»[2] (1822) и «Второе послание к цензору»[3] (1824).

В переписке с Вяземским Пушкин обсуждал возможность противодействия цензуре, персонифицированной личностью Бирукова («стыдно, что благороднейший класс народа, класс мыслящий как бы то ни было, подвержен самовольной расправе трусливого дурака. Мы смеемся, а кажется лучше бы дельно приняться за Бируковых»[4]), однако предостерегал его от явного протеста:

Твое предложение собраться нам всем и жаловаться на Бируковых может иметь худые последствия. На основании военного устава, если более двух офицеров в одно время подают рапорт, таковой поступок приемлется за бунт. Не знаю, подвержены ли писатели военному суду, но общая жалоба с нашей стороны может навлечь на нас ужасные подозрения и причинить большие беспокойства… Соединиться тайно — но явно действовать в одиночку, кажется, вернее.

— Пушкин — Вяземскому П. А., март 1823

В то же время, наряду с резко отрицательными дефинициями Пушкина о деятельности Бирукова («Бируков и Красовский невтерпеж были глупы, своенравны и притеснительны»[5], «<…> в последнее пятилетие царствования покойного императора, <…> вся литература сделалась рукописною благодаря Красовскому и Бирукову»[6]) известен и благоприятный отзыв: «Бируков, человек просвещенный; кроме его, я ни с кем дела иметь не хочу. Он и в грозное время был милостив и жалостлив. Ныне повинуюсь его приговорам безусловно»[7].

Литераторы подозревали, что цензор выдавал разрешения небеспристрастно. О находившемся с ним в хороших отношениях Фаддее Булгарине А. Е. Измайлов писал: «Булгарин приворожил к себе Бирукова: у него все пропускают, а на него — ничего»[8]. По воспоминаниям, К. Ф. Рылееву и А. А. Бестужеву-Марлинскому приходилось «закупать» Бирукова для издания альманаха «Полярная звезда»[9].

Об охранительной деятельности цензора помнили даже спустя шестьдесят лет. В середине 1880-х годов М. Е. Салтыков-Щедрин писал в «Пошехонских рассказах»:

После, однако ж, и до начальства дело дошло: пряники сладки, а сахару не кладут. И распорядилось начальство, чтобы впредь на каждом прянике (на той стороне, где картина) было оттиснуто: «Печатать дозволяется. Цензор Бируков». С тех пор тайность как рукой сняло, но зато и сладости прежней нет.

— Салтыков-Щедрин М. Е. «Пошехонские рассказы»

Несмотря на общее недовольство литераторов «расправами» «Бирукова Грозного»[10], на цензора неоднократно поступали доносы за необоснованную выдачу разрешений на издание. В 1824 году Александр Бируков стал одним из многочисленных участников нашумевшего «Дела Госснера», связанного с изданием книги «Дух жизни и учения Иисуса Христа в Новом завете». Автором был немецкий религиозный писатель, миссионер и проповедник мистического толка Иоганн Евангелиста Госснер. Скандал стал ключевым элементом интриги по увеличению влияния консервативного крыла официальной церкви и отстранению от власти министра духовных дел и народного просвещения А. Н. Голицына. Бируков был цензором рукописи, издание которой сопровождалось отступлениями от принятых норм проверки и печати, а в содержании присутствовали расхождения с православным учением и критика официальной церкви. Голицын, покровитель Госснера, был одновременно начальником Бирукова, что предопределяло выдачу разрешения.

Как утверждал в своих воспоминаниях владелец типографии Н. И. Греч, «одобривший эту книгу к напечатанию цензор Александр Степанович Бируков, величайший глупец и подлец», не читал всей рукописи:

— Цензор не виноват: он не читал рукописи и подписал её по воле своего начальства, князя Голицына, Рунича, Попова и прочих.

— Чем вы это докажете? — спросил граф.

— А вот чем; вот стих из Библии: «Иисус ходил… исцеляя всякую болезнь и всякую немощь в людях». В рукописи ошибка: вместо «в людях», написано «в лошадях». Если бы цензор читал её, то непременно поправил бы эту непростительную описку.

— Греч Н. И. «Записки о моей жизни»

А. Бируков вместе с цензором К. К. Полем попал под суд, который продолжался до 1827 года. Отпечатанные книги уничтожили, и пепел приобщили к хранящимся в деле документам. Учитывая предыдущую безупречную службу цензоров, 2 апреля 1827 года Министерством юстиции решено Бирукова и Поля от суда освободить, признав, что злой умысел в их действиях отсутствовал, а книга была пропущена из-за неясности цензурных правил. Пребывание под судом сочли достаточным наказанием для подсудимых. 12 апреля Кабинет министров утвердил это решение. Император Николай I разрешил не указывать пребывание под судом в формулярных списках Бирукова и Поля, однако приказал уволить проштрафившихся цензоров со службы и впредь по части цензуры не назначать.